С появлением Скоглунда атмосфера в доме сразу стала напряженной. В начале разговора Лукьянченко предложил сразу перейти к делу и рассказать об основных параметрах «Посейдона».
Лукьянченко и Скоглунд сели за стол, и русский специалист сразу перешел в атаку.
— Господин Скоглунд, на прошлой встрече с представителями компетентных органов СССР вы решили, как бы помягче выразиться, немножко пошутить. Мы считаем, что эта шутка была крайне неудачной. Откровенно говоря, вы посеяли в нас серьезные сомнения в искренности ваших намерений. Не скрою, ваше предложение заинтересовало нас, но вы почему-то решили начать непонятную игру — показали чертежи, не относящиеся к «Посейдону». Как это понимать? А что сегодня вы приготовили для меня? Может быть, схему усовершенствованной ветряной мельницы?
— Я…я…. хотел убедиться, что разговариваю со специалистом, который может по достоинству оценить мое изобретение… Я сделал несколько открытий, получил несколько патентов, мне есть чем гордиться. А здесь…
— Хорошо, хорошо. Так дайте нам возможность оценить ваш талант. Сумма, запрашиваемая вами, не валяется на дороге. У нас плановое хозяйство, все деньги распределяются заранее. Чтобы заплатить вам, мы должны отказаться от чего-то, не менее важного для нашего народного хозяйства.
— Если такая огромная, невероятно богатая страна не может найти 500,000 долларов за стоящую вещь… — Кнут пожал плечами. — Может быть, я зря приехал?
— Это будет зависеть от того, удастся ли нам понять друг друга. Вы нам предлагаете приобрести последнее слово науки и техники. Мы готовы, но сначала покажите нам это чудо, хотя бы в чертежах.
— Хорошо. Вы меня убедили. Извините за… — он замялся.
— Полноте, давайте забудем об этом.
Русский «прижал» Кнута к стене. Тот быстро понял, что перед ним — настоящий профессионал. Русский засыпал его вопросами об уязвимых местах системы. Лоб Кнута покрылся прозрачным бисером пота.
— Вы понимаете, что искренность и серьезность ваших намерений мы будем определять по точности ответов на интересующие нас вопросы? — Лукьянченко был вежлив, но тверд.
— Разумеется, — примирительно произнес Скоглунд.
— Насколько нам известно, аналогичная английская система имеет кодовое название «Краб». Как могло случиться, что вы проморгали момент, когда «Краб», образно говоря, оттяпал клешней уши вашему «богу морей и океанов»?
Было заметно, что слова Лукьянченко больно задели Скоглунда. Он опустил голову, непроизвольно сжал кулаки и, глядя исподлобья, стал медленно чеканить фразы, которые он обдумал еще дома:
— По мощности излучателей, дальности обнаружения подводных целей, точности их идентификации, а главное — cкорости обработки отраженных сигналов и их представления на дисплеях «Посейдон» значительно превосходит «Краба». Недостаток нашей системы — это ее громоздкость и дороговизна. Но эти недостатки после двух — трех лет эксплуатации могут быть устранены.
Лукьянченко скривил губы:
— Так говорят все авторы забракованных проектов. Кстати, у англичан «Краба» обслуживают всего двадцать специалистов, а «Посейдону» требуется в полтора раза больше людей.
«Черт, — выругался про себя Кнут, — черт, откуда у него такие подробности? Как будто он читал натовский отчет о сравнительных испытаниях. А вдруг, правда, читал? Тысяча чертей…» Оправившись от удивления, Скоглунд бросился в атаку:
— В конечном счете, что важнее: обнаружить лодку противника на самых дальних подступах или сэкономить деньги на обороне страны? Два месяца назад, на последних сравнительных испытаниях, «Краб» точно идентифицировал только шесть целей из десяти, а «Посейдон» — восемь…
Бронштейн, удобно устроившись на диване на кухне, прислушивался к доносившимся из гостиной обрывкам разговора и размышлял. Со стороны могло показаться, что в гостиной два мужика горячо торгуются по поводу купли-продажи подержанного «Volkswagen’а» или «Ford’а». Покупатель тычет в ржавые пятна на днище, а продавец убеждает, что это самая экономичная машина на свете и прослужит еще много лет.
Разговор получился тяжелым и долгим. Вопросов у Лукьянченко было больше, чем у продавца «Посейдона» выгодных для себя ответов. Специалист из НИИ Минобороны за все время переговоров сохранял за собой преимущество и оставался «хозяином на поле». Через три часа Скоглунд уже еле ворочал языком и плохо соображал, что происходит. Как-то незаметно для себя он успел ополовинить бутылку «Johnny Walker». Столь ожидаемого положительного развития переговоров пока не предвиделось. Лукьянченко поблагодарил его за «презентацию системы», сказал, что руководство будет обдумывать полученную информацию и вскоре об окончательном решении ему сообщат. На сим и откланялся, оставив норвежца на попечение Бронштейна, а Бронштейна — на растерзание Скоглунду. Бутылка «Johnny Walker» была почата лишь наполовину, а времени у Кнута было достаточно — гораздо больше, чем ему хотелось бы. Кнут мечтал улететь из Москвы на родину богатым человеком, а ему предлагали ждать, ждать, ждать…
«Засекреченный» Лукьянченко впервые получил возможность пообщаться с иностранным ученым. Ему было интересно отметить, что норвежец рассуждает почти так же, как и он сам. Разница состоит только в подходах и способах решения проблем, возникающих при разработке различных систем. Исторически русские ученые привыкли из-за отсутствия в науке мощной технической базы почти все делать «на коленке» из подручных материалов, найденных чуть ли не на свалке.
Отсюда и асимметричные ответы нашим противникам в холодной войне — американцам. Например, янки придумали дорогущую антиракету, чтобы сбивать в космосе стратегические «игрушки» русских. А русские ученые сообразили, как в эту антиракету попасть обыкновенной гайкой от сломанного экскаватора, после удара которой «американка» превращается в кучу космического мусора.
Единственное, о чем сейчас жалел Лукьянченко — это о том, что плохо учил английский язык и в школе, и в академии, и в адъюнктуре.
Глава 11. «Призраки» на Кутузовском
В мастерской Хмельницкого задернули плотные портьеры и зажгли свечи. Художник любил такое освещение: дневной свет означал для него работу, а полумрак — отдых, релакс. «Спас Нерукотворный» был заботливо укутан в вощеную бумагу и прислонен к стене. Зато со стен смотрели едва различимые в этом освещении портреты кисти Хмельницкого: среди них и «герои своего времени», известные артисты и писатели, и абсолютно неизвестные никому, кроме самого автора, личности. Однако, все они были уравнены высоким мастерством портретиста.
На деревянном столе, украшенном двумя канделябрами, старинным латунным и «модерновым», отлитым из чугуна, на деревянных блюдах теснились закуски — маслины и оливки, горький миндаль, сыры, фигурные ломтики ананасов и прочие экзотические фрукты, названия которых вряд ли были знакомы большинству обитателей большого города.
— Это Гали постаралась для нас, — отметил Хмельницкий. — Твои заслуги перед нашим маленьким сообществом, дорогая, поистине неоценимы!
«Игорек, — Гали уже начинала раздражаться, — сегодня невыносим. Мешает Йоргенсену за мной ухаживать. Тот распускает свой павлиний дипломатический хвост, а Игорь его постоянно перебивает своими дурацкими комплиментами. Даже бессловесная девочка-натурщица, Валя, начала обижаться. Еще лет пятнадцать назад она считалась бы эталоном красоты и для академиков, и для сантехников. В девятнадцатом веке ей бы вообще цены не было. А теперь все, кроме художников, считают ее «толстушкой», да и художники питают к ней исключительно профессиональный интерес. Они набивают руку на мясистых натурщицах, чтобы потом «самовыражаться» через квадраты, разноцветные каракули и еще Бог знает что…»
Гали сняла жакет, небрежно бросив его на свободный стул. Она осталась в узком темно-зеленом топе с глубоким декольте. Ее плечи были настолько совершенны, что Игорь смотрел на них скорее не глазами мужчины, а глазами художника, охотника за совершенством форм. А взгляд Йоргенсена утонул в глубокой ложбинке между грудей.
— Торвальд, вы рассказывали что-то интересное про московские улицы. И про точку абсолютного покоя в центре циклона…
— Ах, да, Гали. Старая Москва — это точка абсолютного покоя, прежде всего. Русские считают главной достопримечательностью своей столицы Красную площадь. Да, эта площадь прекрасна, величественна. Да, она поражает. Но она… как застывший отпечаток прошлого, она неживая. Ею можно восхищаться, как восхищаются археологи, раскопав в вечной мерзлоте хорошо сохранившийся труп мамонта. Она предсказуема: каждый иностранец именно таким представляет сердце «Третьего Рима». А вот эти узкие горбатые переулки, эти тихие дворы… Они наполнены живой энергией жизни: плачем и смехом детей, играющих в песочницах, звуками шумных свадеб, скандалами подвыпивших соседей и похоронной музыкой, наконец. В маленьком московском дворике, окруженном со всех сторон невзрачными домами-хрущобами, за один день ты можешь проследить, если повезет, всю жизнь человека от рождения и до смерти. Sic transit Gloria mundi [7]. To же самое можно сказать и о нравах: такая мягкость, ласковость, такое патриархальное радушие. Трудно представить, что народ с такой традиционной психологией решился на самый грандиозный в истории эксперимент…
