Тут было темно и тихо, пахло пылью и какой-то женской парфюмерией. Настороженно принюхиваясь, прислушиваясь и присматриваясь, напарники заняли наблюдательный пост возле окна. Честно говоря, Бондарь предпочел бы помолчать, но Костя решил использовать вынужденный простой для обсуждения насущных дел.
Перво-наперво он вежливо поинтересовался, за каким хером они приперлись в эту долбаную хавиру на Басманной, где никакого гидроакустического маяка нет и не предвидится.
– Видишь ли, – ответил ему Бондарь в той же изысканной манере, – эта сучка, которая зовет себя Арианой, и ее хренов кобель, откликающийся на кличку Талос, могут знать, что за типы приперлись сегодня на скотобойню.
– Откуда? – полюбопытствовал Костя. – Для них засада в Камышовой бухте была такой же неожиданностью, как и для нас.
– Но ведь за ними следили не только мы. И музыкальная шарага не могла не догадываться об этом.
– Это всего лишь твои предположения, командир.
– А вот и нет, – возразил Бондарь. – Вспомни того мужика, который выходил полюбоваться трупом перед воротами. Вспомни сегодняшний допрос Малютина. Ариана ничуть не удивилась, когда он упомянул третьих лиц, мечтающих заполучить «Флексоном».
Произнеся эту тираду, он нащупал в кармане сигаретную пачку, но тут же отдернул пальцы, словно они коснулись раскаленного железа. Курить в засаде было верхом безрассудства и самонадеянности. Учуяв присутствие посторонних, Ариана не попадет в расставленные сети. А это было бы обидно. Бондарь прямо-таки изнывал от желания увидеться с ней снова.
– Вообще-то ты прав, – пробормотал Костя, почесывая обросшую щетиной скулу. – Ариана и ее команда как-никак из Госбезопасности, а там должны были поинтересоваться, кто ставит им палки в колеса.
– Вот тебе и вторая причина, по которой мы здесь, – сказал Бондарь, примостившись на краешке подоконника. – Сдается мне, что в СБУ очень рассердятся, когда Ариана доложит о моем нападении на ее сотрудников. Трое отправились на корм рыбам, а это не шуточки. За такие дела нас самих кому-нибудь скормят. Свиньям, например.
– Терпеть не могу украинского сала, – скривился Костя. – Уж лучше пусть нас отдадут на растерзание львам. Все-таки красивые и благородные животные…
– Столь почетной казни удостаивались лишь гладиаторы и первые христиане.
– Во! То, что надо! Разве мы с тобой не гладиаторы? И разве не христиане?
– В какой-то мере гладиаторы, – согласился Бондарь, – но не христиане в общепринятом смысле этого слова.
– Вот те на! – изумился Костя. – Кто же мы тогда? Магометане, что ли? Или эти, кришнаиты иудейские?
– Православные.
– А чем православные отличаются от христиан?
– Отсутствием того ханжеского смирения, к которому призывают попы всех мастей, – сказал Бондарь. – Для меня, тебя и таких, как мы, смирение смерти подобно. Очень уж много желающих ударить нашего брата по левой щеке… потом по правой… потом отнять последнюю рубаху и пустить по миру, а еще лучше поскорее сплавить в царствие небесное.
Костя, уставившись в мрак за окном, неуверенно покачал головой:
– Может, ты и прав насчет смирения, а только иногда муторно от нашей работы становится. Я ведь даже угрызения совести разучился испытывать, веришь? И мертвые мне по ночам не снятся. Хорошо ли это? Я ведь не терминатор какой-нибудь, а живой человек.
Бондарь прекрасно понимал, о чем говорит Костя. А упоминание терминатора заставило его вспомнить американцев, таких крутых в кино и таких закомплексованных в реальной жизни. Взять хотя бы давнюю войну во Вьетнаме, которая их попросту доконала. Врачи тогда выявили серьезные психические нарушения буквально у всех воевавших там солдат. Попросту говоря, у подавляющего числа ветеранов вьетнамской войны крыша поехала. Некоторые из них спивались, другие гробили себя наркотиками, третьи прыгали с небоскребов или вешались на веревках, свитых из звездно-полосатых флагов. Были и такие, что пошли убивать, грабить, насиловать, находя в этом своего рода «кайф», о котором они потом охотно рассказывали на судебных процессах. Американская пресса назвала это явление «вьетнамским синдромом». После боевых операций в Афганистане и Чечне схожие явления начали происходить и с российскими солдатами, хотя, конечно, не в таких масштабах.
Объясняется это просто: во Вьетнаме и Афгане воевали в основном совсем молоденькие солдатики срочной службы, в большинстве своем эмоционально неуравновешенные, моральных принципов не имеющие. Если отцы и деды этих мальчишек выстояли в Великую Отечественную, сумев не только отстоять Родину, но и сохранить свою внутреннюю человеческую сущность, то их потомки очень скоро ломались, превращаясь в самых обыкновенных убийц. Азарт схватки, постоянный риск, ощущение вседозволенности, высвободившиеся стадные инстинкты – все это доставляло им своеобразный адреналиновый кайф. Чем больше они убивали, тем ненасытнее становилось желание пускать кровь еще и еще. Проку от такого бойца немного, поскольку он уподобляется наркоману, думающему лишь об очередной дозе.
А вот в спецназе ФСБ, где всегда уделялось много внимания психической подготовке, никаких «афганских», «чеченских» или каких-то еще синдромов зарегистрировано не было. То же самое касалось любых других подразделений Службы безопасности. Почему? «Да потому, что всем нам с самого начала прививали психическую устойчивость, хладнокровие, своего рода отрешенность, – ответил на собственный вопрос Бондарь. – С одной стороны, это позволяло нам действовать с четким осознанием того, что мы убиваем врагов не ради собственного удовольствия, не ради денег или кровной мести, а подчиняясь требованиям воинского долга, во имя своей Родины, как бы высокопарно это ни звучало. С другой стороны, в нас выработалась некая профессиональная бесчувственность, не позволяющая нам испытывать нормальные человеческие эмоции…
Взять хотя бы меня, потерявшего жену и сына. Еще и года не прошло со дня трагедии, а боль в моем сердце успела притупиться, и дорогие мне лица все реже являются во снах, словно понимая, что я начал их забывать. Может быть, я просто не способен любить или ненавидеть по-настоящему? В меня как бы вживили некий предохранитель, отключающий любые чрезмерные переживания, как отрицательные, так и положительные. Терминатор? Выходит, что так…»
– Скажи, что творилось у тебя на душе, когда ты перекрывал кислород Малютину? – спросил Бондарь.
Наморщив лоб, Костя признался:
– Да ни хрена не творилось.
– А теперь представь, что у тебя от подобного занятия голова кругом идет, или сердце начинает колотиться, или член дыбом встает…
– Ну ты сказанул, командир! Что я, садюга какой?
– Тогда представь, – продолжал Бондарь, – что ты над трупом несчастного Малютина в истерику впал, волосы на себе рвешь, загубленную душу раба божьего оплакиваешь.
– Еще чего, – надулся Костя. – С какой стати я стану изменника Родины жалеть?
– Тогда не ломай голову над всякими проблемами, а просто воспринимай себя таким, какой ты есть. Не безжалостным душегубом, но и не раскаивающимся грешником. Простым русским терминатором. – Бондарь криво усмехнулся. – Который четко выполняет поставленные перед ним задачи. Исправно функционирует, вместо того чтобы переживать по каждому поводу.
– То-то и оно. Все вокруг, получается, живут, а мы, значит, фун-кци-о-ни-ру-ем. Несправедливо.
– Зато правильно. Нормальные люди радуются жизни лишь потому, что кто-то эту самую жизнь оберегает.
– Нормальные, – повторил Костя, как бы пробуя это слово на вкус. – А мы тогда какие?
Бондарь собирался что-то ответить, но не успел. Снизу раздался скрип дверных петель. Беседовать дальше было некогда, не о чем и незачем. Настало время действовать. Функционировать. Как всегда, в боевом режиме.
* * *
Половицы лизнул луч света, просочившийся в щель под дверью. Костя с кошачьим проворством метнулся к стенному шкафу и бесшумно исчез там подобно вспугнутому призраку. Бондарь занял место возле входа, расположившись таким образом, чтобы укрыться за деревянным щитом распахнувшейся двери. «Люгер» перекочевал в его руку, готовый открыть огонь на поражение.
Торопливые шаги по лестнице явно принадлежали женщине, и она поднималась наверх одна. Что ж, именно этого Бондарь и ожидал. С гораздо более сильным нетерпением, чем если бы речь шла о новом романтическом свидании. Ариана не интересовала его как женщина. В данный момент она являлась всего лишь ходячим источником информации. Самое разумное отношение к объекту, который предстоит выпотрошить, докапываясь до правды. Миндальничать с Арианой никто не собирался.
Она ворвалась в комнату как вихрь, распахнув дверь ударом ноги. Как ни старался Бондарь вжаться в стену, но дверь все равно задела его и мягко подалась обратно. Ариана среагировала мгновенно, крутнувшись на месте, чтобы броситься наутек. Бондарь успел поймать ее за собранные в конский хвост волосы и недолго думая пристукнул об дверной косяк лбом. Если секунду назад Ариана намеревалась громко позвать на помощь, то после оглушающего удара из ее открытого рта вырвался лишь слабый стон. Подстраховавшись, Бондарь рубанул ее ребром ладони по гортани, заволок в комнату и швырнул на кровать. Чтобы она не питала иллюзий по поводу его намерений, он также включил свет и продемонстрировал Ариане пистолет, снятый с предохранителя:
