Если этот таинственный Громов, взявшийся ниоткуда, надумает принять перед сном душ, он поймет, что означает деталь женского туалета, вывешенная на просушку на самом видном месте. А вот мужчине, который не посчитает нужным освежиться перед тем, как лечь с женщиной в постель, совсем необязательно знать, что белый флаг был выброшен без боя.
Сознание того, что она отдается воле случая, приятно будоражило и щекотало нервы. Натянув платье на влажное тело, Люба поправила пальцами прическу и немного поколдовала над своим лицом, радуясь тому, что не потеряла косметичку во время недавнего нападения. Это было тем более приятно, что она также сохранила и жизнь. Руки целы – не то, что у Вики после обхаживания железным прутом. Лицо нетронуто, а ведь Лизе до конца дней своих придется ходить с ужасным шрамом от уха до уха. Или, будучи активной лесбиянкой, она со своим воинственным украшением даже приобретет особую привлекательность в глазах подружек?
Вспомнив, как бывшие телохранительницы соприкасались напряженно вытянутыми языками, Люба невольно заспешила, подкрасив глаза не так тщательно, как обычно. Но она ведь не очаровывать кого-то собиралась, а просто спать. Неважно, что на одной кровати с почти незнакомым мужчиной. Ничего не значил и тот факт, что без импровизированной постирушки можно было вполне обойтись. Когда Люба лгала, она в первую очередь обманывала саму себя, вот почему это получалось у нее столь правдоподобно и убедительно. Насквозь фальшивая женщина умеет выглядеть естественней самого искреннего мужчины. Вот и весь секрет маленьких женских побед.
В комнату Люба вернулась той же деловитой походкой, которой уходила. Уселась на стул, развернув колени к стене (не Шерон Стоун какая-нибудь!). Бегло взглянула на своего нового знакомого. Не очень любезно осведомилась:
– Водочкой в одиночку балуетесь? Не могли потерпеть немного?
– Зачем? – удивился Громов, заменив пустой стакан в руке на сигарету. – Мне захотелось выпить, я выпил. Разве я должен спрашивать у кого-то разрешения?
– Ну, положим, я вам, конечно, не жена, – признала Люба, хотя неудовольствия в ее тоне при этом не убавилось. – Однако вы могли предложить выпить даме.
– А дама разве хочет водки?
Люба смутилась:
– Нет… Но существует элементарная вежливость, и…
– Правила хорошего тона? – закончил за Любу Громов.
– Вот именно! – бросила она с вызовом.
– И в соответствии с этими правилами я должен был напоить вас водкой перед сном?
Люба не нашлась что сказать, а Громов, глядя на нее поверх пламени зажигалки, неспешно произнес:
– Когда я укладываю женщину в постель… – Неторопливая затяжка. – …я не хочу давать ей повод думать, что… – Струя ароматного дыма взметнулась к потолку. – …ее споили или каким-то образом перехитрили. Это как в настоящем спорте. Все должно быть честно.
Вариантов ответов у Любы имелась масса. Промелькнула даже мысль сходить в ванную комнату и забрать то, что там осталось. Но вместо этого она предпочла задать свой собственный вопрос, разбитый на несколько этапов:
– А разве вы укладываете женщин в постель без спросу? Так же, как пьете водку? Захотелось, и сделал, так?
– Если это тебя коробит, Любаша, то специально для тебя я могу сделать исключение, – галантно сказал Громов, вставая. – Укладывайся сама. Я скоро.
Через пятнадцать секунд после того, как Громов вышел, выключив в комнате свет, Люба уже лежала под покрывалом у самой стенки. Через пять минут ее накрывало только мокрое мужское тело. А потом время вообще потеряло всякий смысл.
Когда к окружающим предметам вернулись очертания, и потолок вновь проявился в темноте там, где ему надлежало быть, все, на что оказалась способна пришедшая в себя Люба, это слабо удивиться: неужели она не умерла?
* * *
Женская головка расслабленно лежала на груди Громова, осторожно трогая ее губами. Он машинально поглаживал ее по волосам, думая о вещах совершенно посторонних. Точно так же Громов вел бы себя, если бы на грудь ему забралась чужая мурка, требуя свою порцию ласки, без которых кошки и женщины никогда не чувствуют себя довольными жизнью. Они приходят и уходят – кошки и женщины. Но обязательно получают свое.
– Тебе было хорошо? – прошептала Люба, подняв голову.
«Из-за подобных вопросов порой кажется, будто ты всю жизнь провел в постели с одной и той же женщиной», – подумал Громов.
– Конечно, – мягко сказал он. – Очень хорошо.
– А я так вообще таю, – призналась Люба.
Громов улыбнулся той половиной рта, которую она не могла видеть. Да, бывают моменты, когда женщина кажется мягкой и податливой. Но чаще всего это обманчивое впечатление. Люба принадлежала к той породе представительниц прекрасного пола, характер которых оказывается даже тверже их лобка. И то, и другое они предпочитают скрывать от посторонних. Но рано или поздно тайное становится явным.
Судя по рассказу покойного Мини, Люба во что бы то ни стало вознамерилась заполучить пятьдесят тысяч долларов, обещанные ей за голову жениха. Она не могла не понимать, зачем Сурин понадобился бандитам. Однако же безмятежно мурлыкала на груди того, кого считала одним из них, и казалась вполне счастливой.
Немного поразмыслив, Громов решил начать прощупывание Бородиной с не менее банального вопроса, чем тот, который был задан ему самому. Прощупывание, разумеется, подразумевалось не в буквальном смысле. Все, что Громову хотелось потрогать, он уже потрогал. И руки его были заброшены за голову, когда он спросил:
– У тебя было много мужчин, м-м?
– Я что, на проститутку похожа? – притворно оскорбилась Люба. – Думаешь, я всегда прыгаю в постель к первому встречному?
– Просто ты очень красивая, – успокоил ее Громов, пристально глядя в темноту. – Трудно поверить, что у тебя никого нет.
– А вот представь себе: никого. – Люба оперлась подбородком на руку и зазывно посмотрела на Громова. Лежа на животе, она лениво болтала ногами в воздухе и ждала, какова будет реакция на ее признание. Может быть, рассчитывала, что от изумления Громов свалится с кровати?
– А этот… Суранов… Суриков… – Он раздраженно прищелкнул пальцами, делая вид, что не может вспомнить фамилию.
– Сурин, – пришла на помощь Люба. Если до этого ее сияющие глаза были широко открыты, то теперь она их настороженно прищурила, пряча в густой тени ресниц.
– Сурин, – согласился Громов. – Он ведь, насколько я понимаю, был твоим женихом?
– Он не был моим женихом, а считал себя таковым. Как говорится: почувствуйте разницу.
– А кем же он являлся для тебя на самом деле?
– Чаще всего я называла его мальчиком-с-пальчиком, – смущенно хихикнула Люба. – Еще – сказочным гномиком, но реже.
– Гномиком? – удивился Громов. – И что же, Андрюша откликался на эту кличку?
– Во-первых, Аркаша, а не Андрюша. Во-вторых, я называла его так только про себя. Вообще-то он симпатичным был мужчиной, только маленьким очень.
Громов нахмурился. Предполагалось, что Люба заметит эту деталь и истолкует ее по-своему. Он не ошибся.
– Ты что, ревнуешь? – восторженно протянула она. – Это мне уже начинает нравиться.
– Да нет, – буркнул Громов. – Просто интересно, что могла найти такая женщина, как ты, в таком мужчине, как он.
– Теперь это неважно. – Люба перекатилась на спину. Кажется, это было приглашение заняться чем-нибудь более существенным, чем обсуждение достоинств и недостатков ее несостоявшегося жениха.
– Важно, – возразил Громов. – Чужой опыт восполняет недостаток собственного.
– Чего-чего, а опыта тебе не занимать. – Вернувшись в исходную позицию, Люба зазывно посмотрела на Громова.
– Нет, серьезно, – продолжал он гнуть свою линию. – Расскажи мне о своем сказочном гномике. Что в нем было такого особенного? С того момента, как он умыкнул миллиард, мне все ясно, тут можно ничего не объяснять… Но до этого, когда он был еще обычным банковским клерком?.. Чем же он все-таки тебя купил?
– Меня не купишь, – отрезала Люба. – Деньги в жизни не главное. – К тому выражению лица, которое она на себя при этом напустила, так и напрашивалось ожерелье из фальшивых бриллиантов. – А с Аркашей я от скуки сошлась, – заявила она, выводя ноготком затейливые вензеля на груди Громова. – И очень скоро пожалела об этом. С ним оказалось еще скучнее, чем без него. Постельные сцены занимали у нас не больше пятнадцати минут. Потом… – она задумалась, как бы стараясь получше вспомнить прошлое, – потом Аркаша начинал разглагольствовать. Этим наше общение с ним и ограничивалось.
– О чем же он разглагольствовал? – поинтересовался Громов. – Небось звезды с неба обещал достать? Золотые горы?
– Я же уже тебе сказала: меня на эту удочку не поймаешь, – раздраженно напомнила Люба. – Да, Аркаша пытался расписывать что-то про нашу совместную жизнь, но больше всего он говорил о себе самом.
