Петренко перевел глаза на Эверстову.
— Да, только вместе. Два глаза хорошо, — а четыре лучше. Поедете на запасных оленях, а эти пока будут отдыхать и кормиться. И Таас Баса прихватите с собой.
— Ну, уж нет, — возразил вдруг Петренко. — Одного мы вас не оставим.
Шелестов внимательно посмотрел на лейтенанта, а тот, выдержав взгляд майора, продолжал:
— Да вы сами согласитесь: остаться в таком положении, — он показал на ногу, — совершенно одному, отлично зная, с кем мы имеем дело…
— Правильно говорит лейтенант, — вмешалась Эверстова. — Таас Бас должен остаться с вами, Роман Лукич. Да иначе и нельзя. Это будет преступлением…
— Даже? — усмехнулся майор. — Ну ладно, уговорили. Пусть Таас Бас остается. Собирайтесь. Вы, Надюша, снимите с нарт весь груз, а вы, Грицько, притащите мне дровец, иначе я замерзну. На одной ноге не напрыгаешься.
Когда дрова были принесены и нарты готовы к отъезду, Петренко разложил по карманам обоймы с патронами, повесил поверх кухлянки бинокль.
— Кажется, я готов, — сказал он.
— Если кажется, то проверьте еще раз, — предложил майор.
— Да, готов, — твердо сказал Петренко, поправляя ремень винтовки.
— Тогда возьмите в моей сумке наручники. И помните, что кто бы ни был этот человек, он должен попасть в наши руки живым. И еще: если не нагоните в течение четырех часов, возвращайтесь. Поняли? И последнее: продвигайтесь осторожнее, будьте всегда наготове, особенно в темных местах. Я не исключаю, что они могут устроить засаду. Иначе непонятно, зачем они разделились. А я покараулю здесь.
— Все ясно, товарищ майор. Можно отправляться?
— Трогайтесь.
— Пошли, товарищ сержант, — пригласил Петренко Эверстову и направился к нартам.
Через несколько секунд упряжка, увозящая Петренко и Эверстову, скрылась из глаз.
Шелестов опустился на одно колено, подбросил в костер сухих поленьев и сел на прежнее место.
«Странно, чтобы не сказать больше, — подумал он. — Действительно, зачем понадобилось Белолюбскому встать на лыжи, когда в их распоряжении было четыре оленя? Хм… Что же тут придумать?»
Майор сидел, положив руки между ног и сжав их коленями.
Солнце уже достигло того места, где оно должно быть в полдень. На него наползали небольшие облачка, и оно обиженно хмурилось, точно было этим недовольно.
Вспомнив, что Таас Бас после утраты своего хозяина еще ничего не ел, Шелестов подтянул мешок с продуктами, достал из него два куска замерзшего мяса и начал их отогревать на огне.
Когда мясо оттаяло, майор подозвал к себе Таас Баса. Пес подошел. Он погладил его и дал ему мясо. На этот раз Таас Бас не отказался от еды и, отойдя в сторонку, стал грызть мясо.
— Правильно, дружище, — одобрил Шелестов. — Мне тоже тяжело, ой, как тяжело, но надо жить. И горем горю не поможешь. Вот лишь бы не заснуть только от скуки, да не влипнуть, как кур во щи. И хотя ты верный часовой, а все же я поберегусь от сна.
* * *
Через полтора часа быстрой езды по тайге след лыж вывел преследователей в русло небольшого, промерзшего до дна ручья. Местами ручей был укрыт нетолстым слоем снега, а местами обнажен до льда.
И чем дальше двигались Петренко и Эверстова, тем все более сужались и сближались крутые берега ручья, напоминая собой узкое горное ущелье.
Левый берег, позолоченный косыми лучами солнца, походил на многослойный кусок из различных по окраске геологических пород. Кое-где на нем висели, точно гирлянды, изъеденные и измочаленные дождями и морозами, потерявшие жизнь корни. Поверху, по самому гребешку берега сплошной стеной тянулась тайга.
А по правому берегу громоздились отполированные ветрами до блеска совершенно лысые черные скалы. Они то лезли друг на друга, карабкаясь вверх и как бы ища простора, то угрожающе нависали прямо над головами, готовые вот-вот сорваться. Между скал, там и сям, торчали, закрепившись каким-то чудом, молодые сосенки.
— Вот видите? — обратилась к Петренко Эверстова. — Опять он отдыхал.
— Вижу, — отозвался лейтенант. — Значит, он отдыхал уже семь раз за эти полтора часа, и если допустить, что на отдых уходило не больше пяти минут, значит тридцать пять минут долой.
— Видно, лыжник из него неважный, — заметила Эверстова.
— Трудно сказать. Возможно, что он сознательно экономит силы.
След забирал все вверх и вверх, ущелье сужалось, до рога становилась с каждой минутой труднее. Видно было, как преступник прокладывал дорогу между валунами, выпирающими из-под снега, обходил их.
Олени перешли на шаг. Нарты натыкались на валуны.
— Придется идти пешком, — сказал Петренко и хотел было уже сойти с нарт, как их подбросило и перевернуло.
— Кажется, свалились? — весело, не теряя бодрости духа, сказала Эверстова и рассмеялась.
— Да, что-то вроде этого, — в тон ей ответил Петренко, быстро поднявшись.
Олени встали. Бока их тяжело вздымались, точно меха горна. Над их головами, низко опущенными к самой земле, клубился пар.
Петренко помог Эверстовой подняться и отряхнуть снег, потом тронул оленей.
Ущелье становилось все уже и мельче и, наконец, исчезло, но подъем делался еще круче.
— Тут, должно быть, истоки ручья, — высказала предположение Эверстова.
— И из таких-то вот ручейков и образуются огромные реки. Ну что это за речушка? Так, мелюзга, а сложить их сто, двести, получится знаменитая Лена или Алдан, Вилюй, Олекма.
— Алдан, Вилюй и Олекма это притоки Лены.
— Это я знаю. И Витим тоже приток Лены. И Пеледуй.
— Правильно.
Олени, идя шагом, с трудом тащили за собой пустые нарты, которые то переворачивались, то кренились на бок, то с ходу ныряли в какие-то ямы.
Ущелье уже осталось позади, но дорогу преграждали бог весть откуда занесенные сюда полусгнившие бревна, оголенные и острые, каменные наросты и густо растущий невысокий, но очень цепкий кустарник.
Через все это было очень трудно пробиваться.
Олени вновь остановились.
— Какой-то первозданный хаос, — сказал Петренко к ослабил шарф на шее. — Смотрите! — обратился он к Эверстовой, — крутизна, крутизна-то какая!
— А, по-моему, подъему скоро конец, — заметила Эверстова. — Видите, вдали лесок начинается. Там, наверное, перевал.
— Возможно. Но куда черт несет этого Белолюбского? Вот бы что я хотел знать, — и лейтенант вытащил из кармана спиртовой компас. Он положил его на ладонь, загнал шарик воздуха в кружочек, нанесенный в самом центре стекла, и совместил надпись «Норд» с острием намагниченной стрелки.
Эверстова взглянула на компас, через плечо лейтенанта и, смеясь, ответила на его же вопрос:
— Черт его несет строго на северо-восток.
— Вы правы. Опять, как и ранее, на северо-восток, — согласился лейтенант. Он спрятал компас, посмотрел на часы и задумался.
Майор разрешил идти по следу четыре часа, а Петренко использовал только два. Значит два часа еще в запасе. Кустарник тянется еще, примерно, с километр, и пробираться через него нет никакого смысла. Силы оленей на исходе. Олени могут выдохнуться окончательно, а этого допустить нельзя. И в то же время нельзя не использовать оставшиеся два часа. Возможно, что эти два часа внесут ясность в создавшееся положение. Значит, надо действовать и не терять драгоценного времени.
— Я вот что предлагаю, Надюша, — заговорил Петренко. — Вы останетесь здесь с оленями, а я попытаюсь пробраться по следу до перевала. Посмотрю, как и что там. У нас с вами в запасе два часа. Их, я думаю, хватит мне, чтобы выбраться на гору. Как истекут четыре часа, я немедленно возвращаюсь обратно, независимо ни от чего. А олени пусть отдыхают. Иначе они нас обратно не довезут. Согласны?
— С чем? — спросила Эверстова.
— С тем, что олени не довезут нас обратно.
— Да… Но это очень необходимо?
— Что именно?
— Одному идти по следу?
— И необходимо, и неизбежно. — Петренко угадал чувства Эверстовой. Она не считала возможным пускать его одного, а потому он решил мягко и тактично объяснить, почему принял такое решение. — Олени очень устали, вы видите сами. Они могут попадать. Это нас не устраивает. Так ведь?
— Да, — еще недостаточно уверенно ответила Эверстова.
— Возвращаться обратно, не использовав определенного майором времени, неразумно. Верно?
— Да, еще два часа.
— То-то и оно. За два часа я могу отмахать километров десять-двенадцать. Возможно вполне, что Белолюбский, забравшись на гору, решит основательно передохнуть, подкрепиться чем-нибудь. Вы заметили, что он еще ни разу не разводил огня за всю дорогу? А вот тут он распалит вдруг костер, расположится, а я и свалюсь ему как снег на голову. Представляете картинку?
— Примерно.
— Я бы, конечно, не возражал идти вдвоем, но бросать на произвол судьбы упряжку, это значит потерять голову. Ведь все может быть. Мы с вами пойдем, отойдем километров пять, а Белолюбский, сделав петлю, прилет сюда, сядет на нарты и был таков.
