Уже девять часов, на улице почти светло, и в сером небе странно сияют зеленые огни рекламы и позеленевшая медь куполов и крыш. Похоже, что зелень — любимый цвет датчан. Дания — сплошь зеленая страна. Такой я ее видел из окна поезда: бескрайние равнины, покрытые буйной, сочной травой, изумрудные деревья, столпившиеся вокруг какой-нибудь фермы либо выстроившиеся в длинные ряды, их треплют мощные порывы холодного и влажного ветра. Зелень просочилась и сюда, в эти лабиринты из красной черепицы, на тенистые аллеи парков, шумящие листвою бульвары, убранные плющом стены, медные купола и даже на этот светло-зеленый стеклянный параллелепипед — небоскреб авиакомпании САС.
Вообще-то зеленый цвет отличается свежестью, ясностью, от него как бы веет прохладой; по мнению окулистов, он оказывает благотворное действие на наши глаза. Однако, разглядывая сквозь открытое окно панораму города, я меньше всего любуюсь здешней зеленью. К непредвиденным трудностям прибавилась еще одна. То есть ее нельзя назвать непредвиденной, но она меня почти ошеломила: за мною следят, и слежка началась сразу же, от самого вокзала; она продолжалась, пока я разъезжал на такси по городу, в холле «Эксельсиора».
Это, конечно, скверно. Но, как говорится, нет худа без добра. Если я все же нашел свободную комнату, то, по всей вероятности, произошло это не без помощи людей, которые за мною следят. То ли они устали таскаться за мною следом, то ли эта комната наиболее подходит для того, чтобы держать меня под наблюдением, сказать трудно.
Пока я вдыхаю влажный бензиновый воздух вечернего города, меня вдруг охватывает тягостное предчувствие, что выполнить мою миссию будет гораздо труднее, чем можно было ожидать. Вечная история: пытаешься заранее перебрать в уме все возможные варианты, тебе и в самом деле удается взвесить их все и каждый в отдельности, кроме одного-единственного, который сваливается тебе как снег на голову.
За мною следят. И вот, постоянно находясь под наблюдением, я должен так вести свои поиски, чтобы следящие за мной люди об этом даже не подозревали. Единственная надежда на то, что это обычная проверка. Хотят установить, что я за птица и зачем пожаловал в эту зеленую страну. Словом, обычная шпиономания, все может вдруг прекратиться, как только им станет ясно, что я действительно всего лишь безобидный исследователь социальных феноменов.
Исследователь социальных феноменов? В сущности, это не так уж далеко от истины.
— Ваше имя не значится в списке делегатов, господин Коев… — сообщает молодая женщина, которая священнодействует за письменным столом с табличкой «Администрация».
— Я только наблюдатель, — тороплюсь уточнить.
— А, хорошо! — кивает она и начинает перелистывать списки наблюдателей.
Я мог бы избавить ее от этого труда, сказав, что ей и там меня не найти, но я даю ей возможность самой прийти к этому выводу.
Если верить расписанию, конгресс уже должен работать вовсю, однако некоторые делегаты все еще слоняются по обширному холлу, где кроме администрации функционирует и неизбежный бар с «эспрессо» и холодильником. Стоит ли добавлять, что оба эти аппарата действуют сейчас с предельной нагрузкой.
— И тут я не вижу вашего имени… — тихо говорит молодая женщина за письменным столом. Затем, подняв глаза и заметив мой удрученный вид, добавляет: — Ничего страшного. Сейчас я вас впишу…
Я подаю ей визитную карточку, напечатанную всего три дня назад, и женщина берется поправить допущенную ошибку. А я тем временем с сочувствием наблюдаю признаки острой анемии на лице этой красотки — результат хронического недоедания. Сине-зеленая краска вокруг глаз делает ее еще более изможденной. Просто диву даешься, сколько вреда принесла человечеству эта мода на женщин-привидения, и конца ей не видно.
К борту моего пиджака уже приколота отпечатанная на пишущей машинке табличка «Болгария», и я с делегатской папкой в руках наконец проникаю в зал, где уже идет заседание. Какой-то пожилой оратор говорит с трибуны о значении подобных международных встреч. Места для наблюдателей — в самой глубине обширного амфитеатра. Направляясь туда по боковому проходу, окидываю взглядом неуютное помещение. Некая сверхмодерная конструкция, состоящая из холодных железобетонных панелей, один вид которых вызывает ревматические боли в суставах.
В ряду наблюдателей лишь два свободных места. Одно из них достается мне. Слева от меня сидит высокий тощий господин, поглощенный прилаживанием наушников. Затруднение незнакомца состоит, очевидно, в том, что в его правом ухе уже торчит какой-то усилитель и не так-то просто совместить его с другим. Примирившись с этим злом или не поладив с техникой, мой сосед снимает наушники со своей тыквообразной головы и, склонившись в левую сторону, прикладывает наушник к левому уху. Это позволяет ему услышать одну из ключевых фраз вступительного слова, трактующего сложный вопрос о пользе международных симпозиумов и об их международном значении.
По другую сторону тощего господина сидит низкорослый полный субъект; он то и дело вытирает пот на голом темени, что выглядит довольно-таки странно, если принять во внимание, что в зале царит могильный холод. Эти двое, вероятно, хорошо знакомы друг с другом, потому что тощий, склонившись над толстяком, по-свойски опирается на его плечо. Как я устанавливаю потом, этот устрашающий крен — обычная поза моего соседа. Он настолько превосходит окружающих своим ростом и настолько уступает им в отношении слуха, что вынужден постоянно держать голову в горизонтальном положении, чтобы уловить хоть часть того, что ему говорят.
Пожилой оратор, видимо, уже завершает свою речь, потому что выстреливает серию благодарностей в адрес всевозможных организаций и институтов, в адрес хозяев и даже в адрес делегатов, благоволивших почтить своим присутствием, и прочее и прочее. После чего звучит долгожданная заключительная фраза:
»…Международный симпозиум социологов объявляю открытым!»
Пока в зале гремят аплодисменты воспитанной публики, в наш ряд пробирается элегантно одетая дама; она протискивается мимо толстяка, ненароком сталкивает на пол наушники тощего, тихо бросает: «Здравствуйте, мистер Берри» и «Извините, мистер Хиггинс», перепрыгивает через мои вытянутые ноги, садится рядом со мной и, сделав два-три хлопка, вносит свой вклад в уже затихающие рукоплескания. Вклад весьма скромный, если учесть, что руки незнакомки в длинных бледно-зеленых перчатках. Весь ее туалет бледно-зеленых тонов. Не приходится сомневаться и в том, что он довольно дорогой, хотя мне трудно сколько-нибудь точно определить его рыночную цену. Зато я с уверенностью могу сказать другое — упомянутый цвет отлично сочетается с ее белым лицом и темно-каштановыми волосами.
— Давно началось заседание? — обращается женщина к тощему.
— Не беспокойтесь, вы ничего не потеряли, — отвечает тот.
В этот момент взгляд соседки задерживается на мне, она как будто только сейчас заметила меня. В сущности, ее взгляд сперва устремляется на значок с надписью на отвороте моего пиджака и лишь после этого перемещается на мое лицо.
— Вы журналист? — обращается дама ко мне.
— Социолог.
— Жалко. Тут, как видно, одни социологи, — вздыхает она.
— Это расходится с вашими желаниями?.. — добродушно спрашивает тощий.
За столом президиума оживление. Руководители симпозиума совещаются с видом заговорщиков, а вокруг них суетятся секретари.
— Минуточку, господа! Сейчас вам будут розданы бюллетени, — обращается к присутствующим вышедший на трибуну человек.
— Начинаем углубляться в процедурные джунгли, — поясняет моя соседка. — В течение часа будут выбирать зампредседателя, задача которого ровным счетом ничего не делать.
Она украдкой наблюдает за мной, и я стараюсь не мешать ей в этом занятии. Тем более что свои собственные наблюдения я уже закончил. Дама достигла неопределенного возраста между тридцатью и сорока годами. Чистая белая кожа и слегка курносый носик очень молодят это уже немолодое лицо. Да и манеры ее более свойственны молодости, хотя свободное и непринужденное обращение этой женщины явно контрастирует с изящной строгостью ее туалета.
— Поскольку нам с вами голосовать не придется, то вы могли бы предложить мне чашку кофе, — роняет незнакомка, закончив, вероятно, свой осмотр.
— С удовольствием, — киваю я.
Мы встаем и начинаем пробираться к выходу. Я передвигаюсь бочком, чтобы не беспокоить соседей. Что же касается моей спутницы, то она предпочитает двигаться фронтально, давая возможность окружающим оценить все ее величие; задев на ходу и тощего и толстяка, она бросает сперва одному, потом другому: «Пардон, мистер Хиггинс», «Пардон, мистер Берри».
— Повестка дня довольно перегружена, — говорю я, лишь бы что-нибудь сказать, хотя понятия не имею, что там на повестке дня.
