Семенов купил себе билет (Линда Николаевна сказала, что у нее билет есть, но забыла сказать, что она ради экономии времени купила, отправляясь в Москву, билет и для Воробьева).
Едва вошли в электричку — она тронулась. Вагоны были полупустые, и они сели в третьем от хвоста, у окна на теневой стороне, друг против друга.
— Мы пойдем к вам домой? — спросил Семенов, возобновляя прерванный разговор.
— Дома у меня делать нечего, там никого нет.
— Я ведь серьезно, Линда Николаевна. Мы же с вами вроде договорились.
Вот теперь Линда Николаевна была спокойна уже по-настоящему. Словно что-то для себя окончательно решила и не испытывала колебаний. Но и Семенов обрел то ровное настроение, которое сам он называл рабочим.
— Я тоже не шучу, — сказала она.
— Где должна произойти встреча?
— У рынка. На автобусной станции.
— Во сколько?
— От четырех до пяти.
Линда Николаевна говорила чистую правду, и ей было хорошо и спокойно.
— Чтобы не задавать лишних вопросов, может, вы сами объясните, как все это должно произойти? — сказал Семенов.
— Ничего особенного. Я вас приведу к станции и уйду. А он вас сам увидит и подойдет.
— И больше никаких паролей?
— Нет, представьте.
Про сумочку она говорить не собиралась.
— С вокзала мы на чем поедем? — поинтересовался он.
— Там рядом.
Она откровенно его разглядывала, а это всякому неприятно.
— На мне что-нибудь написано? — спросил Семенов.
— Да нет, — отвернувшись к окну, сказала она. — Рядовой труженик.
— Кстати, как это вы определили, что я не тот, кого вы ждали?
— Не так отвечали.
— А как нужно?
— Многого хотите.
— Но это не имеет значения, раз уж мы едем вместе.
— Как знать…
Она смотрела в окно, и Семенов тоже позволил себе разглядеть ее хорошенько. Моложавость облика все же не могла обмануть — перед ним сидела старая женщина. Но держалась и выглядела она великолепно. Светло-лиловый костюм из плотного крученого шелка, дымчатая кружевная кофта со стоячим воротничком, скрывающим шею. На голове серая шляпа из рисовой соломки с пучком лиловых цветков… Серая кожаная сумочка лежала у Линды Николаевны на коленях, поддерживаемая обеими руками…
Рассматривал он Линду Николаевну не из пустого любопытства. Детали одежды, как известно даже школьникам, тоже могут служить условными знаками для посвященного. Простейшее рассуждение: если она ведет на — свидание к Брокману его, контрразведчика, то у них должен быть какой-то знак, которым она даст Брокману сигнал об опасности. Но какой? Может, у нее есть миниатюрный передатчик для работы на близком расстоянии?
— Разрешите, я посмотрю вашу сумочку, — сказал Семенов.
Не меняя позы, она отдала сумочку.
Ничего похожего на радиоаппаратуру он не обнаружил.
Говорить больше было не о чем. Оставшиеся полтора часа в жарком вагоне показались бы в другое время невыносимо скучными. Но у каждого из них было о чем подумать, и два десятка станций мелькнули быстро, словно электричка шла без остановок.
В 15.53 они приехали. От вокзала Линда Николаевна повела Семенова по прямой тихой улице, обсаженной по бокам старыми липами и застроенной невысокими, в большинстве двухэтажными домами дореволюционной архитектуры. Потом повернули на улицу с оживленным автомобильным движением, и еще метров за сто Семенов увидел деревянную арку с выцветшими красными буквами: «Колхозный рынок». Слева от арки — полукруглая площадь, заставленная автобусами, и в глубине ее — белый павильон автостанции.
— Где он будет? — спросил Семенов.
— Не знаю. Я вам уже объяснила.
Семенов все еще безуспешно ломал голову над вопросом: каким образом Линда Николаевна сообщит Брокману, что ведет чужого? Платочек, что ли, достанет из сумочки? Или шляпу снимет?
Строя предположения, Семенов тут же их и отвергал, ругая себя нехорошими словами. Если у них условлен знак, то непременно такой, чтобы не был заметен постороннему. Семенов ни на секунду не сомневался, что знак есть, но не мог его найти.
Он шагал рядом с Линдой Николаевной, искоса на нее поглядывая. До рынка оставалось каких-нибудь полсотни метров, когда ему пришла мысль, что единственной вещью, которая может служить сигналом, нужно считать сумочку. Ничего другого нет.
Линда Николаевна держала ее в правой руке — от самого вокзала. Семенов решил так: если она, придя на рыночную площадь, переложит сумочку из правой руки в левую, он прикажет этого не делать. И наоборот: если Линда Николаевна не станет этого делать, он прикажет взять сумочку в левую руку.
Дошли до рыночной арки, которая была на той стороне улицы, и остановились, чтобы пропустить машины. И тут Семенов сказал:
— Возьмите сумку в левую руку.
Линда Николаевна как бы не расслышала, следя за потоком транспорта.
— Я говорю: возьмите вашу сумочку в левую руку, — повторил Семенов.
— Что это вы нервный такой? — спросила Линда Николаевна.
— Прошу вас, — уже сквозь зубы сказал Семенов.
Она взяла сумочку в левую руку.
Поток машин прервался. Они пересекли улицу и пошли мимо арки, потом краем площади по ее широкой дуге — справа магазинчики и мастерские, слева заставленная автобусами, пышущая масляно-бензинным смрадом асфальтовая жаровня.
— Где мы с вами должны расстаться? — тихо спросил Семенов.
— Вон там, на автовокзале.
— Вы отсюда идите прямо к себе домой. Так будет лучше.
— Неужели одну отпускаете? — Вопрос Линды Николаевны был полон иронии.
— Не беспокойтесь, у вас будет подходящая компания. Только очень прошу: когда мы расстанемся, сумочку из руки в руку не перекладывайте.
Она ничего не ответила.
У здания автовокзала Семенов остановился в тени широкого козырька над входом, а Линда Николаевна продолжала путь по дугообразному тротуару, окаймлявшему площадь. Вслед за ней пошел один из товарищей Семенова. Отойдя метров на двадцать, она все-таки взяла сумочку в правую руку. Семенов провожал ее злым взглядом, пока она не достигла улицы и не скрылась за угловым домом. Он переглянулся с другим своим товарищем. Тот дал знак, что понял.
Тут же он услышал за спиной спокойный голос:
— Товарищ Воробьев?
Обернувшись, он увидел перед собой Брокмана и спросил:
— Вы Никитин?
Вместо ответа Брокман сам задал вопрос:
— Привезли для меня что-нибудь?
Семенов похлопал по карману переброшенного через руку плаща.
— Четыре тюбика. И кое-что на словах. Где бы нам поговорить?
— Отойдем.
Брокман повел его за автовокзал. Семенов, следуя в двух шагах сзади, обратил внимание, что Брокман был налегке. В руке свернутая трубкой клеенчатая сумка, но не совсем пустая, что-то в нее было завернуто.
Обогнув здание, они очутились на маленькой, посыпанной песком площадке, окруженной чахлыми молоденькими тополями, не дававшими тени.
— Отдать? — спросил Семенов.
— Подожди, не здесь. Что такое ты хочешь передать на словах?
Семенов опять похлопал по карманам плаща.
— С этим надо обращаться осторожно.
— Хорошо. Что еще?
— Там волнуются — от тебя нет сообщений.
— Кто волнуется?
— Монах.
— Та-а-ак… Все?
— Сказано: ты должен что-то передать.
— Что именно?
В интонациях Брокмана слышалась двусмысленность. Не поймешь, то ли он принимает этот разговор всерьез, то ли просто не мешает валять дурака. Но дело начато — надо пробовать дальше.
— Какие-то расчеты ждут, — сказал Семенов. — А о чем речь, не знаю.
Брокман задумчиво поглядел на него.
— Так-так-так… Вот что, Воробьев, прокатимся за город.
Минут через десять они ехали в душном, скрипящем и стонущем автобусе по шоссе к селу Пашину, недалеко от которого Брокман в мае заложил под дубом тайник.
Сошли на той же остановке и зашагали к лесу. Брокман шел сзади.
— Мы далеко? — спросил Семенов, когда до леса оставалось совсем ничего. — У меня, знаешь, времени в обрез.
— Пошли дальше, — сказал Брокман и показал рукой, чтобы Семенов, как и прежде, следовал впереди. Семенов заметил: сумки в руке у него уже нет, вероятно, бросил по дороге, но рука не пустая, что-то зажато в кулаке.
— Ты что, конвоируешь меня? — пошутил Семенов.
— Давай-давай.
Надо было кончать… Продолжение не имело смысла. Брокман вел его в лес не для того, чтобы делиться секретами.
Семенов дал сигнал своему товарищу, а сам резко швырнул свернутый плащ в лицо Брокману, чтобы ослепить, приемом дзюдо свалил его на землю. Подоспевший товарищ помог обезоружить Брокмана и скрутить ему руки.
Как и следовало ожидать, на допросах Брокман признался только в том, чему имелись убедительные доказательства. Происходило это постепенно, от меньшего к большему. Причем полковник Марков с самого начала придерживался такой тактики: задавая вопросы, он как бы исходил из того, что допрашиваемый обязательно должен от всего отказываться, а на каждый отрицательный ответ тут же предлагал ему совместно разобраться, почему ответ неверен и в чем заключается слабость позиции допрашиваемого. Подобная система требует много времени и терпения, зато не оставляет места недомолвкам и неясностям.
