— Где можно посмотреть их?
Сделка совершилась через несколько дней на квартире у Журикова.
Кароян рассматривал бриллианты: они переливались и играли всеми красками, даже при обычном электрическом освещении. Неумело совал дорогие камни в отверстия каратомера и прикидывал: брать или не брать? Прогорю или нет? И взял. Отсчитал деньги и отдал их Филиппову. Распили бутылку коньяку и расстались.
Попытки Карояна сбыть бриллианты дороже не удавались. Не помог и «профессор по камням» — официантка одного из ресторанов Судилина. Рекомендованные ею покупатели только ахали и охали, рассматривая бриллианты, однако дать за них больше, чем он заплатил Филиппову, не решались. При тщательном осмотре камней находили и «перышки», и какие-то раковинки, сколы, нацветы.
Тогда Карояну явилась мысль отправить товар за границу. Ему говорили, что там их легче сбыть. Для этой цели согласился предоставить свои услуги Вилли.
Вскоре он оформил визу и выехал в Западный Берлин.
*
Встречи Карояна с Филипповым, знакомство с Судилиной и встречи с Вилли не ускользнули от внимания чекистов. Однако детали сделок им известны не были. Больше всего их тревожил внезапный отъезд Вилли за границу. Возникло предположение, что он повез туда ценности. В таком случае обратно он должен был вернуться с золотом или с валютой. Решено было встретить Вилли в Бресте и тщательно обыскать его.
*
Она пришла в приемную Комитета государственной безопасности около шести часов вечера, когда рабочий день уже заканчивался. До этого долго бродила по улицам. Сидела в скверике напротив «Детского мира» и думала: идти или нет? Что ждет ее?
Начинать разговор было трудно, но она нашла в себе силы.
— Меня зовут Галина Федоровна Овчаренко… Я много думала, прежде чем прийти к вам. Мне нелегко было это сделать…
Она говорила и говорила, порой перескакивая с важного на второстепенное, торопясь высказать все, что накипело у нее на душе, не давало спокойно и просто жить, смотреть людям в глаза.
— В школе меня считали способной к гуманитарным наукам и полагали, что я должна поступить на факультет журналистики. Я так и сделала. Но стала я не журналисткой, а валютчицей, спекулянткой… Сейчас, оглядываясь назад, я вижу не людей, а машины, которым задана программа «делать деньги». И мысли и дела их подчинены рублю…
Сергей Александрович не вел никаких записей, он просто смотрел на нее и слушал. Сложная и противоречивая натура человека раскрывалась перед ним.
— Я больше не хочу знать, что такое золото, чеки, доллары, бизнес! Не хочу. Хватит! — сказала она. — Прошу только об одном: если можно простить — простите, если нет — судите.
Она заплакала. Ее можно было понять. Немного успокоившись, она долго еще рассказывала о себе, о Салее, о Мухамеде, об Оле.
— Помогите ей встать на ноги, она хорошая, но так же, как и я, запуталась, не может найти себя.
Когда Степанов расстался с Галей Овчаренко, было уже около двенадцати часов ночи. Она ушла так же тихо, незаметно, как и пришла.
Утром майор Степанов доложил о беседе с Овчаренко подполковнику Козлову. Тот выслушал молча и, казалось, не удивился:
— Ну что же, не напрасно трудились, только все это официально нужно будет оформить. Пусть напишет заявление. Так будет лучше для нее.
Он думал о трудной судьбе этой женщины, думал о том, как облегчить ее положение, и радовался, что человек нашел себя.
Официальное заявление о явке с повинной поможет ей, когда валютчиков привлекут к уголовной ответственности.
При новой встрече Степанов попросил Овчаренко все сказанное ею изложить в письменном виде.
— Ну что ж, я готова. Подскажите только, как начать, я никогда не писала подобных документов…
Она писала долго. Закончив страницу, молча передавала ее Степанову и бралась за следующий лист…
Строчки ложились ровно, почерк у нее был крупный, писала легко, почти не задумываясь и ничего не перечеркивая.
Заявление Галины Овчаренко не внесло существенных изменений в планы поимки и разоблачения валютчиков. Ее заявление было полезно чекистам лишь для документирования преступной деятельности Карояна и его группы.
*
Салей получил разрешение своего посольства на брак с советской гражданкой и вместе с Олей выехал в Ленинград, где жили ее родители.
Из писем дочери они уже знали о ее намерении выйти замуж за иностранца. Как и где они будут жить, останется он здесь или она уедет с ним, было неизвестно. Родителей тревожила предстоявшая встреча с женихом. Но за те несколько дней, что Салей прожил у них, они несколько успокоились. Он был нежен с Олей, приветлив с ними. Казалось, парень серьезный, с пониманием относится к проблемам, которые неизбежно возникнут в связи с этим браком, и как мог успокаивал родителей Оли. Через несколько дней после свадьбы проводили молодоженов в Москву.
*
У Олега Журикова родился сын.
«Крупный, вес — 3600, горластый, всех забивает… Целую тебя, родной мой, до встречи…» — читал он записку от жены.
Олег кинулся в «Детский мир». Домой вернулся счастливый, с коляской и деревянной кроваткой.
Вечером в ресторане «Россия» с Карояном отмечал рождение сына.
— Теперь тебе денег много будет нужно, — говорил Кароян.
Журиков только кивал, пил и закуривал.
Ларису должны были выписывать 5 января, и Журиков расстроился: Новый год придется встречать без нее. 31 декабря он отвез ей огромную корзину живых цветов.
— Эку прорву денег истратил! — удивлялась нянечка.
— Неси, неси, старая, прямо в палату, поставь около кровати, — напутствовал ее Журиков и на всякий случай сунул пожилой женщине пять рублей.
— Да ты что, совсем от радости сдурел! — рассердилась та.
Журиков смущенно улыбался.
Не знал он, что нескоро увидит сына, жену и что встреча их произойдет совсем не так, как рисовало его воображение. И он, только он один, будет виноват в том, что всего через три дня жизнь его сделает крутой зигзаг и все рухнет…
*
Поезд пришел в Брест рано утром. Ночь Вилли спал плохо, тяжело ворочался, курил и с завистью смотрел на своего попутчика, пожилого немца, спавшего сном младенца.
Вилли страшила встреча с таможенниками: бриллианты в Западном Берлине он не продал и теперь вынужден был везти их обратно, вновь пересекать границу с контрабандой.
Высокий, стройный, молодцеватый солдат-пограничник и таможенник в форме вошли в купе, приветливо поздоровались.
Вилли протянул пограничнику свой паспорт.
— Сколько у вас мест?
— Одно только, вот этот чемоданчик, — ответил Вилли.
Таможенник взглянул на мягкий, серой кожи, чемодан.
— Откройте, пожалуйста.
Вилли торопливо достал чемодан и расстегнул «молнию».
— Здесь белье и несколько рубашек.
Сотрудник таможни заглянул внутрь, приподнял вещи, лежавшие сверху.
— Больше у вас ничего нет?
— Нет-нет, это все.
Теперь таможенник обратился к соседу Вилли.
У соседа было три чемодана и портфель. Бегло осмотрев содержимое одного из чемоданов, таможенник остановил немца, открывавшего другой чемодан:
— Благодарю вас, извините. Счастливого пути. — Он повернулся и хотел идти, но в это время пограничник что-то сказал ему и кивнул на Вилли. Таможенник посмотрел на Вилли, тот невольно вздрогнул, и глаза его забегали, он попытался улыбнуться.
— Простите, ваша фамилия?
— Вилли Уифред.
— Куда вы направляетесь?
— В Москву, к месту своей учебы.
— Какие ценности имеются у вас: золото, бриллианты, валюта?
— Нет-нет, у меня ничего нет. Вот только пять долларов, но я указал в декларации, больше ничего. — Вилли еще надеялся. Сердце гулко билось в груди.
— Вам придется пройти с нами.
Вилли торопливо собрался, надел шапку, пальто, взял чемодан.
В досмотровом зале вновь повторил, что никаких ценностей при себе не имеет. Пограничник обратил внимание на квитанцию, полученную Вилли в банке в Западном Берлине в обмен на бриллианты, когда сдавал их для оценки.
— Объясните, что означает этот документ?
Вилли взял бумагу и понял, что это катастрофа. Он беспомощно улыбался, молчание затягивалось.
— Это не моя бумага, я нашел ее.
— Да, но здесь указана ваша фамилия.
Вилли совсем растерялся:
— А, вспомнил. Да, действительно этот документ получен мною в банке, но он мне совсем не нужен, никакой ценности для меня не представляет… Вы можете его выбросить.
Таможенник и молодой человек в штатском переглянулись.
— Ну, выбрасывать мы его подождем. В документе речь идет о бриллиантах. Что это за бриллианты, где они?
Вилли явно растерялся, лепетал что-то невразумительное, и понять его было невозможно. Он сам это почувствовал и замолчал.
