Алексей Нагорный - Я — из контрразведки

— Что вам нужно? — он словно видел ее впервые.

— Я — сотрудница генерала Климовича, — доставая из сумки служебное удостоверение, сказала она. — Вот, читай. Оно подписано самим начальником контрразведки. Ты же меня знаешь, Стецюк.

Унтер прочитал, вернул ей коричневую книжку с фотографией и покачал головой:

— Я имею право впустить сюда только по специальному пропуску или если… кто заявлен. Извольте покинуть территорию, — он попытался закрыть окошко, но она не дала ему сделать этого.

— Вызови сюда полковника Скуратова.

— Они не велели беспокоить, не могу–с.

— Здесь есть телефон?

— Нет!

— Хорошо, тогда ступай к полковнику Скуратову и передай: десять минут назад Крупенский… Он знает, кто это… Застрелил генерала Климовича. Меня прислал сам Врангель. Ступай.

Стецюк ошеломленно уставился на нее:

— Бегу, не извольте беспокоиться.

Хлопнуло окошечко. Зинаида Павловна достала маузер, прикрыла его сумкой. Теперь все зависело от того, поверит или не поверит Скуратов ее выдумке и как среагирует: пошлет ли впустить ее или придет сам…

Открылась дверь. Видимо, Скуратов был настолько уверен в себе, что не счел нужным соблюдать мер предосторожности.

— Это правда? — он нервно чиркнул спичкой, пытаясь прикурить.

— Мы будем объясняться на пороге? — надменно спросила Зинаида Павловна.

Он сделал шаг в сторону, пропуская ее в дверь.

— Закрой! — приказал он Стецюку. Пока тот возился с засовом, Скуратов прикурил и яростно затянулся. — Ну, так что же? — от глубокой затяжки у него сел голос. — «Оказал» себя ваш Крупенский?

Зинаида Павловна поняла: сейчас все решают секунды. Стецюк стоял у нее за спиной. Скуратов — в самом начале лестницы, которая вела куда–то в подвал. Она выстрелила — разрывная пуля снесла Скуратову череп и швырнула вниз на стену. Он еще падал, переворачиваясь через голову, а Зинаида Павловна уже повернула дуло маузера:

— Не трогай кобуру, убью! Кто внизу?

— А–а–а… — лепетал Стецюк, — а–а–а–фццер Брасов, поручик. — Он сучил ногами, словно ребенок, который больше не в силах терпеть.

— Встать лицом к стене, руки вверх и на стену, теперь шаг назад! — командовала она, — Не вздумай шутить, положу на месте!

В этой позе Стецюк не представлял для нее ни малейшей опасности. Она обезоружила его и сказала:

— Опусти руки и иди вперед. Сколько здесь охраны?

— Я один.

— Кроме Брасова, кто еще внизу?

— Арестованный.

— Больше никого в доме?

— Никого.

— Если соврал — умрешь, — пообещала она. — Пошел вперед!

Проходя мимо трупа Скуратова, Стецюк с ужасом посмотрел на Зинаиду Павловну и ускорил шаг. Внизу начиналась анфилада: пять комнат подряд — все со стальными дверьми, последняя дверь была заперта.

— Постучишь, скажешь Брасову, что приехал генерал Климович, — приказала Зинаида Павловна.

— Так он ни разу здесь не был.

— Ничего. Делай, как велю.

Из–за дверей послышался животный, рвущий за душу крик и еще чей–то очень знакомый взвизгивающий голос. Зинаида Павловна могла поклясться, что много раз слышала этот голос.

— Говори, ублюдок, говори, все равно сдохнешь, только скажешь — примешь легкую смерть, а нет — проклянешь час, когда родился. — И вместо ответа — снова вопль. — Повторяю вопрос: кто такой Крупенский? Встречался ли ты с ним? Кто его послал в Севастополь?

— Не знаю, ничего не знаю, помилосердуйте, господа хорошие, не виноват я. Я рабочий, не большевик я, нет… — И снова глухие удары и крик.

— Стучи! — приказала Зинаида Павловна.

Стецюк послушно кивнул и забарабанил в двери:

— Вашбродь, генерал Климович наверху, он и полковник Скуратов незамедлительно требуют вас к себе.

Лязгнул засов, дверь заскрипела, открываясь. Зинаида Павловна подняла маузер, из–за створки высунулась чья–то голова и, не успев понять, кто это, Зинаида Павловна нажала спусковой крючок. Полыхнуло короткое пламя — голова исчезла за дверьми. Стецюк, вероятно потеряв голову от страха, бросился на Зинаиду Павловну, пытаясь сбить ее с ног, и тогда она выстрелила еще раз — Стецюк рухнул. Она протиснулась в дверную щель и только теперь смогла рассмотреть того, кого убила. Человек лежал лицом вниз, рукава белой офицерской рубашки были аккуратно закатаны выше локтей, а мощные волосатые руки бессильно раскинулись по свежевыкрашенному полу. Какое–то неясное предчувствие толкнуло Зинаиду Павловну, наверное, она вспомнила, что голос из–за дверей показался ей знакомым. Она с трудом перевернула покойника и отшатнулась: пуля ее маузера настигла Якина. Выстрел пришелся точно в шею.

Зинаида Павловна бессильно провела ладонью по лбу, пытаясь вытереть пот, он заливал глаза. Комната, в которой она находилась, была образцовой камерой пыток. Она увидела «испанские сапоги», шприц, угли на противне, набор щипцов и на отдельном столике зубоврачебные инструменты. В специально оборудованном стойле головой вниз висел на ремнях арестованный. Она подошла к нему и подняла за волосы, хотелось увидеть его лицо. Оно было в крови, без глаз, все отекло, набрякло. Вернулась в соседнюю комнату, руки дрожали, но она все же сумела наполнить стакан водой, донести и выплеснуть на арестованного.

— Вы — Коханый? — она понимала, что вопрос этот праздный, никого, кроме Коханого, здесь быть не могло. И одежда была ей знакома, вот лицо — оно было совершенно изуродовано. Он молчал, и она продолжала: — Что вы им сказали? Что?

— Не… зна–ю, — едва слышно отозвался арестованный.

Она попыталась ослабить ремни, чтобы опустить его, но не смогла: система была слишком хитроумной, с блоками и множеством пряжек. Она медлила, хотя уже совершенно отчетливо представляла себе, что выхода у нее все равно нет и решение может быть только одно. Он не проговорился — пусть так, хотя она и сомневалась. Все равно менее чем через час здесь будут сотрудники Климовича, и тогда Коханый заговорит неизбежно, неотвратимо. Взять его с собой? Но куда, да и удастся ли увезти его, он же не в состоянии ходить.

— Прости, голубчик, я не могу иначе, — Зинаида Павловна выстрелила ему в голову.

Она вернулась к себе в номер и задернула штору. Потом, проверяя, нет ли слежки, долго ходила по улицам. Все было спокойно, и она направилась к лестнице. Марин уже ждал ее.

— Я доложил генералу о результатах своего визита на завод — он доволен. — Марин был бодр, пожалуй, даже весел. Она кивнула и бессильно прислонилась спиной к шероховатым камням.

— Как дела у вас? — спросил Марин и спохватился: — Да на вас лица нет!

— У меня все в порядке, — улыбнулась она. — Коханый ничего не сказал.

— Его допрашивал Скуратов? А если его станут пытать? Ему можно как–нибудь помочь?

— Я сделала все, что могла.

— Спасибо.

— Не за что. Книгу я сожгла.

— Спасибо еще раз. Вы ничего не хотите мне сказать?

— Я люблю вас. Послушайте, я хочу понять и ничего не понимаю: все эти дни я спрашивала себя — почему вы, благородный, мыслящий человек, служите людям, у которых нет ни чести, ни традиций, ни совести? Вначале я думала, что вы заурядный предатель, я хотела убить вас, потом я поняла, что все сложнее, гораздо сложнее. Наверное, мне никогда не преодолеть этой сложности…

— Мы преодолеем ее вместе. Утро придет. Смысл только в этом.

Она мечтательно улыбнулась:

— Утро… Сегодня я видела сон: вы у меня дома, в Петербурге. Мы стоим на балконе. На другой стороне, за Фонтанкой, виден Летний сад и домик Петра. Река синяя–синяя, а стены домика желтые. Они отражаются в воде, и это так красиво… Сергей Георгиевич, запомните пароль для связи с резидентом в Харькове: «У вас не в порядке портупея, она не по форме».

— Кто он?

— Не знаю. Связь была односторонняя, на второй день ареста он подошел к дверям моей одиночки и назвал этот пароль. Я не видела его в лицо.

— Но могли увидеть? — усмехнулся Марин. — Могли…

— Когда? — удивилась она.

— Если бы ему пришлось войти в камеру и прикончить меня… Помните, когда мы говорили о Викторове?

— Помню, — она прижалась к нему и провела ладонью по его щеке. — Я благодарю бога, что этого не случилось. Мне нужно идти. Встретимся вечером.

Он больше не увидел ее: в тот же вечер она уехала. Климович сказал, что это новое, очень важное задание.

Скуратова и Якина торжественно похоронили через три дня на православном кладбище, над карантинной бухтой, за цыганской слободой. Гробы везли по кладбищенскому шоссе на орудийных лафетах, салютовали тремя залпами, отслужили панихиду в Адмиралтейском соборе. На памятнике, который установили на братской могиле, выбили надпись: «Они пали от руки большевистских агентов».

В 29–м году, когда Марин оказался в Севастополе по делам службы, он пришел на кладбище и отыскал эту могилу: памятник врос в землю и накренился. Холмика давно уже не было, все вокруг поросло чертополохом.