Я проснулся, потому что кто-то положил мне руку на плечо. Я поднял голову — женщина лет шестидесяти в широкой белой блузке.
— Простите, — сказала она, приветливо глядя на меня. — Я хотела убедиться, что вам не плохо.
— Это вы меня простите. — Я явно сидел на ее лестнице. — Сам не понимаю. Я шел к холму Чаши, и меня вдруг отключило.
Я поднялся на ноги. Воздух посвежел, но все вокруг еще было залито ни на что не похожим золотистым светом Гластонбери.
— Вы уверены, что все в порядке?
— Да-да. Простите еще раз. — Я вспомнил, что отодвигал на приступке лестницы вазу с букетом и поставил ее на место. — Я за обедом обычно пью пиво. Сегодня хотел отличиться и выпил кофе. И вот результат.
Женщина, улыбаясь, смотрела на меня. Она уже поняла, что я не пьяница и не заезжий сумасшедший.
— Холм Чаши уже закрыт, — сказала она. — Это же вроде музея — хотя это просто роскошный сад. Я иду оттуда.
Вдруг повезет опять, как в том такси в Лондоне?
— Не встречали там моего друга? Мы разминулись с ним. Худой такой, небритый, моих лет. Тоже один гуляет.
— Нет. В сад Чаши почему-то ходят в основном женщины. — Она поколебалась секунду. — Не хотите выпить чаю? Я здесь живу.
— Нет, благодарю вас. Мне нужно разыскать друга. Правда, спасибо. Но в другой раз.
— Идите выпейте пива, — решительно сказала женщина. — В нашем возрасте опасно нарушать метаболизм.
Я послушно повернул обратно к Хай-стрит. В одном она меня поддержала — не стоит, действительно, сбивать организм с толку. Слова «в нашем возрасте» понравились мне меньше. Она меня явно старше: лицо еще полное жизненных соков, а кожа на руках дряблая, в пигментных пятнах. Ей лет шестьдесят пять. Мне на десять лет меньше — и что, я выгляжу стариком? Конечно, я уже на два года старше своего отца — он рано умер от рака. Но — я посмотрел на себя в витрине аптеки — по-моему, я еще вполне в форме. Особенно — да, вот так! — если живот чуть подтянуть. Да и Тоня, например, вполне восприняла меня как мужчину в рабочем состоянии.
Из пенсионерского рая я снова окунулся в лимб, кишащий лешими, домовыми и прочими демонами низшего ряда. Мистика пробралась даже через церковную ограду. Я дошел до церкви Св. Иоанна на Хай-стрит, где — а я же целый день залезал в интернет со своего айфона — раньше находился саркофаг Иосифа Аримафейского. Так вот перед храмом был проложен едва заметный в подросшей траве концентрический лабиринт с каменными розетками и геральдическими щитами. Специальная табличка, объяснявшая его происхождение (ему было триста с лишним лет), приглашала пройти по нему в духе примирения и гармонии, в котором он был создан.
Но я зашел в храм не поэтому. Я не последователь англиканской церкви, мне даже неизвестны все доктринальные различия между нею и другими ветвями христианства, но поверьте, после прогулки по улицам Гластонбери вам хочется укрыться в доме Господа. Даже если вас мучит суточная жажда. У Петра Ильича Некрасова была еще такая присказка, удивительно часто оказывающаяся к месту: «Шел в церковь, а попал в кабак». Мой учитель был бы мною доволен — я сделал как раз наоборот.
Меня встретил запах воска и старого дерева. Хотя сегодня, я вспомнил, была Страстная пятница, жителей и гостей Гластонбери в церкви было не так много — это же не капище и не дацан. Стоящая у входа тетенька с милым лицом в обрамлении легких вьющихся волос, ласково улыбаясь, вручила мне молитвенник с заложенными страницами молитв и псалмов. Я присел на свободный край скамьи между двумя хорошенькими, как семилетние мальчики, коленопреклоненными ангелами. На боковом витраже нашел теперь уже привычные лица — Иосиф Аримафейский и король Артур между двух анонимных для меня святых. Какое отдохновение после ведьм и троллей!
Служил домашнего вида симпатичный священник в белой рясе. Вся служба здесь — я все больше в этом убеждался — была как семейный праздник. Судя по взглядам и приветствиям, которыми обменивались прихожане, большинство из них были давними знакомыми. Однако и новым лицам они были рады — мне они тоже были рады, мне тоже улыбались. На что еще я обратил внимание: в православных и католических храмах люди поют вполголоса, для себя. Здесь же прихожане пели, не стесняясь, как на оперной сцене. Особенно старался мужчина лет за сорок через проход от меня — странной внешности, со следами вырождения на лице и с, не скажу, что приятным, но сильным баритоном.
Я снова забыл, зачем приехал в Гластонбери. Одна фраза, произнесенная священником и подхваченная молящимися, вдруг пробилась в мое сознание со всей своей первозданной силой: «О Господи, милостиво услышь нас!». У меня так бывает. Слова ведь вливаются в большой поток, охватывающий нас со всех сторон, мы их считываем в одно касание, не пытаясь проникнуть внутрь. А потом смысл какой-то фразы внезапно доходит до нас, как будто она была сформулирована и произнесена впервые, и только для нас. Я вдруг увидел себя — маленького человечка в большом храме маленького городка большой страны. Что я здесь делаю? Почему здесь оказался? Зачем вообще меня носит по всему свету? Есть ли какая-то польза от всего, чем я занимаюсь? Изменится ли что-либо — конечно, не во всем мире, хотя бы в моей жизни — оттого, что я приехал сюда, сначала чтобы уничтожить, а теперь чтобы попытаться спасти человека, с которым я лишь однажды пересекся и о котором с тех пор толком не вспоминал? Кто бы мне все это объяснил? Я никогда не просил у Господа никаких благ, ничего, кроме того, чтобы он хранил моих близких — здесь и там, и чтобы он спас всех, кто не окончательно погубил себя. Однако прежде чем там, за чертой, я пойму, зачем я жил — пока я еще живу, — мне нужно, чтобы Он услышал меня во всех моих терзаниях и сомнениях. Если в моей жизни есть хоть какой-то смысл, пусть Он подаст мне знак. Чтобы я продолжал или попробовал все изменить.
Такие моменты проходят быстро. Меня снова отбросило на скамью с ангелами с молитвенно сложенными руками, с чистенькой седой старушечкой слева и с похожим на взмыленного коня певуном через проход справа. Я, глядя на соседей, вложил в лежащий передо мной бумажный конвертик двадцатифунтовую купюру и положил его на поднос, с которым одна из активисток прихода, читавшая недавно Евангелие, теперь обходила молящихся. Служба была окончена.
Священник подошел к выходу из церкви, чтобы попрощаться с каждым персонально. Я поблагодарил его и, вспомнив про свои документы, представился испанцем из Сарагосы, что в моем случае тоже было правдой. Священник честно сообщил мне, что в Гластонбери есть и католический храм, на Магдалин-стрит, но что он всегда будет рад видеть меня снова. Я обещал, если получится, вернуться — мало ли я даю ложных обещаний!
Мой отель был в двух шагах, но я сделал еще столько же, чтобы усесться на террасе «Хифис» на Рыночной площади. Мохов же, говорил я себе, ходит где-то рядом. Мы сейчас как два поднесенных друг к другу магнита. Пока еще мы сближаемся одинаковыми полюсами — то есть отталкиваемся. Но еще чуть-чуть, кто-то из нас сдвинется, и мы сомкнемся.
Мне была принесена пинта расхваленного официантом за обедом, но не продегустированного мною «биткомба». В маленьких городках, где вы всегда можете вернуться в то же место за ответом, врут реже. «Биткомб» и впрямь оказался отличным элем цвета крепкого чая с мягким, чуть горьковатым вкусом.
Дав лекарство организму, я вспомнил и об иных сферах. Страстная пятница! Страсти и кипели — всю ночь и весь день. Два убийства, бегство в темноте, засада, перестрелка, переезд из реальной жизни в мир паранормального. Одну женщину я, похоже, спас и чуть было не получил в награду. Другую убили, считай, у меня на глазах. Однако круг еще не замкнулся, произойти может все, что угодно. Не только с Моховым, за которым охотится киллер, но и со мной, с Тоней и даже с красавчиком Питером.
И, наверное, все мы сейчас в тревоге. Каждый из нас по-своему, возможно, даже не облекая эту мольбу в слова, пытается отвести от себя эту угрозу, это зло. Все мы каждой клеточкой тела хотим, чтобы это испытание кончилось, чтобы мы могли наконец вернуться к покою внутри и вокруг себя. «Господи, милостиво услышь нас!»
1
Я проснулся в половине седьмого — за окном едва светало. Поправив подушку, я закинул одеяло на ухо и попробовал снова окунуться в сон. Однако, как всем известно, чем настойчивее гонишь от себя мысли, тем активнее они на тебя налетают. Нет, уже не заснуть. Почти семь. Пора начинать день, который закончится — должен закончиться — в соборе Св. Патрика на Пятой авеню, рядом с Джессикой, Бобби и Пэгги.
За окном моего номера была утренняя прохлада, в майке-то просто холодно. Тем не менее я стоял там и смотрел на плоскую крышу. Вокруг было одно из самых поразительных, невообразимых мест на Земле, а глаза мои впитывали что-то из разделенного на правильные квадраты слоя бетона. По-видимому, это мне тогда было нужно: нечто серое, бесформенное, без намека на коды, которые должно будет считать сознание.
