— Мы прочитали в газете, что теперь можно летать… (он назвал район). Это правда? Мы строители. Очень срочно нужно. Нам три билета.
Строгая кассирша зевнула:
— Приходите завтра. Билеты получите в порядке живой очереди.
— Но почему же завтра? — удивился парень. — Продайте нам билеты на завтра.
— Не имею права, — кассирша вновь зевнула. — Рейс новый… Тут и до вас приходили граждане, умоляли.
Веселые парни заволновались. Они тоже стали умолять, что-то доказывать. Но тщетно. Кассирша стояла насмерть. Она даже не гарантировала клиентам получения билетов утром.
— Вот придете, там увидим: достанутся вам билеты или нет, — кассирша стала сердиться и уже не зевала.
Трое строителей долго советовались, вздыхали и затем, махнув рукой отправились на автобусную станцию. Они потеряли целые сутки, глотали пыль в тряской автомашине, а когда прибыли на место, случайно узнали, что самолет доставил… одного единственного пассажира в яркой гавайской рубашке навыпуск.
Долго ломали головы трое парней, пытаясь разгадать тайну столь необычного явления. Один подозревал в одиноком пассажире какого-нибудь сверхбогатого мультимиллионера-туриста, гнушающегося компанией честных попутчиков. Другой склонен предполагать, что пассажир вез сверхсекретные документы, требующие (осторожности ради) персональный самолет. Третий… Впрочем, догадок молодые наивные люди выдвинули более чем достаточно.
А между тем, тайны как таковой не существовало. Небольшое проявление головотяпства — и все. Граждане, приходившие за билетами, не пожелали рисковать и остаться с носом без места и, подобно трем строителям, предпочли ехать автобусом — долго, тряско, но зато наверняка.
По иному поступил таинственный пассажир, явившийся в аэропорт поздно вечером. Он не был наивным правдолюбцем и мечтателем. Гражданин в гавайской рубашке просунул в окошечко свою физиономию актера-трагика и вкрадчивым баритоном спросил билет.
— Приходите завтра, — строгая кассирша зевнула. Она не делала исключений для клиентов.
Актер-трагик не стал пререкаться. С достоинством неся полное тело, он отправился к начальнику отдела перевозок.
— Почему нельзя брать билетов на завтра? — нежно пророкотал посетитель, вопросительно уставясь на начальника перевозок томными серыми глазами.
Начальник задумался: «В самом деле почему нельзя? Рейс новый, люди к нему еще не привыкли, самолеты полупустые! Почему нельзя?.. Ах, да! Это же распоряжение товарища Назарова!»
— Нельзя, гражданин, — ответил после некоторого раздумья начальник перевозок. — Порядок, таков.
— Порядок? — сероглазый удивился. — А может быть, все же я получу билет?
— Завтра, гражданин, завтра, — авиатора одолевали сомнения, и это не ускользнуло от томных глаз трагика. Он с достоинством вышел из кабинета. Узнав номер телефона и фамилию начальника перевозок, он не спеша зашел в будку телефона-автомата.
— Кто это? — бросил в трубку трагик расслабленным, но требовательным баритоном. — А, товарищ Грешный! Привет. Это из приемной товарища Темирова… Ну да, Хакима Ирматовича. У вас там один товарищ… ну да, заходил к вам… Выдающийся деятель искусств. Есть такое мнение: в порядке исключения обеспечить его билетом… Ну да. Понимаю. Вы тут ни при чем. Ну вот… действуйте
За всеми манипуляциями сероглазого психолога с живейшим любопытством наблюдали «Викинг» и Джо. Они видели, как начальник отдела перевозок вышел из своего кабинетика, что-то долго разъяснял кассирше, а потом трагику и, удовлетворенный, ушел к себе, рассуждая, видимо, про себя так: «Распоряжение Назарова — головотяпское, но отменить его я не в силах. Однако к самому товарищу Темирову Назаров вряд ли предъявит претензии. И волки сыты, и овцы целы».
— Мастер! — восхищался актероподобным пассажиром «Викинг». — Художник!..
Он так увлекся комплиментами в адрес импозантного и находчивого незнакомца, что прозевал короткий диалог между кассиршей и пассажиром, происходивший, впрочем, вполголоса. Кассирша вырезала билет и задала вопрос, жгучий и злободневный лет двадцать пять-тридцать назад, когда летательные аппараты имели печальное обыкновение частенько превращаться о груду пылающих обломков, но вряд ли уместный в наши времена.
— Ваше фио, гражданин?
— Что?
— Фамилия, имя, отчество. Импозантный гражданин поморщился.
— Сколько ни летаю, никак не могу привыкнуть к этому суровому обряду, — заявил он.
— Я вам не на карусель билет выдаю, — спокойно заметила кассирша. — Здесь авиация… Фио ваше!
Если бы в этот момент «Викинг» прислушался, он услышал бы, как сероглазый, томный и импозантный, ответил:
— Женщинов, Адонис Евграфович.
Писатель-маринист проворонил, однако, весь диалог и замечательные фио гражданина с лицом трагика.
Оба авантюриста приобрели билеты без особых хлопот. Стенли предъявил корреспондентскую книжечку, благоразумно оставленную на память о Корпусове-Энтузиастове, и кассирша забыла о строгом наказе товарища Назарова.
Переночевали в комнате отдыха порта. Едва забрезжил рассвет, Винокуров и Джуманияз были уже на ногах, их разбудил шум: хмурый пилот в синем кителе, поминутно тыкая пальцем и импозантного сероглазого пассажира, взволнованно доказывал своим коллегам:
— И чего ради я его одного повезу в десятиместном самолете? Тоже мне, классик! Что я, такси, что ли? Не хотят люди летать — пусть рейс вовсе отменят.
Собратья-авиаторы добродушно увещевали расходившегося приятеля.
— Ххх-грыки… брррр…тк… объявляется посадка на самолет номер пятнадцать-двадцать один, отправляющийся… — прохрипел репродуктор.
Взволнованный пилот в сердцах плюнул, схватил единственного пассажира за руку и потащил его за собой с таким суровым видом, будто бы вел на гильотину. Затарахтел мотор, и десятиместный желтенький биплан «АНТ-2» взмыл ввысь. В этот момент в зал ожидания вбежал плотный человек в сандалиях на босу ногу, в серых унылых штанах из хлопчатой бумаги и нижней рубахе, из разреза которой торчали седые патлы.
— Женщинов! Адонис Евграфыч! — закричал он жалобным голосом. — А как же за постой?!. Где же вы?
— Где Женшинов?!!— набросился на вошедшего «Викинг». — Какой такой…
— Я сам его ищу, за постой подлец не уплатил! Сто двадцать рублей ноль ноль копеек. Такой солидный, на рубашке пальмы нарисованы.
— Годдем! — машинально выругался «Викинг» по-английски. — Чего бы вам прибежать минутой раньше, размазня! Улетел, улетучился. Однако послушайте… Адонис Евграфович — мой лучший друг, друг детства, отрочества и юности. Как же это я его не узнал? Досадно!
Ну конечно… Это он!
Ротозей-квартиросдатчик плюхнулся на стул и, нервно поглаживая патлы на груди, заговорил как бы сам с собою:
— Вот и верь после этого людям. Цирковой администратор… пудрится после бритья — и на тебе!.. Убег!
— Разве его так трудно разыскать? — спросил «Викинг»
— Ищи ветра в поле, — вздохнул он, по-прежнему не замечая собеседника. — Труппу организовал. В город машиностроителей, говорит, поеду, к угольщикам, в Голодную степь… На поиски впятеро потратишься.
Диктор объявил посадку в самолет, который ожидали Фрэнк и Джо.
К полудню их самолет парил над огромным, утопающим в зелени городом, окаймленным дымками, вьющимися из заводских труб.
— Как поживают там внизу наши глупые старые джентельмены — Лев Яковлевич и Никодим Эфиальтович? — мечтательно произнес блудный сын академика.
— Публика осторожная, хитрая. Что с ними сделается? — отвечал «Викинг».
Глава XXIV Лё руа э мор, вив лё руа!
Путешественники благополучно добрались до знакомой тихой улочки. Винокуров толкнул дверь. Она оказалась запертой.
— Эй, там, на шхуне! — весело крикнул Тилляев-младший. — Открывай!
На шхуне зашевелились.
— Я милицию позову! — раздался за дверью тонкий мужской голос, в котором улавливались истерические нотки. — Хулиганство какое-то… Уходите, вам говорят! Никаких денег я знать не знаю и знать не хочу. У меня ордер, понятно?!..
— Послушайте, гражданин, — вмешался пораженный донельзя Сергей Владимирович. — Денег нам не надо, квартиры — тоже. Откройте на минутку. Всего два слова.
— А бить не будете? — опасливо спросили за дверью,
— Да нет же, вам говорят.
На «шхуне» долго гремели ключами, засовами, что-то передвигали. Наконец дверь приоткрылась, и из образовавшейся щели выглянул человек с уложенными на голове несколькими волосами, создающими впечатление шевелюры. Под глазом незнакомца переливался сизым блеском огромный синяк, на щеках багровели глубокие царапины, нос распух.
— Вас, и в самом деле, кто-то побил, — посочувствовал Винокуров. — Почему вы здесь живете?
