Давно в нем прочно укоренилось лишь одно желание — попасть за границу и жить так, как жил Сплит, судя по его рассказам, как жил Эванс и им подобные люди.
Александр презирал советскую страну. От Сплита, Эванса и от многих окружавших его в детстве и юности людей он постоянно слышал произносимое с каким-то исступленным вожделением слово «заграница». Там все было не так. Там все было по-иному. Там была «настоящая» жизнь. И вот, ради достижения этого другого мира Александр без колебаний и раздумий связал свою дальнейшую судьбу с Хилгом. Он не чувствовал никаких угрызений совести. Он делал то, что надо было делать. Его это не смущало. Важно то, что он окончательно укрепил свое материальное благополучие. Он не сомневался, что был обязан этим своему умению жить, своему искусству носить личину советского человека, подлаживаться к нужным людям, находить с ними общий язык. Благодаря этому он стал нужным человеком для Хилга, за которым стояли большая власть и могущество.
Через два года после окончания войны Хилг передал на связь Александру Оросутцева, а затем Шараборина.
Хилг пояснил при этом, что Александр должен специализировать себя для работы в условиях Севера.
Александру это пришлось не по душе. Он стремился к широте, масштабам, а тут его поставили в определенные рамки.
Шли годы, и чем дальше, тем больше Александр понимал, что он всего лишь пешка в руках Хилга. Это сознание точило душу Александра.
И сейчас, шагая по продуваемой холодным ветром улице Владивостока, Александр думал:
«Неужели этот кривозубый Хилг не поймет, что я создан для более высокой роли? Неужели он не видит, что я не хуже его могу разбираться в людях? Почему он не даст мне инициативу самому подбирать нужных людей? Что такое, например, Шараборин? Какая-то человеческая накипь. Разве можно с такими кадрами делать дела?»
Приходили и другие досадные мысли. В последнее время с Хилгом все чаще возникали разные недоразумения. Во-первых, Хилг стал неаккуратно выплачивать вознаграждение. Во-вторых, он категорически запретил Александру жениться, в то время как Александр считал, что женитьба на сестре начальника движения, которая не скрывала своего расположения к нему, пойдет только на пользу дела. А Хилг сказал: «Я подумаю и скажу, а пока запрещаю». И вот он думает уже четвертый месяц. Сколько же еще надо думать?
У Александра было уже много неплохих «дел», и ему ясно, что Хилг делает себе на этом карьеру. Но он вовсе не хочет играть роль трамплина для Хилга.
Наконец, Хилг стал груб, он не терпит не только возражений, но даже советов, он считает умным только самого себя.
В самом плохом настроении Александр подошел к вокзалу.
От билетной кассы тянулся длинный, выходящий на улицу людской хвост.
Александр осведомился, кто крайний, и занял свое место в очереди.
Пришел март, но весной и не пахло: до нее в этих краях было еще далеко. Лежал прочный снежный покров, стойко держались сорокаградусные морозы, с севера дули лютые, обжигающие все живое ветры.
Во всех домах с утра до ночи топились печи, над поселком и над станцией Большой Невер вились многочисленные дымки.
По узеньким улочкам поселка, сплошь заметенным сугробами, залегли капризные стежки, на которых с трудом можно было разминуться встречным.
С наступлением темноты улицы безлюдели, и поселок, казалось, вымирал. Но это лишь казалось. Веселые огоньки электролампочек, пробивавшиеся сквозь покрытые узорчатым слоем льда стекла окон, напоминали о том, что там, внутри этих рубленых домов и домиков, продолжается жизнь: люди работают, учатся, читают, справляют семейные праздники, посещают клубы, кино, слушают московские радиопередачи, словом, живут вместе со всей обширной страной разнообразной и полнокровной жизнью.
На базах Большого Невера экипировались партии геологов, разведчиков, топографов, отбывающих на север. В парках, гаражах, мастерских ремонтировались тракторы, самосвалы, тягачи, подъемные краны. Активно готовились к выходу на ранний весенний промысел охотники-таежники.
Ключом била жизнь и на станции Большой Невер, этом ближайшем к Якутии железнодорожном пункте. От Большого Невера до Якутска — столицы автономной республики по прямой линии насчитывалось около тысячи километров. На платформах станции круглосуточно разгружались тяжеловесные составы из крытых вагонов, платформ, цистерн, ледников, копров.
Ни на час не прекращалось движение по Алдано-Якутской шоссейной магистрали, берущей свое начало в Большом Невере и оканчивающейся в городе Незаметном — центре Алданского золотопромышленного района. Беспрерывным потоком по магистрали, через тайгу и хребты, с продуктами, стройматериалами, оборудованием, горючим, взрывчаткой, промышленными товарами тянулись на Алдан и Якутск «Газы», «Зисы», «Язы», «Мазы».
Майор Шелестов и лейтенант Петренко жили в Большом Невере уже четвертые сутки, имея приказание полковника Грохотова задержать неизвестного, скрывающегося под кличкой «Гарри».
Шелестов волновался, хотя и не высказывал своих тревог и волнений.
Правда, от лейтенанта Петренко, уже привыкшего к майору, не могло укрыться его напряженное состояние: достаточно того, что майор необычно много курил, с неохотой, небрежно, будто насилуя себя, ел, мало спал и стал совсем неразговорчив.
И к этому были причины: в минувшие среду и четверг — первые в марте, ни в одном из прошедших с востока на запад пассажирских поездов не оказалось человека, схожего по приметам с тем, кого Белолюбский и Шараборин именовали «Гарри».
И после этого стоило призадуматься. «Гарри» уже по одному тому, что он руководил практической работой таких диверсантов, как Белолюбский и Шараборин, несомненно, представлял собой большую опасность. Те оба являлись просто исполнителями, а «Гарри», как склонны были думать и Грохотов и Шелестов, очевидно, являлся промежуточным звеном между Белолюбским и Шарабориным, с одной стороны, и непосредственными представителями иностранной разведки — с другой. И нельзя было считать законченной затянувшуюся операцию, не выловив Гарри, лиц, связанных с ним и ему известных.
После того как в среду в спальных вагонах поездов, следуемых в Москву, не оказалось Гарри, Шелестов и Петренко решили подвергнуть самому добросовестному осмотру все пассажирские поезда, идущие как с востока на запад, так и с запада на восток. В этой работе прошел четверг, не принесший никаких результатов.
Шелестов и Петренко занимали самые тревожные мысли и опасения. Все можно думать в таких случаях: Гарри почуял расставленную для него ловушку и умышленно не появляется; перепутаны даты; встреча, возможно, должна была иметь место не на Большом Невере, а на какой-либо другой станции, а Белолюбский, чтобы отвести удар от Гарри, назвал Большой Невер; наконец, могло быть и так, что на ту сторону проникли слухи о захвате самолета, и иностранная разведка, в целях сохранения «Гарри», решила не посылать его на встречу.
Белолюбский рассказал следствию, что на станции Большой Невер проживает еще один человек, известный только ему и Гарри. Этот человек, как сказал Белолюбский, является «запасным связником». Когда Шараборин отбывал наказание в лагерях, «запасной связник» приходил на рудник к Белолюбскому с поручением Гарри. Он хорошо в лицо знает Гарри и давно связан с ним по преступной работе.
Белолюбский назвал имя, отчество и фамилию «связника», рассказал, как и где его можно отыскать, сообщил пароль, по которому с ним надо установить контакт.
Белолюбский высказал даже мысль, что при содействии этого человека нетрудно будет встретить Гарри. Грохотов склонен был, после задержания «связника», решить на месте вопрос о возможности использования его. Но «связник», как установили Шелестов и Петренко, за два месяца до этого заболел и умер.
Положить предел всем сомнениям и тревогам, или же, наоборот, усилить их во много раз суждено было сегодняшним суткам: кануну пятницы и самой пятнице.
До прихода первого пассажирского поезда Владивосток-Москва оставалось два с половиной часа. Уже наступила темнота, и в поселке зажглись огни.
Петренко сидел за столом в маленькой, хорошо натопленной комнате и, совмещая обед с ужином, кушал. На столе урчал, поблескивая никелем, самовар, стояла деревянная миска с квашеной капустой, горка свежих беляшей, сливочное масло. Петренко неторопливо разрезал надвое горячие беляши, прикрывал каждую половинку тонким слоем ломкого промерзшего масла и, кушая с аппетитом, запивал сладким дымящимся чаем.
Лейтенант любил покушать и делал это всегда неторопливо, с непередаваемым наслаждением.
А майор Шелестов, заложив руки глубоко в карманы брюк, тут же медленно расхаживал взад и вперед из угла в угол по небольшой комнатушке. В его плотно сомкнутых губах торчала потухшая папироса, которую он изредка машинально посасывал.
