Половина дела была сделана — от слежки я оторвался. Но предстояло самое трудное: организовать работу группы, не выходя из подполья, в условиях полицейского розыска. Мою связь с сотрудниками следовало наладить через самых надежных курьеров, с особой предосторожностью. Обо всем этом мне нужно было лично переговорить с Джимом. Встречу мы заранее назначили в парке «О вив». Отказаться от нее было невозможно, хотя мы рисковали: нас могли опознать и схватить.
8 ноября, придав своей внешности несколько иной вид, я сел в такси и поехал в парк.
Джим прибыл раньше условленного часа. Из окна автомобиля я видел его плечистую фигуру в осеннем пальто у входа в парк. Я расплатился с шофером и направился к Джиму. Он с каким-то странным вниманием глядел на меня, вернее, на то, что видел у меня за спиной. Я невольно обернулся, но ничего особенного, кроме стоявшего у тротуара такси, из которого только что вылез, не заметил.
— Альберт, нам нужно поскорее удрать отсюда, — тихо сказал Джим. — Ваш шофер побежал звонить, в автомат — там, у входа в парк. Очень спешил, как будто его гнали кнутом. По-моему, это неспроста.
Место за рулем такси действительно пустовало. Мы поторопились войти в парк.
Конечно, это могло быть простым совпадением. Мало ли куда нужно срочно позвонить человеку? При других обстоятельствах ни я, ни Джим не придали бы, наверное, никакого значения этому факту. Но мы знали, что полиция располагает моим фото. А что, если оно имеется у водителя такси, он узнал меня и теперь звонит туда?
Подозрение наше оказалось правильным. Впоследствии было установлено полиция раздала двести моих фото не только своим агентам, но и женевским таксистам, которым было велено тотчас же доложить обо мне, как только я буду замечен.
На долгий разговор нечего было и рассчитывать. Нужно уйти незаметно, и как можно быстрее. На ходу Джим вручил мне последнее сообщение из Центра, я сказал ему о том, что перешел на нелегальное положение, дал адрес врача, велел при получении из Москвы срочных радиограмм приносить их на конспиративную квартиру; там уж обстоятельно обсудим, как работать дальше.
Парк «О вив» я знал отлично. В дальнем конце его находился ресторан. Из него можно было черным ходом попасть в маленький переулок. Мы вошли в ресторан, миновали кухню и выскочили через заднюю дверь во двор. Повара на кухне успели только удивленно взглянуть на двух мужчин в пальто, вдруг внезапно появившихся и так же внезапно исчезнувших. Никто нас не остановил. В переулке мы с Джимом расстались и пошли в разные стороны.
Думаю, мы наверняка не избежали бы ареста, если бы промешкали минут десять.
Той же ночью в Москву пошла радиограмма:
8.11.43. Директору.Альберт уверен, что его дом под наблюдением. Он успел перейти на нелегальное положение.
Связь со мной Альберт установит через Сиси.
Если я получу от него по телефону определенный сигнал, то пойду на конспиративную квартиру к Альберту. Мария (т. е. моя жена. — Ш. Р.) легла на лечение в клинику, младший сын — в пансионате, старший — дома с бабушкой.
Эдуард и Мауд все еще под строгим арестом, но обращение с ними хорошее. Они ничего не выдают.
Джим.Я понимал, что полиция теперь наверняка наведет справки о моей жене, узнает, в какой клинике она лежит, и не оставит ее в покое. Больница не могла служить надежной защитой даже на короткое время. Швейцарские власти все равно арестуют жену. Ей необходимо тоже перейти на нелегальное положение.
В клинике Лену навещала супруга врача, у которого я скрывался. Через нее я сообщил жене, чтобы она, не мешкая, перебиралась ко мне. Лена сказала своему лечащему врачу, что сходит проведать детей, но отправилась, конечно, не домой — там вообще нельзя было появляться, — а на конспиративную квартиру. Лена попетляла по городу, пересаживаясь из трамвая в такси, чтобы оторваться от возможной слежки. Это искусство было ей хорошо знакомо по прошлой практике подполья. Ко мне она добралась благополучно. С той поры, а точнее с середины ноября 1943 года, мы с Леной не выходили на улицу.
Но связь с членами организации была необходима, ее предстояло налаживать заново, поскольку Роза, супруги Хамель и Лена, выполнявшие роль связных между Джимом, Пакбо, Сиси и мной, теперь были изолированы. Этот и другие неотложные вопросы мы обсуждали с Джимом, который приходил ко мне один-два раза в неделю.
Навещая меня, Джим был очень осторожен. Он появлялся, когда на улице становилось уже совсем темно. Сойдя с лозаннского поезда, слонялся по городу, заходил в кафе или ресторан, затем, взяв такси, отправлялся в старую часть Женевы. Машину отпускал, не доезжая два-три квартала до дома врача.
По ночам город жил на режиме воздушной светомаскировки. В кромешной тьме легко было спрятаться от преследователей. Время от времени Джим сворачивал за угол или входил в подъезд какого-нибудь дома, прислушивался, не идет ли кто за ним: на пустынных улицах шаги слышны далеко. В квартиру врача Джима впускали после того, как он называл пароль.
С той же целью, что и Джим, посещала конспиративную квартиру Сиси: адрес был дан ей с условием — никому другому из наших товарищей его не сообщать. Только строжайшая конспирация могла обеспечить продолжение работы.
Самым важным было продолжать передачу информации. От Пакбо я получал ее довольно регулярно, Сиси же сумела посетить меня только два раза.
Взвесив все наши возможности, мы изложили свои соображения руководству Центра. Москва ответила радиограммой:
«Ваши предложения верны. Как руководитель, дайте указания Сиси и Пакбо продолжать пока работу самостоятельно. Важнейшие материалы должны передаваться через Джима. Джим обязан немедленно подыскать новую радиоквартиру в каком-либо городе. Главное, чтобы важные и срочные донесения доставлялись без задержек.
Директор».На квартире врача я познакомил Пакбо с Джимом, чтобы они могли работать без моего содействия.
Джим теперь, по указанию Центра, редко выходил в эфир. Найти подходящую новую квартиру было почти невозможно: не всякая могла подойти для установки в ней рации. Кроме того, в условиях военного времени иностранцу переехать из одного города в другой или даже сменить квартиру можно было только с разрешения полиции, а для этого следовало дать убедительное объяснение. Пока его у Джима не было.
А в это время продолжались допросы наших товарищей, сидевших в тюрьме.
Попытка освободить арестованных радистов путем денежного залога окончилась неудачей. Полиция узнала о наших намерениях из радиопереписки с Центром, которую она начала читать после того, как захватила при арестах страницы шифровальной книги. Помогавший нам полицейский чиновник был уволен, а Эдмонда и Ольгу Хамель и Маргариту Болли перевели из женевской тюрьмы в какую-то другую.
Первые показания следователи получили от Болли. Правда, она больше месяца отрицала свою принадлежность к нелегальной группе — вещественных улик против нее было мало. Решающую роль в признании Маргариты сыграли сведения, собранные во время агентурной слежки, и, конечно, неопытность девушки.
Маргарите показывали две фотографии — мою и Джима, называли фамилии, но она упрямо твердила, что эти лица ей совершенно незнакомы. Однако когда следователь со всеми подробностями описал места ее встреч со мной, Джимом и Пакбо, сопротивление Болли было сломлено: она не предполагала, что полиции известно так много.
Болли рассказала на допросах почти все о себе и то, что знала о сотрудниках, с которыми контактировала к работе. Умалчивала Маргарита только о принадлежности к советской военной разведке. Она утверждала, что работала на Великобританию и США. На этой версии девушка настаивала до февраля 1944 года. В своих показаниях она подчеркивала, что деятельность группы направлена исключительно против нацистской Германии, и, в конечном счете, способствует защите Швейцарии.
Лучше вели себя на следствии супруги Хамель. Хотя против них было собрано множество улик, Эдмонд и Ольга отвергали все обвинения, которые им предъявлялись, отказывались опознать меня по фотографии. Несколько месяцев полиция не могла добиться от Хамелей ничего существенного. Они держались так до тех пор, пока совсем не были прижаты к стене новыми вескими доказательствами.
Подробности следствия рассказали сами радисты, выпущенные позднее временно на свободу, а подтвердились они материалами судебного процесса, устроенного швейцарскими властями уже после войны.
Охоту за рацией Джима вел тот же отряд пеленгации, который раскрыл наши женевские радиоквартиры. Архивные документы воссоздают точную картину этого поиска.
