Джоанна протянула руку и коснулась смятой обивки в том месте, где он сидел. Тепло даже не угадывалось. Должно быть, он ушел уже давно. Ее пальцы погладили материал, она села, покачала головой и потянулась за мятым номером «Глоуб», который валялся на кофейном столике. Чарди даже задел его ногой. Она снова взяла газету в руки, как брала уже тысячу раз, и раскрыла на странице городских новостей.
«ОГОНЬ УНИЧТОЖИЛ РЕСТОРАН БЛИЖНЕВОСТОЧНОЙ КУХНИ»
В заметке будничным тоном ежедневной прессы повествовалось о том, что причиной пожара на Шомут-авеню, в котором дотла сгорел ресторан «Багдад», полиция считает поджог.
«В полдень второго дня после пожара вы встретитесь с ним напротив ресторана», – было сказано ей.
Подобная договоренность именовалась техническим термином «контакт вслепую», и это был самый надежный, самый верный метод: не нужно было ни телефонного звонка, ни ящиков для невостребованных писем, никаких сообщений по почте, вообще ничего. Предназначался он для действий на вражеской территории.
Завтра, завтра в полдень. Она встретится с Улу Бегом. Здесь, в Бостоне, за десять тысяч миль от гор. И в тот же вечер Джозеф Данциг окажется всего в пяти кварталах отсюда и без охраны.
Только что она выманила оттуда Чарди. Сделала половину невозможного. Если теперь ей удастся протащить туда Улу Бега, она сделает вторую половину.
* * *
Она стала совсем не такой, какой он ее помнил: тогда она была юной и крепкой, живой, сильной и деятельной, частью Джарди, но в очень многом ничьей частью.
Сейчас, в автомобиле, рядом с ним сидела издерганная, полноватая, бледная женщина с пересохшими губами.
– Твое путешествие… было опасно? – спросила она.
– Кто-то украл у меня деньги.
– И несмотря на это, ты добрался сюда намного быстрее.
– Меня привезла одна замечательная женщина. Замечательная черная женщина.
– На границе произошла стычка.
– Что? А, да.
– Они знают, что ты здесь. И догадались зачем.
Они ехали по залитым ярким солнцем нарядным бостонским улицам. Здесь все было сделано из дерева. Так много дерева, дерево в изобилии. Дерево и автомобили. Америка.
– Как? – спросил он наконец.
– По пулям от твоего пистолета. Они проследили их связь с событиями семьдесят пятого года.
Он кивнул. Ну конечно.
– Надо было тебе взять другой пистолет.
Да, надо было. Но они ведь настояли на этом, разве не так? Только этот пистолет, и никакой другой. Это они дали ему этот пистолет. Его пистолет.
– Не важно, – сказала она. – Они убеждены, что ты до сих пор в Огайо. Там они тебя и разыскивают. Нам представился немыслимый шанс. Другого такого же у нас никогда не будет. Ты сказал бы, что так предначертано свыше.
Она рассказала ему о Данциге и о приеме, который должен был состояться вечером, сегодня вечером. Она рассказала ему, как легкомысленно они будут настроены, поскольку прием закрытый, для своих. Она рассказала ему, как раздобыла университетский телефонный справочник для внутреннего пользования и отыскала в нем адрес одного из бывших факультетских коллег Данцига, который жил на Готорн-стрит. Сегодня вечером она может отвезти его туда и показать дом. Она рассказала ему, что единственного человека, который может узнать его, там не будет.
– Кто он?
– Чарди.
Лицо курда не дрогнуло. Это было во многих отношениях примечательное лицо; крупный нос, похожий на клюв, широкие выдающиеся скулы. Глаза у него были пронзительно-синие, маленькие и горящие. В горах он носил усы, пышные и висячие, но теперь был гладко выбрит. Он был очень похож на американца. По-настоящему похож. Ее поразило, насколько по-американски он выглядел в своих голубых джинсах, с рюкзаком на спине, высокий и крепкий мужчина, ни дать ни взять аспирант спортивного телосложения, искатель приключений, человек, проводящий много времени на свежем воздухе, стопроцентный тридцатипятилетний американец, каких полно на каждой улице – подтянутых, худощавых бегунов, людей с рюкзаками за спиной, профессиональных отпускников.
– Ты опять его женщина?
– Похоже на то.
– Значит, он с нами?
– Нет. Он ничего не знает. Он снова появился в моей жизни из-за всего этого. Я сразу поняла, что должна снова с ним сблизиться. Через него я могла узнавать важную информацию и убедить важных людей, что я безобидна.
– Но ты с ним?
– Это не важно.
– С ним?
– Да. Он тоже стал другим. С ним обошлись очень круто. Его же собственные друзья. А русские страшно его пытали. Жгли спину сварочной горелкой. Он очень страдал и ожесточился. Он уже совсем не тот Чарди, каким был когда-то.
– Он снова работает на них?
– Да.
– Никогда мне не понять американцев.
– И мне тоже.
– Ты предашь его.
– Да. Я думала об этом. Я предам его. Политика превыше личного. Но я ставлю одно условие. Это очень важно для меня.
– Говори.
– Там будут другие люди. Люди из университета. Они ни в чем не виноваты. Ты должен поклясться, что не причинишь им зла. Убить Данцига – совершить правосудие. Убить этих других – совершить убийство. Я не могу совершить убийство. Слишком много убийств совершилось на моих глазах.
– Ох уж эти американцы, – покачал головой Улу Бег. – Вы воюете, но не хотите, чтобы были убитые. А если они есть, вы не хотите их ни видеть, ни знать о них.
– Пожалуйста. Поклянись. Поклянись, как поклялся бы великий курдский воин.
– Я могу поклясться лишь в том, в чем могу. Но что предначертано, то предначертано.
– Все равно. Клянись. Или я не стану помогать. Тогда ты будешь действовать в одиночку. А мы оба давным-давно поняли, что в одиночку у тебя почти нет надежды.
Он взглянул на нее. Она что, с ума сошла? Теперь он это видел: она ненормальная, она не ведает, что говорит. Кто может сдержать слово под пулями?
– Поклянись в этом. Пожалуйста.
– Клянусь глазами, – сказал он.
– Хорошо.
Через несколько минут они въехали на стоянку.
– Держи. – Она передала ему ключ. – Это мотель. Я сняла тебе номер в дальнем конце. Иди туда и никуда не выходи. Приведи себя в порядок. В номере найдешь одежду, американскую одежду. Надеюсь, она придется тебе впору. В десять я за тобой заеду. Он сказал, что будет у меня в одиннадцать. Мы подождем, пока не убедимся, что он ушел. Потом я помогу. Я помогу тебе проникнуть внутрь. И с тем, другим делом тоже помогу.
Она порылась в сумочке.
В руке у нее появился маленький дешевый револьвер.
– Я купила его в городе.
– У меня есть оружие. Я не хочу, чтобы ты разгуливала там с пистолетом.
Он собрался выйти из машины, но она коснулась его локтя.
– Я рада, что ты приехал. Рада, что все это почти закончилось.
– Kurdistan ya naman, – ответил он.
С Данцигом остались только Чарди и Акли, охранник. Они безмолвно стояли в углу гостиной в своих мешковатых костюмах. Ланахан ходил где-то, изображал из себя Наполеона, а частные детективы, нанятые ЦРУ, не сопровождали Данцига из телестудии.
Вокруг мельтешили эффектные люди, оживленные и блестящие, а в центре всего восседал Джо Данциг. На самом деле, ни разу еще за все время их краткого сотрудничества Чарди не видел его таким: на лбу и над верхней губой блестела испарина, а полупустой стакан с виски он держал почти как скипетр. Здесь он знал всех и каждого – ну или почти всех – и позволил себе снять пиджак и распустить галстук и воротничок – картина забавная, если учесть, что политик так и оставался в жилете.
К нему подходили, кто помладше – с почтением, кто постарше – запросто. Чарди с удивлением отметил, сколько вокруг молодежи. Ему казалось, молодежь ненавидит Данцига, вдохновителя бомбежек Вьетнама; но нет, все оказалось отнюдь не так, во всяком случае в отношении этой молодежи. Данциг с интересом слушал и вознаграждал наиболее отличившихся улыбкой или кивком, что чрезвычайно им льстило.
И женщины – женщин тянуло к этому нелепому, взъерошенному толстяку точно магнитом. Они роились вокруг него, теснясь и толкаясь. Даже в этом искушенном обществе? Чарди и не представлял себе, что значит попасть на телевидение, стать знаменитостью.
– А его любят, верно? – сказал он Акли.
– Это точно, сэр, – отозвался тот.
В зале было людно, пестро и жарко. Он был не столько обставлен, сколько оборудован – звуковой аппаратурой космического вида, цветами и книгами. Кто-то здесь явно любил книги: они занимали три стены от пола до потолка, а четвертая была из неоштукатуренного кирпича. На потолке крепились маленькие прожекторы в стальной оправе, отбрасывающие яркие круги света на японские гравюры и прихотливые полотна в стиле модерн. Все здесь было как в музее; кто-то потратил немало денег, чтобы превратить эту гостиную в музей.
У Чарди начинала побаливать голова, а шум и табачный дым только усиливали боль. Похоже, Данциг собрался просидеть здесь всю ночь – до самого рассвета, с этой толпой интеллектуалов.
