— Не спрашивай меня ни о чем… И твоей, и моей ноги в этом доме не будет.
Такова его воля.
…Обо всем этом Михеев подробно рассказывал Бутову со слов Ирины. А она говорила бессвязно, говорила и плакала. Сергей был рядом с ней. Они теперь неразлучны. Никуда она отсюда уже не уедет, от своего Сергея. А ночью отцу опять стало плохо, и врач «неотложки» распорядился — немедленно в больницу.
Бутов слушает Михеева и вспоминает вчерашний разговор с Захаром Романовичем, письмо Ирины. Встает перед ним фигура обессиленного, поникшего, приниженного Рубина, который, кажется, не сегодня-завтра может оказаться там же, где и Строков. «Ничего не поделаешь, Захар Романович! Надо расплачиваться. И по самому крупному счету — счету совести».
Минуту-другую полковник сидит молча, раздумывая о запутанности житейских дорог, со всеми их замысловатыми коленцами, но размышления приходится прервать — дела не ждут.
…В тот же день группа чекистов и их помощников повела опрос жителей Плетневки и сел, примыкающих к району высадки парашютиста Рубина в 1942 году. Устанавливали всех Макаров, которым тогда было 10—15 лет. Набралось десять человек, но только пять из них по-прежнему жили и работали в том же районе. Опрошенные Макары заявили, что никогда пастухами не были, что в те места, о которых речь идет, в ту пору, которая интересует органы госбезопасности, не хаживали. Итак, осталось еще пять Макаров. Где они? Где тот Макар, которого более четверти века назад угостил папироской вышедший из леса военврач?
Застучали телетайпы, в комитете зашифровывались и расшифровывались сотни телеграмм с пометкой «Макар». В сотни адресов были переданы фотографии Рубина военных лет. Были опрошены почти все Макары, в разное время покинувшие район высадки парашютиста Рубина. Их искали в Новосибирске, Харькове, на строительстве Асуанской плотины, на Тихом океане. И отовсюду приходили неутешительные вести:
«Нет, не знаю такого»; «нет, коров не пас»; «не встречал»…
В те дни Бутова все чаще одолевала тревожная мысль: может, и нет никакого пастуха Макара? Есть хитрая игра двойника, неплохо разыгрывающего свою роль раскаявшегося, страдающего, переживающего и порой «подбрасывающего» что-то новое о своих контактах. Но не более того, чем требуют обстоятельства. Ведь вот уже два дня, как Рубин вернулся домой из дома отдыха, а не дает знать о себе, не ищет продолжения разговора, начатого тогда, в машине.
Можно отнести это на счет чего угодно — случая, удачи, энергии, профессионального мастерства чекистов, но факт остается фактом: в один и тот же час к Бутову поступило два сообщения от двух поисковых групп — от самой северной и самой южной, из Якутии и Аджарии. В Якутии отыскался след Макара Волкова, которому было тринадцать лет, когда он пас коров в Плетневке. Он тут же изъявил готовность, несмотря на «страдную пору» — инженер возглавлял большую геологическую экспедицию, — вылететь в Москву. Послезавтра его нужно встречать в аэропорту. А завтра утром доставят Владика, задержанного недалеко от Батуми, у границы, где он скрывался в доме любовницы.
В семь утра над Москвой поднялся вертолет, взяв курс на Плетневку. На борту вертолета — Бутов, Рубин и Волков. Саперы уже на месте, ждут их.
Сегодня вечером Бутов должен быть в Москве, чтобы продолжить допрос Владика. Первые его показания подтвердили все, что было известно о нем: о его связях с иностранной разведкой, о его попытках привлечь к своим темным делам Сергея, Ирину (через Глебова), а главное — Захара Романовича. Рубин — объект № 1. Владик «обкладывал» его терпеливо, осторожно, обстоятельно. А сам старался все время оставаться в тени, выставляя на авансцену то Глебова, то Сергея. Линия Владик — Глебов — Рубин четко очерчена. Доктор клюнул было на глебовскую (точнее, владиковскую) наживку, но неожиданно развернувшиеся события привели его в приемную КГБ. Теперь будущее Рубина во многом зависит от бывшего пастуха Макара, от его зрительной памяти. А она действительно сохранилась у него отличнейшим образом: «Вот здесь они и паслись, мои телята. Здесь я стоял, а вон оттуда вы, Захар Романович, показались…» — И Волков ткнул пальцем в сторону леса.
После двух часов поисков, на пятом шурфе старший команды саперов радостно воскликнул: «Нашли!»
…Рубин недвижимо сидит на сырой земле, забыв про возраст, болезни, и внимательно разглядывает коробочки, рацию в сумке, пистолет, пачки денег старого образца. Ему хочется потрогать их своими руками, погладить шелк наполовину истлевшего парашюта, в котором было завернуто все это удивительно хорошо сохранившееся снаряжение, — оно и сейчас, четверть века спустя, выглядело новехоньким. Но он предупрежден — не имеет права даже пальцем прикоснуться к вещам.
Бутов и Волков склонились над ним.
— Может, помочь вам?
— Нет, нет… Не надо!.. Сейчас я сам поднимусь… — И Рубин, кряхтя, с большим трудом поднялся на ноги.
Бутов наблюдал, как двое сотрудников КГБ — они прибыли сюда вместе с саперами — в перчатках осторожно раскладывали на подстилке шпионские средства связи, нападения и обороны. Стрекотала кинокамера. Солнце светило ярко, и были основания надеяться, что кадры получатся добротными. Теперь последнее слово за экспертами. Им решать судьбу доктора Рубина, им отвечать на четко поставленный вопрос: было ли все это снаряжение в работе? Если да, то сохранились ли следы, свидетельствующие о причастности доктора Рубина к использованию снаряжения?
…К вечеру они вернулись в Москву. Всю дорогу Рубин молчал. Он сидел хмурый, бледный, опираясь головой на сплетенные руки. Бутов смотрел на него и думал: так обычно сидят подсудимые, когда ждут приговора. А он чего ждет? Ему бы, кажется, ликовать сейчас — наконец-то нашли снаряжение! А доктор мрачнее тучи. Боится, что скажут эксперты? Странно! Впрочем, почему странно? Разве Бутов уверен, что снаряжение это не было в работе? А Стамбул, о котором доктор ничего не рассказывал, а контакты с Глебовым, Владиком, а литература, магнитофонные записи, сообщение Роны…
Когда машина подъехала к дому Рубина, он растерянно спросил:
— Какие будут дальнейшие указания, Виктор Павлович?
— Никаких, — сухо ответил Бутов. — Если, конечно, у вас у самого не возникнет необходимость сообщить что-то в дополнение…
Рубин испуганно посмотрел на Бутова.
— В дополнение… Я хочу сказать…
На мгновение — нет, Бутову это не показалось, видимо, появилось желание что-то сообщить…
— Я хочу сказать, — продолжал Рубин после небольшой паузы, — что с нетерпением буду ждать заключения экспертов. Надеюсь, вы сразу же сообщите мне, Виктор Павлович…
— А разве вы не уверены в этом заключении?
И снова в глазах Рубина испуг.
— Уверен, конечно. Но у меня есть нервы…
— Да, да, я понимаю вас. Сообщу незамедлительно.
…О судьбе Владика Ирина и Сергей узнали в КГБ, куда их поочередно вызывали в качестве свидетелей, предупредив: никто не должен знать о том, что вас вызывали в комитет по делу Веселовского.
Первым свидетельствовал Сергей. Разговор был долгий, трудный. Крымову пришлось со всеми подробностями рассказывать о тех днях своей жизни, которые он хотел бы забыть. Забыть навсегда. Все, от первой до последней строчки, включая историю таинственной телеграммы. Тогда же состоялась его очная ставка с Владиком. Глядя в лицо своему бывшему другу, Сергей сказал все, что думал о нем. Слова были резкие, гневные, обличительные.
— Все сказанное мною в адрес Веселовского в какой-то мере относится и ко мне самому. И я готов нести ответственность.
…На улице его ждала Ирина. Она ни о чем не спрашивала Сергея. Лишь в глазах его прочла: «Было тяжело, а сейчас стало легче».
— Я буду ждать тебя. В сквере, у памятника первопечатнику. Договорились?
— Не надо. Никто не знает, сколько продлится беседа.
— Все равно я буду ждать…
Они разошлись в разные стороны.
…Ей не очень были понятны вопросы следователя, когда речь зашла о связях Глебова и Владика с Рубиным. Что стоит за этими вопросами, где главная нить, при чем тут Захар Романович? Она выжидающе смотрела на следователя — может, этот человек внесет ясность. Но он не вносил. Да и все эти вопросы задавал так, между прочим, — следователь явно не желал концентрировать внимание девушки на линии Глебов — Владик — Рубин. А что касается ее личных связей с Глебовым, Сергеем, с его друзьями — тут уж потребовалась напряженная работа памяти. Вопросы касались встреч, разговоров давно забытых и в свое время казавшихся малозначащими.
От следователя ее привели к Бутову. Она в нерешительности остановилась посреди кабинета — хмурая, встревоженная. О чем будет расспрашивать ее этот человек?
