— Да, мол, были два красивых мужчины… Купили не помним уж сколько…
И все. Вызволили нас из темниц и узилищ.
Извините за беспокойство. Улетайте, к черту, в свой Саратов. Вот ваши новые билеты.
А нам уже не надо в Саратов.
Мы знаем, что нас будут пасти. И едем со своими баулами на такси, как два плейбоя. Куда? На Курский вокзал и далее — на Харьков… Пусть потаскаются за нами вхолостую господа легавые.
4
Согласитесь, эти гонки не по годам. Приторговывали мы с Юдкиным фианитами под бриллианты. Он был вхож в ту лабораторию ФИАНа, где и выращивали в искусственных кимберлитовых трубках искусственные алмазы. Все это сильно подсаживало нервную систему. А советская система агонизировала под жизнеутверждающими призывами к всеобщему обещанному раю. Но кто об этом знал?
Возраст мой завершал сороковой круг и выходил на финишную прямую. Но ничего не изменишь в один миг: "…не расцвел и отцвел в утре пасмурных дней…", как говорил старинный поэт Полежаев. Да еще и эта история в аэропорту не кончилась, поскольку, оказывается, что на меня в Сыктывкар пришла ориентировка. Стало быть, я был взят под наблюдение, и они едва не усадили меня за спекуляцию, инкриминируя мне спекуляцию тем же вельветом с фурнитурой на сыктывкарском рынке. А там действительно мои старушки продавали кое-какие остатки бизнеса. Да сколько же это хождение по канату над пропастью может продолжаться? Тесть волком глядит. Теща — лисой. Жена хочет второго ребенка — и это главное.
Стал я думать о спокойном и тонком бизнесе.
Но о спокойном деле нужно думать в спокойной обстановке. Где мне ее взять в Сыктывкаре? У какой-нибудь бабёшки вылеживаться после изнурительных моих вояжей? Не могу. Я биологический и неисправимый семьянин. Так что же делать? Где-то веревочке конец, если продолжать жить, как жил.
Надзор с меня снят по ходатайству с места работы. Пишу в райисполкомы-горисполкомы: дайте какую-нибудь квартиру! Шиш тебе, тюремщик. И я пошел на прием к самому большому партийному секретарю в автономии т. Спиридонову. А на пиджак прицепил какой-то хороший чужой орден.
Глава двадцать пятая. Rara avis[60]
1
Не знаю, как сейчас, а в то время коми-люди верили на слово. Им это было и не опасно: что с них взять? И я еще раз в этом убедился, когда попал на прием к большому партийному секретарю т. Спиридонову.
— Слушаю вас, — говорит мне вежливо.
И я ему, извините за выражение, чешу: поднимал, мол, целину вместе с Брежневым, орден имею, приехал в Коми поднимать электрооснащение таежной республики. Приехал, женился, родил здесь сына, а квартиры нет.
— Да-а! — кивает он. — Вы редкая в наших краях птица… Rara avis… и жмет на кнопку селекторной связи. Я думаю: ну вот и приплыли с орденком за тюремным ордерком! И в этом "рараавис" мне послышалось "рецедивист". Вот сейчас он вызовет наряд и — поехали, Колек, в казенную квартиру. Слышу, он говорит кому-то:
— Сейчас придет к вам один специалист. Оформите ему ордер из моего фонда жилья… На улице Красных Партизан, три.
Потом обращается ко мне:
— Идите в горисполком за ордером… Дом еще строится, но это дело ближайшего времени.
Я к нему с рукопожатиями и благодарностями:
— Красных, значит, партизан, номер три?
— Трехкомнатная, — поясняет этот добрый человек из Сыктывкара.
И я, как в бреду, бегу по инстанциям и через два часа у меня на руках настоящий с настоящими печатями ордер…
Тут я и вспомнил свою уличную кличку — Партизан. Стало стыдно перед этим человеком за свою неправедную жизнь.
А что поделаешь? Советская Конституция декларировала всем гражданам Союза право на жилье. Только жилье это, чаще всего, на три метра под грунтом.
Нет, братки, мы туда еще погодим.
Ордер уже есть. Дом еще не построен. ОБХСС достает аж до печенок. На меня идут тучи жалоб: шабашит, живет не по средствам, болтается по всей стране в командировках за государственный счет — много чего писали такого, что я бы согласился с мнением партийного товарища, назвавшего меня "редкой птицей". Тучи эти все сгущаются. Я чувствую тревогу, как беременная женщина — запахи.
Уехать в Москву или в Киев? Там меня сажали и без докучливого внимания не оставят. Уж лучше здесь, на севере, где много бывших, как я, зека и где как-то попроще диалоги с Уголовным кодексом.
Думаю, оторвусь-ка я в благословенную Грузию.
Отдохну от этого уже трудно переносимого напряжения. И оторвался. Почему в Грузию — расскажу.
Глава двадцать шестая. Кавказский пленник
1
Когда из северных снегов, продравшись через снеговые облака, ты с поднебесья падаешь в субтропики и — прямо с трапа самолета тебе в нос шибает не ментовский сержант, а запах цветущего юга и ни с чем не сравнимый, шашлычный дымок — это не приедается.
Есть такая песня: "…Ворье Ивана знало, с почетом принимало…"
Вот и меня встретили "с почетом" крупные тбилисские воротилы. Два месяца — вино, хинкали, зелень и горный воздух. А потом начинаешь думать о работе. О такой работе, чтобы не посадили. Так я и говорю своим знакомым. Они меня вроде бы понимают:
— Ты, Николай, нужный человек: ты — строитель! — и определяют работать руководителем на строительство комплекса по изготовлению витаминной муки в совхоз "Гамарджобо". Это вблизи Тбилиси в Марнаули. Совхоз в основном азербайджанский, директор грузин, тип хозяйства — феодальное. Все живут по чину.
Как же оно устроено? Если упростить схему, то это выглядит так: де-юре хозяйство — государственное, а де-факто — частное. Денег рабочие не получают. Все получает начальство в строго определенной иерархии, вершина которой — Первый Секретарь ЦК КП Грузии Эдуард Шеварднадзе, этот мент из ментов. Будучи руководителем МВД Грузии, он законопатил в тюрьму родного своего брата и тем приобрел репутацию несгибаемо честного борца за чистоту партийных рядов. Так делалась им, главным жуликом Грузии, карьера.
В "общественном стаде" пасется личный скот, но если это тысяча голов скота, то пятьсот из них принадлежит директору совхоза, двести — парторгу, по пятьдесят — конторским служащим и специалистам и по одной-две трудящимся скотного двора. И так далее.
А как же плановые сдачи сельхозпродуктов, спросят меня? Я уж молчу о двух-трех урожаях в год, которые позволяли манипулировать цифрами в отчетных документах. Главное оружие — госпожа приписка. Если, например, по бумагам за хозяйством числится десять тысяч гектаров сельхозугодий, то фактически их вдвое больше. Все это обрабатывается, подсчитывается, сдается с малым перевыполнением обязательств. Но большая часть урожая плюс откормленный за государственный счет скот делятся между всеми строго по ранжиру. У всех этих "дехкан" огромные личные плантации, на которых работают черные их рабыни — женщины, все мысли которых, как мухи, витают над прилавками колхозного рынка в Тбилиси. И никакого труда "во имя процветания Родины".
Осенью мужчины делят большие ордена, которые не снились каким-нибудь строителям БАМа. Если и видели вы на БАМе пару-тройку кацо, так они или абреки, изгнанные из племени, или же комсомольские карьеристы, юные шеварднадзевцы.
2
В "Гамарджобу" — этот совхоз-курорт — я прибыл полный светлых надежд. Мне дали двухкомнатную квартиру под жилье. Показали бугорок, на котором я должен был поставить цех витаминной муки, дали тридцать человек рабочих, с которыми я провел производственное совещание на языке жестов.
В восемь утра следующего дня прихожу на объект — никого.
В девять прилетели две озабоченные птички, поискали на бугорке витаминизированного прокорма, не нашли и улетели. Может быть, в Турцию.
В десять на горизонте пропылил голубой трактор, замедленный, словно обдолбанный анашой.
В одиннадцать стали, подтягиваться похожие на изнуренных боями окруженцев рабочие-азербайджанцы, кстати, руководство совхоза — грузины, все остальные азербайджанцы.
Ладно. Поживем — увидим. Делаем обноску, разметку.
В двенадцать пополудни они собираются уходить. Я, глупый хохол и отчасти трудоголик, спрашиваю:
— Как?! Вы же только пришли.
— Обед… — говорят. Галдят по-своему. Черными пальцами в небо тычут, туда, где живет их аллах и всю несправедливость, творимую урусом, видит.
— Хер с вами. Обедайте. Жуйте. Поносьте.
С обеда приходят к четырем. Сиеста, мать бы их за ногу. И так недели две бьем штрабу под фундамент. Один пожилой азер: раз упал в канаву и сбил разметку, два упал. Не эпилептик ли, думаю? Не падучая ли у него? Гляжу, улыбается.
Я не выдержал и схватил его за грудки:
— Что ж ты, старина, делаешь?! Мне ж теперь снова начинать работу! Ты же все колышки мне повалял!
Как они все скопом подхватились:
— Урус! Гяур! Кяфир! Иди свой Москва! Шамиль — фашист биль! Шамиль орден получаль!
