По коридору семь дверей. На них посеребренные, обрамленные в витиеватые черные рамочки надписи: «Редакция газеты «Новый Туркестан», «Редакция журнала «Национальный Туркестан». Таганов уже был знаком с этими изданиями. С их страниц смердило махровым национализмом, лютой злобой к Советам, раболепием перед гитлеризмом, фашистскими порядками.
На последней, седьмой двери с правой стороны было крупно выведено: «Приемная президента». Ахмедов без стука вошел первым, следом — Ашир. Приемная небольшая, в ней едва умещались два небольших стола, шкаф, железный ящик в углу, у единственного окна, выходившего во двор. Ахмедов перекинулся несколькими словами с секретаршей, поблекшей, чуть обрюзгшей блондинкой, проворно стучавшей на машинке. Она бесцеремонно оглядела Таганова с ног до головы и, словно делая одолжение, неохотно произнесла: «Заходите. Он ждет вас». Чуть помедлив, добавила: «Не засиживайтесь. У него с утра должен быть господин Кедия, президент Грузинского национального комитета».
За широкой дверью, обитой коричневым дерматином, их встретил худощавый человек лет сорока, в новом пиджаке и с небрежно повязанным галстуком. Ашир, приняв его за помощника президента, ожидал, что сейчас из кабинета появится сам хозяин. Но это и был Вели Каюм собственной персоной. В кабинете были большие составленные столы, диван, обитый коричневой кожей, глубокие кресла с высокой спинкой на резных львиных лапах, за которыми висели два ковра — бухарский и туркменский, судя по орнаментам, сотканные в Афганистане. Рядом с коврами как-то нелепо выглядели громоздкий камин и два массивных шкафа из мореного дуба, заставленные Кораном, «Майн кампф», книгами Муссолини, Геббельса, Розенберга и других столпов фашизма.
В углу, у изящного секретера, не сочетавшегося с громоздкой мебелью, высунув языки, тяжело сопели две большие откормленные овчарки. И этот антураж с претензией: президент старался подражать фашистским бонзам, считавшим модным держать в кабинете собак, хотя мусульманским обычаям это претило и комитетский мулла, однажды посетивший президента и до смерти напуганный псами, осудил правоверного Вели Каюма.
— По-вашему, мой тагсыр, — недоумевал Каюм, — я не должен тогда жить и с немкой Рут, так как она иной веры?
— Супруга дело другое, — пояснил мулла. — Даже правоверные падишахи жили с иноверками и имели от них наследников престола. Вы свершите угодное аллаху дело, если обратите иноверку в свою веру. Это вам зачтется на том свете...
— Я обращу Рут в свою веру, когда стану главой «великого Турана», — кисло улыбнулся Каюм.
— Как бы поздно не было! Дитя приучай сызмальства, а жену с первого дня семейной жизни. На том свете...
— Не знаю, как на том свете, — перебил Каюм, — но на этом мы ходим с вами под властью немцев, и нам придется принять их веру.
— Эстопырылла, эстопырылла![25] — запричитал мулла, хватаясь за окладистую бороду. — Вы хоть при своих подчиненных так не говорите. Все они правоверные и...
— Какие они правоверные, мой тагсыр?! — взорвался Каюм. — Свинину жрут, шнапс лакают.
Мулла промолчал, опустив голову, ибо сам ел свинину: не помирать же с голоду! Немцы почитают за великую милость, что кормят туркестанцев мясом и салом «белого барана», то есть свиньи. Да и откуда немцам столько жратвы напастись. Оружием, боеприпасами они завалили склады, а продовольствием не запаслись и, начиная войну, надеялись кормиться за счет России. Вот и пришлось всей Германии ремни затягивать потуже...
Ахмедов, угодливо выгнувшись перед Каюмом, взахлеб представлял Таганова, расхваливая все его добродетели. Широкоплечий и стройный, с живыми черными глазами на неестественно белом круглом лице, Каюм уставился на Ашира долгим, немигающим взглядом: «И тебе на фронт не хочется?» Тот действительно так думал об Ашире. Зачем перебежал? За фюрера голову положить? Стоило ли тогда сдаваться в плен, проходить сквозь ад лагерей, присягать на верность Гитлеру, чтобы погибнуть от большевистской пули в германских окопах?
Так Вели Каюм в меру своей испорченности думал о каждом, кто за чем-либо приходил к нему. А испортился он еще в младенческом возрасте — сказались окружающая среда и воспитание. Родился в семье предприимчивого купца, не брезговавшего ни контрабандой, ни скупкой и перепродажей краденого. Каюм-ака, как величали главу семейства, был человеком дошлым, извлекавшим выгоду из всего, начиная с торговли урюком и кончая заготовкой джута. «Развязали бы мне руки, — откровенничал Каюм-ака в кругу друзей, — я бы качал золото из самого воздуха. В окрестностях Ташкента, в горах с холодными родниками и голубыми озерами я бы понастроил гостиницы, пансионаты, игорные и публичные дома, прочие заведения...»
Дом Каюма-ака славился и хлебосольством. Но не всем были открыты его двери. Сюда знали дорогу губернатор, полицмейстер, судья, прокурор и еще несколько представителей местной знати — промышленники, домовладельцы, духовники. Их тоже не чохом привечал, а с разбором, то есть степенью выгодности.
Но в одном Каюм-ака чувствовал свою ущербность: худороден был, не имел ни ханского, ни княжеского звания. Не о себе пекся — о сыночке Вели. А тот всем вышел — и статью, и ученостью. Да и наследство ему отец завещал богатое, недаром на черный день перевел в швейцарский банк немалые суммы и драгоценности.
И задумал купец раздобыть сыну звание ханское. Все уже было на мази, и тут как гром среди ясного неба — революция! Сгинули губернатор и судья, получившие солидные взятки авансом. Плакали денежки! Но тешил себя Каюм-ака: короток век у Советской власти. Разве эта рвань удержится? Вернется все на круги своя. Однако Советы набирались сил, прижали богачей и дельцов. У Каюма-ака отобрали деньги и золотишко, описали все добро, хранившееся на складах, запретили заниматься темными махинациями. Но мечта старого купца не умерла. Ее возродило письмо от старого друга Закира Вахидова, бежавшего не без помощи Каюма-ака в Турцию. Он предлагал послать юного Вели на учебу в Германию, пусть ума-разума набирается, а пока получит образование, глядишь, конец большевикам. Мудрый человек этот Вахидов!
С душевным трепетом Каюм-ака обратился к власти, особенно не веря, что отпустят купеческого сына за границу, а тут его обрадовали: Советы сами посылают в Германию семьдесят юношей и девушек из Средней Азии — молодые республики, строящие новую жизнь, нуждаются в грамотных специалистах, Неужели большевики так долго продержатся у власти? На всякий случай посоветовал сыну: «Поезжай. Диплом и профессия пригодятся при всякой власти. За четыре года много воды утечет...»
Двадцатидвухлетний Вели Каюм попытался поступить на юридический факультет, но, завалив первый же экзамен, подался в Высшую сельскохозяйственную школу. И туда бы не поступил, не появись вовремя подмога в лице пронырливого Вахидова.
А когда учеба окончилась, пришло время собираться домой, Каюм отказался вернуться на родину. Ничего хорошего его там не ждало: отцовского добра не вернут, ханского звания не купишь. Роль же простого агронома, в поте лица работающего на общественных полях, никак не устраивала. Стоило ли учиться в Берлине, чтобы стать в один ряд со вчерашними батраками и бедняками, так и оставшимися плебеями. И больших постов ему в большевистском Узбекистане не видать, как своих лопаток. Был бы еще жив отец...
А тут, в Германии, опять выручит испытанный друг отца Вахидов со своими связями, влиятельными и широкими. Но его сердце тешило главное: всего в нескольких часах езды от Берлина, в объемистых сейфах швейцарского банка в Берне хранились завещанные отцом золото, драгоценности, валюта...
Была еще одна причина, заставившая Вели остаться. Он познакомился и, кажется, полюбил белокурую Рут. Не ахти, правда, классическую красавицу, но зато лет на двенадцать моложе себя. Тогда еще не было закона, запрещавшего азиатам брать в жены немок. Но женитьба не умерила страсть Вели к публичным домам, которые он продолжал посещать тайно, до тех пор, пока случайно не узнал, что он — рогоносец, и с весьма солидным стажем. Такова уж судьба разгульных мужей, которые обычно в последнюю очередь узнают о своей принадлежности к этому древнему «ордену».
Однако Каюм был в полном неведении еще об одной стороне жизни своей суженой. Его страстная Рут, старавшаяся на людях показать свою нежность к мужу, тайно сотрудничала с гестапо. И как ни странно, втянул ее в это дело Альфред Розенберг. Она легко поддалась Уговорам, так же непринужденно стала любовницей фашистского идеолога. От таких «связей» Каюм оставался лишь в выигрыше: Рут исправно докладывала о лояльности «объекта». Вели на самом деле был верен германским властям, симпатизировал народившемуся в стране фашизму, доносил на своих соотечественников, и это ему вскоре зачлось. А у Розенберга память тоже не оказалась короткой — покровительствуя Каюму, он определил его на солидную должность в свое ведомство, преобразованное перед походом на Россию в Восточное министерство.
