Разумеется, едва эта подлость проявлялась, русские люди спуску негодяям и мерзавцам не давали, но вот с разгадыванием намерений противника припаздывали.
Так и в этом случае. Не мог пока Николай Колмаков вообразить себе, как использует Марину Резник «Осьминог», поэтому и молчал, дивясь в душе тому, что не видит влюбленный Андрей, кому отдал свое чувство.
Со дня на день должны были начаться занятия в университете, и Николай Иванович встретил Андрея Колотухина, когда тот выходил из комитета комсомола.
– Здравствуйте, Николай Иванович, – приветливо поздоровался студент с человеком, который приезжал с отцом на дачу Резников и обаял всех естественностью, простотой в обращении. – Рад вас видеть.
– Домой собрались? – спросил Колмаков и пожл руку Колотухину-младшему.
– Отзаседали, – кивнул Андрей в сторону помещения, из которого он вышел. – Прикидывали, как оценивать деятельность стройотрядов в новых условиях. А вы?
– Я тоже освободился. Если хотите, подвезу. Только машина у меня не здесь, пару остановок надо пройти.
– Мне пока не домой, – смутился Андрей. – Надо зайти, вернее заехать, в одно место.
Из здания университета они направились по набережной Невы в сторону моста лейтенанта Шмидта.
– Вот вы физик, Николай Иванович, – сказал Андрей, и майору стало неловко. Надо же было назваться учеником Василия Дмитриевича! Скрывая смущение, он молча кивнул. Физик так физик, а что делать?.. – Вы, конечно, ломали голову над вопросом: почему так и не создана до сих пор общая теория поля… Философы тоже пытаются понять, почему именно здесь застопорилась теоретическая мысль естествознания.
– Видно, мало исходных данных накопилось, – осторожно заметил Колмаков. – Количества экспериментальных работ недостаточно для качественного рывка в теории.
– Данных хватает. Мне кажется, что камень преткновения в отставании философских наук от естественных. Я уже не говорю о том, что этика безнадежно отстала от умчавшегося вперед технического прогресса, который, оторвавшись от нравственного фундамента, угрожает самому существованию человечества. Пробуксовывает и методология… Философия из царицы наук превратилась в прикладную дисциплину, которую во всех вузах, за исключением, может быть, только нашего философского факультета, всего лишь проходят по программе.
– Не слишком ли вы категоричны, Андрюша? – улыбнулся Колмаков.
– В самый раз, Николай Иванович… Вы ведь и сами это знаете… Когда-то Лейбниц мечтал создать всеобщий алфавит человеческих мыслей. Нечто вроде общей теории поля, только для духовной энергии человека. Вот такая задача мне видится в перспективе. Ради этого стоит изучать философию.
– Глобально мыслишь, Андрей, – уважительно глянул на собеседника Колмаков. – На такую программу можно, не задумываясь, жизнь положить.
– А как же иначе ее начинать? Только по максимуму. А там насколько тебя хватит… По крайней мере, сможешь сказать в конце пути: я сделал все, что мог.
«Боюсь, что у твоей пассии иная философия», – грустно подумал Колмаков.
Вслух он сказал:
– Да, фактор времени – вещь упрямая… Его не сбросишь со счетов ни в личной жизни, ни в бытии государств и народов.
Они еще успели поговорить о том, как мучительно медленно меняется политическое мышление западных деятелей, не учитывающих, что в историческом аспекте значение фактора времени состоит сейчас в отсутствии какого-либо временного буфера, позволяющего затягивать ядерные проблемы. Не существует больше простора для дальнейшего нагромождения политических ошибок.
– Недавно прочитал работу киевского писателя-фантаста Владимира Савченко «Штормовое предупреждение», – сообщил Андрей.
– Новый роман? – спросил Колмаков. – Я немного знаком с его творчеством…
– Нет, на этот раз ошеломляющее научное исследование. Физик по образованию, Савченко проанализировал справочники изотопов за разные годы, взяв в качестве базовых элементов радий-226, торий-232, уран-238 и 235, а также плутоний-239. И доказал, что периоды полураспада вовсе не постоянные величины. А ведь в их постоянстве мы были убеждены всегда и на этом убеждении строили расчеты.
Колмаков не до конца пока понял, о чем идет речь, и на всякий случай сказал:
– Но ведь и общей теории ядерных процессов пока не существует… – На этом уровне знаний физики у него хватало.
– Тем более, – сказал Колотухин-младший. – Не создав теоретического фундамента, мы выпустили ядерного джина из бутылки. Научились «включать» атомные процессы, а вот «выключать», останавливать реакцию не умеем. Неужели ни ученые, ни писатели, ни философы, спрашивает Савченко, не понимают, что природа играет с нами в поддавки? Савченко отмечает тенденцию к природному нарастанию распада и самих радиоактивных веществ, и к увеличению таких элементов. И называет восемь элементов, от теллура до платины, которые до сорокового года числились стабильными, а в наше время стали распадаться… А мы, люди, сосредоточивая вместе огромные массы ядерного горючего, не задумываемся о последствиях этого. В одном только реакторе типа чернобыльского четвертого блока заложено сто девяносто две тонны урана, обогащенного изотопом двести тридцать пять. А боеголовки с общим тротиловым эквивалентом в тринадцать тысяч мегатонн?
Наступила пауза.
– Да, – сказал Колмаков, – невеселые цифры… Я читал изложение нашего доклада в МАГАТЭ. Там указывалось, что двадцать шестого апреля в один час сорок три минуты сорок секунд внезапно возросла мощность атомного реактора четвертого блока.
– А вы обращали внимание, Николаи Иванович, на такой факт: реактор находился в режиме плановой остановки, работал всего на семи – семи! – процентах мощности!
– Тут и загвоздка… Быстрый рост мощности реактора мгновенно воспарил воду в его каналах – и грянул паровой взрыв, который разрушил часть конструкции, выбросил наружу около трех процентов ядерного топлива.
– Но это же потрясает! От семи процентов, по сути от холостого режима, до аварийных величин. Видимо, смесь урада-235 была в реакторе такой, что сработала как усилитель нестабильности.
– Задачка, – покрутил головой Колмаков. – Нестабильность параметров ядерного горючего. Тут есть нечто. Можно мне взглянуть на эту работу Савченко.
– Я отдал ее отцу… Попросил его прочесть и снять ксерокопии. Один экземпляр ваш, Николай Иванович.
– Спасибо, Андрей. Вопрос, насколько я понял, в том, что в силу нарастающей изменчивости параметров ядерных материалов их нельзя концентрировать в одном месте.
– Верно… Ни для военных целей, ни для мирных, – подтвердил Андрей. – Как бы нам в космос не пришлось выбрасывать эту заразу.
«Надо связаться с Василием Дмитриевичем, – подумал Колмаков. – Что думает по этому пугающему поводу академик?»
– Мое личное время истекло, – произнес Андрей, взглянув на часы, и посмотрел на машину, у которой они остановились. – Своя или служебная?
– Казённая, – улыбнулся Колмаков. – Мы на эксперименте: у кого есть шоферские права, водим сами за дополнительную оплату. Может быть, все-таки подвезу, если по дороге?
– Я к Марине собрался, – признался, наконец, Колотухин-младший. – Поэтому лучше на метро… Она рядом со станцией живет.
– Собираетесь пожениться? – прямо спросил Колмаков.
«В конце концов, могу я об этом спросить парня или нет?» – подумал он.
Лицо Андрея расплылось в счастливой улыбке.
– Это было бы для меня… Просто не знаю… Она такая девушка, Марина…
– Так в чем же дело? – спросил Колмаков. – Вы ведь и сами парень хоть куда.
– Предложение давно сделал. И Бронислава Иосифовна не возражает. А вот Марина… У тебя отец академик, а я кто такая… Чушь это все! При чем здесь отец?
«Марина против?! – насторожился Колмаков. – Из-за отца-академика… Не похоже на нее. Тут что-то кроется. Или пытается разжечь парня посильнее. Это мне вовсе не нравится. Тут некий ход. Но куда он ведет?»
– Возможно, сегодня у нас решающий день, – признался Андрей. – Звонил на работу… Приходи, говорит, домой, тебя ожидает сюрприз. И голос такой веселый…
«Совсем ошалел парнишка», – мысленно вздохнул Колмаков и протянул Андрею руку.
– Тогда беги к метро. Желаю удачи, – сказал он.
Когда Олег Давыдов увидел, что Джона Бриггса нигде нет, он понял: сопротивляться не имеет смысла. И хотя люди, пытавшиеся задержать его, еще поднимались, рыча от ярости, с пола, Аргонавт протянул руки, помогая, и вежливо заявил, что сдается.
Тот, что спрашивал у Олега имя, кривясь от боли в паху, профессионально защелкнул на его руках наручники. Подоспевший малый слева быстро накинул сверху куртку, и Давыдов, не дожидаясь, когда подтолкнут его сзади, прошел в вертящиеся, старомодные двери, подумав, что вырубить этих троих он мог бы и посерьезнее. Тогда бы они так просто не очухались. Но в момент тройного удара Олег мгновенно сообразил, что вовсе это не ошибка, а поэтому не стоит так резко осложнять себе жизнь. Маленько проучить этих типов стоило, но калечить кадровых сотрудников ФБР или организации он пока не будет. Надо разобраться в сложившемся положении. Пока же следует учесть: первое – они знают его фальшивое имя, о котором ФБР знать не положено, и второе – слишком долго его дружок ходил за сигаретами… Хорошо, что он сразу прекратил сопротивление. Куда бы бежать, если б и вырвался на Бродвей, оставив этих молодцов лежать в вестибюле?
