В этот момент вошел Славин. Он взглянул на обоих.
— Будем знакомиться с материалами только после того, как их подпишет городской прокурор, — пояснил он, — и, наверно, в прокуратуре. И я вижу, что вы уже познакомились. Это господин Тевзадзе, а это мой помощник. Его обычно называют господин Дронго.
Славин прошел и уселся на стул рядом со своим «помощником». Тевзадзе покачал головой.
— Я думал, что вы проще. И чище. А вы устраиваете спектакль. Какой он помощник? Он может быть вашим руководителем. И, конечно, не адвокатом. С таким ростом и плечами. И в таком костюме.
— Ему не нравится мой костюм. Считает его слишком дорогим, — пояснил Дронго, — но тем не менее вы не правы, Вано Ревазович, я действительно приехал в Новгород в качестве помощника вашего адвоката.
— Ладно, не будем спорить, — согласился Тевзадзе, — все равно уже ничего нельзя изменить. Вы, наверно, будете выяснять, как произошло убийство, почему я в него выстрелил. Я уже об этом много раз говорил. И подпишу все документы, чтобы поскорее состоялся суд. Что вам еще нужно?
Славин взглянул на камеру. Затем на своего подзащитного.
— Они говорят, что выключают камеру, когда вы встречаетесь со своими клиентами, — пояснил Тевзадзе, увидев его взгляд, — но вы можете им не верить. Они все равно следят за нами и даже слышат нас. Хотя, наверно, это запрещено. Но это общая практика. Нигде не доверяют адвокатам, которые встречаются со своими клиентами. Ни в России, ни в Грузии, ни в Америке, ни в Голландии.
— Но везде соблюдают законы, — возразил Славин.
— Какая разница? — пожал плечами Тевзадзе. — Все уже и так ясно. Даже если камера не включена. Я согласен подписать все документы, об этом я уже говорил.
— Но сначала вы уверяли всех, что не убивали Проталина, — напомнил Славин.
— Боялся, — равнодушно ответил Тевзадзе, — а потом понял, что лгал. Осознал свою вину, так сказать. И признался в убийстве. Что вам еще нужно?
— Но почему? Почему вы его убили? — спросил Славин.
— Мы с ним поспорили, — ответил Тевзадзе, — а я человек горячий, вспыльчивый. Пистолет лежал на столе. Я схватил его, мы начали бороться. Первый выстрел попал в стену. Потом я выстрелил в него. Следователь говорил, что это не умышленное убийство, а убийство в состоянии аффекта. Обещал, что отразит это в своем обвинительном заключении.
— Вам это не поможет, — возразил Славин, — вас могут даже по этой статье приговорить к двадцати или двадцати пяти годам. Вы не выйдете живым из тюрьмы. Ведь у вас будет уже третья судимость. Хотя он дает вам совсем другую статью. Убийство с отягчающими вину обстоятельствами. Но предположим даже, что суд решит переквалифицировать обвинение по другой статье. Предположим, что вам поверят и дадут другую статью. Все равно это будет судимость за убийство в состоянии аффекта. Полковника милиции. Вам могут дать пожизненное заключение. Как вы этого не понимаете?
— Меня это уже не касается, — твердо ответил Тевзадзе, — я совершил убийство и буду за это отвечать.
— Вы выхватили оружие из рук Проталина? — уточнил Дронго. — Неужели вы считаете, что никто не проверит ваши показания? Проталин был мастером спорта по самбо. Занимался дзюдо. А вы каким видом спорта занимались? И вы смогли выхватить у него оружие и даже застрелить его?
— Случайно, — ответил Тевзадзе, — иногда такое бывает. Везет слабым.
— Когда вы успели с ним поругаться? — не унимался Дронго. — Ведь соседки говорят, что выстрелы раздались почти сразу, как только вы вошли в дом. И вы успели за это время с ним поругаться, подраться и даже дважды в него выстрелить?
— Успел, — с каким-то внутренним ожесточением произнес Тевзадзе, — я все успел. Они слышали два выстрела, и я их слышал. А потом приехали сотрудники милиции, которые проверили весь дом. Но никого не нашли. Значит, я убийца, и все правильно.
Дронго переглянулся со Славиным.
— Предположим, что вы в него стреляли, — согласился Дронго, — но вам не кажется странным, что такой опытный человек мог убить полковника милиции из-за непонятной ссоры? Должны быть конкретные мотивы, более убедительные причины. Если даже вы поспорили. Из-за чего? Почему?
— Этого я вам не скажу.
— Вы были завербованы и работали как осведомитель? — спросил Дронго. — Ведь на вашем комбинате работают несколько бывших осужденных, уже отбывших свой срок. И наверняка в уголовном розыске интересовались их настроениями и взглядами.
— Вот что вас интересует, — Тевзадзе тяжело вздохнул. — На суде никто даже не вспомнит, что я работал на уголовный розыск. О таких вещах не разрешено говорить. Вы же сами все прекрасно понимаете. Но в камере, куда меня перевели, все каким-то «неведомым» мне образом узнали, что я был осведомителем милиции. «Стукачом», если говорить на блатном жаргоне. Меня отделали так, что сломали два ребра, отбили почки. Я еще две недели мочился кровью. Правда, спасибо уголовникам. Они оказались понимающими ребятами. Избить до полусмерти избили, но не стали насиловать. «Опустить» по-блатному. Иначе я стал бы просто отверженным, и моя жизнь в колонии превратилась бы в ад. Но сказался мой тюремный опыт. Они выяснили, что в колониях я вел себя достаточно нормально.
— Не ждите от меня поздравлений, — мрачно сказал Дронго, — значит, вы настаиваете, что застрелили полковника?
— Да, — ответил Тевзадзе, — настаиваю.
— И сделали это, даже зная, что ваша дочь подала заявление в загс? — спросил Дронго.
У Тевзадзе дрогнуло лицо. Словно упала маска, которую он упрямо носил. Он отвернулся.
— Не смейте, — глухо произнес он, — не смейте вспоминать о моей дочери. Она здесь ни при чем.
— Вы же умный человек, Вано Ревазович, — продолжал давить Дронго, — скажите мне: вы бы сами поверили, что человек, у которого единственная дочь собирается выйти замуж, совершает убийство за несколько недель до ее свадьбы? Особенно учитывая ее положение, ведь она выйдет замуж без отца и матери, фактически круглой сиротой.
— Хватит, — попросил Тевзадзе, — не нужно ничего говорить.
— Нужно, — зло заявил Дронго, — я приехал сюда не для того, чтобы выслушивать ваши дурацкие признания в убийстве. Даже если бы я был идиотом, то и тогда бы не поверил, что такой субтильный человек, как вы, смог одолеть полковника милиции и мастера спорта по самбо. Я уже не говорю про выдумку насчет пистолета, лежавшего на столе. Полковник милиции, прошедший Чечню и служивший столько лет в уголовном розыске, достает свое табельное оружие и кладет его на стол, ожидая своего осведомителя. Нужно совсем ничего не понимать в психологии людей, чтобы поверить в такого кретина-полковника. Не смейте меня перебивать, я еще не все сказал, — повысил он голос, увидев характерное движение заключенного, попытавшегося возразить.
Даже Славин с изумлением смотрел на сидевшего рядом Дронго, не понимая, что с ним происходит.
— Вас заставили дать такие показания, заставили признаться в убийстве полковника Проталина, — убежденно продолжал Дронго, — просто потому, что следователь и сотрудники милиции не захотели искать настоящего убийцу. Или не смогли его найти. А вы согласились после того, как вас припугнули, или «утрамбовали», говоря этим дурацким блатным жаргоном, который я терпеть не могу. И поэтому вы сидите передо мной со следами побоев на лице и равнодушно твердите, что вы его убили. Даже не пытаясь понять, каким монстром вы выглядите. Отцом, который до такой степени не думает о своей дочери, что готов испортить ее самый радостный день в жизни, превращая ее дальнейшую жизнь в большой кошмар.
— Не нужно, — попросил Тевзадзе, схватившись руками за лицо, — не нужно ничего говорить. Я больше так не могу. Не могу. — Он заплакал. Как иногда могут плакать мужчины, которым бывает очень больно.
Славин укоризненно покачал головой.
— Как вы так можете? — тихо прошептал он. — Нельзя так разговаривать с заключенным. Он может сегодня повеситься, и вы будете виноваты в его самоубийстве.
— Нет, — возразил Дронго, — он ничего не сделает. Он будет думать о своей дочери, и это придаст ему сил.
— Что вы от меня хотите? — убрал руки Тевзадзе. — Что вам еще нужно? Кто вы такой? Зачем вы пришли? Я ведь признался в убийстве. Пришли, чтобы поиздеваться надо мной, добить меня окончательно. Вам мало моего признания, хотите, чтобы я удавился в камере?
— Не хочу, — ответил Дронго, — это будет как раз проявлением ненужной слабости. И вы должны думать о своей дочери. Представляете, как ей будет тяжело, если она останется и без матери, и без отца?
— Она и так осталась без матери, — тяжело ответил Тевзадзе, — а сейчас останется и без отца. Господин адвокат прав. Живым отсюда я все равно не выйду. Что вам еще нужно?
— Хочу узнать правду. И не устраивайте истерик, — жестко заявил Дронго, — я не сентиментальная барышня, чтобы плакать вместе с вами. Либо вы мне верите и помогаете найти настоящего убийцу, либо вы идете в суд и получаете свой пожизненный срок как рецидивист, имеющий третью судимость. И даже если вы получите двадцать лет, то все равно отсюда не выйдете. И вы это прекрасно понимаете. Давайте сразу решать. Либо вы помогаете мне, а я помогаю вам. Либо я уезжаю отсюда прямо сейчас, и мы больше никогда не увидимся. Но только в тот момент, когда вы захотите принять решение, вспомните о вашей дочери. И подумайте, как тяжело ей будет всю оставшуюся жизнь считать отца убийцей. У вас могут быть внуки, и они тоже будут жить с этим клеймом отверженных… И никто не сможет рассказать им, что вы не были виноваты…
