Прихлебывая морковный чай, друзья рассказывали друг другу обо всем ими пережитом, вспоминали знакомых, друзей.
— Значит, Владимира Владимировича Брандта не назначили бургомистром, как он мечтал? — спросил Олег.
— Твой Владимир Владимирович, ныне Вилли Брандт, у нас в Витебской и Смоленской областях заместитель начальника полевой жандармерии. Есть еще два других Брандта. Вся семейка — сволочь несусветная. Налить еще? — И Денисенко взялся за чайник.
— Спасибо! С Вилли у меня нет желания встречаться, он уверен, что меня задержали во Львове. К тому же и аусвайс у меня на имя Федора Шулики. Запомнил? Федор Шулика!
— Ясно. Шулика — коршун, но, признаться, ты на него не похож. Скорей уж пивень — петух! Ничего из этого не выйдет, дорогой Шулика, сюда Жорж Околов из Смоленска приезжает частенько. Здесь Николай Гункин и Гоша Кабанов-Мальцев, с которым ты сидел в ДПЗ. Ему тоже удалось бежать с какими-то бандитами и чудом пробраться в Витебск. Немцы позволили ему включиться в «работу». Он рассказывал о твоем побеге, и какая после того поднялась кутерьма.
— Трус он, вот что, — сказал Олег и отметил про себя: «Значит, он бежал с Рыжим и Кудлатым».
— Не знаю, — неопределенно согласился Денисенко. — Пробраться в Витебск и наладить с Околовым связь непросто! Ему верят. Теперь он, кстати, опять женился… Имей в виду, что Гункин работает начальником паспортного стола, а Кабанов — начальником телефонной станции. Он же руководит восточной связью НТС. Жена у него из тех дам, что вызывают у юношей сладостные мечты… а у стариков игривые помыслы… Живут они, — он ткнул пальцем, — на Большой Революционной, сорок четыре.
— Ты влюбился, что ли, в его жену?
— Нет, упаси бог! Тебе подойдет!
— Ты с ума сошел!
— Но погоди-погоди, не латоши, Шулика, ты понимаешь, что муж командует телефонной станцией. Значит, руководит восточной связью НТС? Шутка ли?! Это адреса, фамилии энтээсовцев, действующих на оккупированных территориях…
— На кой черт тебе это знать, у тебя самого ведь связи никакой нет.
— Откровенно говоря, Алексей Алексеевич Хованский посоветовал, предварительно присмотревшись, связаться с Ксенией Околовой. Я думал: «Сестра Жоржа и вдруг советская разведчица? Невероятно!» Жорж попросил меня, когда мы пришли в больницу, подождать его в приемном покое, пока он поговорит с глазу на глаз с сестрой. Сам понимаешь, что их разговор наедине открыл бы карты, и я, недолго думая, шмыгнул за ним в маленькую приемную вроде предбанника, где в свое время перед бывшим покоем архимандрита дежурил служка-монах или как их там называют!…
— Послушник!
— Вот! Так вот, сквозь щель двери — добрый палец толщиной — наблюдал их встречу и слышал от слова до слова весь их разговор и понял, что наш добрый друг и учитель не ошибся. Разговор у них не получился, и встретились они как чужие.
— Ну, как, — спрашиваю Жоржа, — поговорил с сестрой? Обрадовалась?
— Поговорил, — отвечает, — обрадовалась, очень обрадовалась! — А сам в сторону смотрит.
Пошли мы в больничный сад, посидели на скамейке. Больше в молчанку играли. Часа через два нас пригласили в конференц-зал, где собрался весь медицинский персонал. Выступал Жорж складно, сам знаешь, когда он злой, говорит неплохо.
— Да, мужик он неглупый и подкованный демагог! — подтвердил Чегодов.
— Верно, но речь не о нем… Он заливался соловьем о «солидаризме», и кое-кто ему угодливо кивал. И я вышел из зала во двор и пошел бродить по территории больницы. Здесь был мужской монастырь со скитами, трапезными и обителями, превращенными в больничные корпуса…
— Ну и что дальше-то? — не выдержал Олег.
— Так слушай и не перебивай, — продолжал Денисенко, — заинтересовал меня почему-то скит на отшибе, потянуло туда, словно невидимая рука повела. Светит солнышко, кругом тишина. Стою я, прислонился к клену и тишину слушаю. Люблю я слушать тишину. Скит маленький, три зияющих дыры вместо окон, а над ними ангелочки нарисованы. И слышу тихий разговор. «Попейте водички, товарищ полковник, водичка свеженькая, из родничка. И потерпите малость. Скоро уже дохторша придет. Дядя Петро, помогите напоить полковника», — говорит молодой, совсем еще юношеский голос.
«Порядок! — бубнит через минутку чей-то басок. — Ты гляди, как я делаю. Я ведь, Мишенька, скоро уйду, самому придется за полковником ухаживать. А поправишься, тоже в лес к партизанам подашься! И документик тебе Ксения Сергеевна выправит что надо»… После чего, дорогой Олег, я и убедился, что сестрица нашего Жоржа советская разведчица или просто настоящая русская женщина. — Денисенко прислушался. — А вот вроде и она.
Дверь в сенях заскрипела. Вошла женщина, довольно еще молодая или, может быть, Чегодову так показалось. Ее глаза сияли, губы улыбались, все лицо светилось радостью. Она хотела что-то сказать, но, увидев Олега, вопросительно взглянула на Денисенко.
— Позвольте представить вам моего друга, нашего товарища Олега Чегодова. Верьте ему, как мне.
— Ксения Околова. — Она крепко пожала руку Олегу и глянула ему в глаза: — Здравствуйте, мне очень приятно. Не знаю, известно ли вам, я пришла с радостной вестью, — и отступила на шаг. Лицо ее стало торжественным, и она, словно читая что-то очень важное, громко произнесла:
— Вчера на Красной площади состоялся традиционный парад войск по случаю двадцать третьей годовщины Октябрьской революции. Верховный Главнокомандующий, товарищ Сталин, напутствовал войска словами: «На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойны этой миссии!»
Ксения отступила еще на шаг, лицо ее побледнело, глаза налились слезами:
— И он сказал еще, — произнесла она тихо, почти одними губами, — он сказал еще: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
Наступила пауза. Никто не мог ничего произнести. Парад на Красной площади и такие слова… Они поняли, твердо поняли главное: ПРОИЗОШЕЛ ПЕРЕЛОМ!
На другой день, выйдя на улицу, они почувствовали, что все знают о параде, знают не только горожане Витебска, но знают на всей оккупированной территории, во всей Европе, во всем мире. Лица людей, как показалось Чегодову, стали суровей, сосредоточенней, в глазах горела решимость.
— Знаешь, Алексей, — сказал он. — В русском человеке, я говорю о настоящем русском человеке, наряду с самопожертвованностью заложено какое-то ясновидение. В момент опасности он прислушивается к внутреннему своему голосу, интуиции, которая неизменно спасает его от беды. А его отличительная черта — великодушие, сопряженное с героизмом и необычайной стойкостью. Пробил час! Родина призывает народ на жертвы, матери, жены и сестры благословляют сыновей, мужей и братьев на смертный бой. В набат бьет партия!
Джезве — медный сосуд для варки кофе «по-турецки».
До свидания! (рум.)
Сигуранца — румынская тайная полиция (1921—1944 г.).
Советские купюры в тридцать рублей вышли в 1940 году из употребления и обменивались только в банке.
Цуйка — виноградная водка.
Потека — улица (бесс.).
Коммунистическая партия Югославии.
Конкордат — договор между светскими и духовными властями относительно церковных дел. Здесь речь идет о соглашении римского папы с правительством.
Патриарх сербский Варнава (1880—1937); его внезапную смерть связывают с борьбой, которую он открыто вел против конкордата.
Пакт трех держав: Германии, Италии, Японии, подписанный 27 сентября 1940 года; 20 ноября 1940 года к пакту присоединилась Венгрия; 23 ноября — Румыния.
Летичевцы — профашистская сербская организация под названием «Збор».
Протогеровисты — последователи профашистского болгарского генерала Протогерова Александра.
Черт возьми! (англ.).
«Три слепца» — стихотворение А.Д. Илличевского (1798—1837).
Киник (циник) — последователь учения, пренебрегающего правилами нравственности.
