Подавленность и озабоченность, о которых говорила Галя. Но мало ли чем может быть озабочен человек!
Аполлон — единственное крохотное доказательство.
— Уходя с теплохода утром, Рыбаков знал, что не вернется. Значит, планировал заранее, — сказал Савченко.
Уже давно ушла Галя. А они все сидят, думают.
Андреев не ответил на реплику Савченко.
Чем больше он размышлял, тем больше склонялся к выводу: да, Олег думал о побеге. Вот и отец говорил, что он был очень подавлен перед отъездом. Но Артемий Максимович полагал, что это связано с воспоминаниями о матери и с нежеланием оставлять наедине со своим горем отца, и сам уговаривал сына не отказываться от путевки, поехать развлечься. И Олег, мол, уступил. Ведь это был удобный случай, который потом мог не скоро представиться.
Ну, хорошо, знал. Планировал. Но почему в таком случае Стамбул?
— Сегодня знаете кто звонил? — сказал Савченко, когда Андреев пришел на работу. — Отец Рыбакова. Два раза звонил. Хочет вам что-то сказать. Я просил его прийти к двенадцати.
— Хорошо, — сказал Андреев. — Я тоже хочу его видеть. Артемий Максимович не может примириться с мыслью, что его сын преступник. И очень переживает. Нужно старика поддержать, ободрить. Мне и самому не верится, что у такого крепкого корня мог появиться гнилой росток. И падает яблоко ведь недалеко от яблони. Может быть, и Олег упал, но не откатился. В сложной задаче, которую он поставил перед нами, сам-то он может оказаться бесконечно малой величиной. И так ведь бывает?
— Почему вы, Макарыч, после войны не вернулись в университет, к своей математике? Без этих бесконечно малых там, больших и средних ни одного вопроса не решаете.
— Я ушел добровольцем в десантники со второго курса. Годы войны знаешь каким университетом были? Так уж и не смог расстаться с передним краем. Ушел служить в органы и окончил юридический. Математика осталась моим хобби.
Рыбаков явился даже немного раньше назначенного времени и был обрадован, узнав, что Андреев уже у себя. Едва поздоровавшись, он сказал:
— В прошлый раз вы меня спросили, не замечал ли я чего-нибудь такого, что могло бы вызвать подозрения. Но я так был убит известием, которое вы мне сообщили, что ничего не сообразил. До сих пор в себя не могу прийти. Не могу допустить, что мой сын, мой Олег... — в его голосе снова послышались слезы, но, пересилив себя, Рыбаков заговорил спокойнее: — Это он, он, проклятый, не иначе. Олег говорил, что он очень плохой человек.
— Да кто он?
— Сморчков. Научный руководитель Олега. Известный профессор, можно сказать, с мировым именем. Олега сначала очень привечал, называл его своим другом, а потом, когда Олег, как видно, не хотел ему поддаться, так он и повернул. Притеснял его по-всякому и зажимал, не давая ходу. Олег боялся его. Только я тогда, старый дурак, не понимал, что к чему. Я думал, у них там по науке спор и говорю ему, сыну-то: «Он человек старый, заслуженный профессор, так ты его, сынок, уважь». Вот и уважил! Это он! Вы проверьте Сморчкова как следует.
— Успокойтесь, Артемий Максимович. Проверим.
— Может, вы мне не верите, так вы у Геннадия спросите. Он вам тоже подтвердит насчет этого Сморчкова. Олег и ему жаловался. Это Геннадий-то и надоумил меня. Вчера забежал к нам, ну я ему и сказал, каюсь, хоть вы и не велели никому говорить. Но уж очень у меня сердце изболелось. Сижу один в четырех стенах. А Генка, он не чужой. Он так и сел, будто я его по голове палкой стукнул. И говорит: «Это дело рук Сморчкова». Тут я и вспомнил. И сегодня с утра к вам прибежал.
Геннадий Малов, друг Олега, вызванный Андреевым, тоже говорил об Олеге только хорошее. Они дружили с детства.
Андреев терпеливо, слушал Генкин рассказ. Наконец, Геннадий Малов дошел до главного. Действительно, Олег несколько раз жаловался ему на своего научного руководителя. Сморчков, мол, недооценивает его и не дает ему ходу.
Подробностей Геннадий не знает. По его мнению, Олег боялся этого Сморчкова и даже собирался перейти куда-то в другое место, но ничего не нашел подходящего по профилю. А менять работу не хотел, уж очень был увлечен ею. В последнее время Олег вроде смирился. Во всяком случае, Геннадий не слышал от него больше жалоб на Сморчкова. Может, это потому, что Олег согласился выполнить какие-то его требования, предполагал Малов.
Сам Геннадий Малов произвел на Андреева неплохое впечатление. Может быть, он только был излишне категоричен в своих суждениях и, пожалуй, чуточку развязен. Но это объясняется молодостью. Геннадий сказал, что работает на телецентре помощником оператора. Работа ему нравится. Правда, есть свои неувязки и неприятности. Он чувствует себя способным быть не только помощником оператора, то есть мальчиком на побегушках. Сам может кое-что делать. Снял два фильма. Люди, понимающие в этом деле, которым он показывал свои работы, говорили, что здорово сделано. Там есть и находки, и операторский глаз. Но вот режиссер придирается. Это понятно, он и раньше не хотел, чтобы Геннадия брали на телецентр. Даже фильмы отверг, хотя сам с интересом их смотрел и допытывался, каким образом Геннадию удалось сделать такие съемки.
Николай Григорьевич Сморчков был известен в научных кругах не только как ученый, но и как общественный деятель. Без него не обходилось, кажется, заседание ни одной комиссии. Он был членом редколлегии журналов, участником жюри и экспертиз.
Профессор, единственный из всех знавших Олега, отозвался дурно о своем бывшем ученике и сотруднике. Сказал, что всегда чувствовал в этом молодом человеке непомерное честолюбие. Рыбаков считал себя талантом, вечно требовал к себе особого внимания и вообще отличался повышенным самомнением. Видимо, это стремление к почестям, которых он не заслуживал, и толкнуло Рыбакова на такой шаг.
От Андреева не ускользнула тенденциозность Сморчкова. Все действия Рыбакова он рассматривал только под критическим углом зрения. Даже соглашаясь с тем, что Рыбаков был трудолюбивым, и не отрицая положительной роли Рыбакова в работе над порученной ему темой исследований, Сморчков старался преуменьшить все то, что характеризовало Рыбакова с хорошей стороны. И именно это обстоятельство, а также сказанное о Сморчкове Генкой и отцом Олега породило у Андреева чувство настороженности.
Андреев думал о том, что он несколько поторопился с вызовом Сморчкова. Кажется, в этом уравнении со многими неизвестными вопрос о Сморчкове выходит на передний план. В то же время беседовать с администрацией института и сослуживцами Рыбакова, не поговорив с его непосредственным научным руководителем, было бы более чем странно.
Одному из сотрудников института, Павлу Евгеньевичу Костромцову, администрацией было поручено продолжать работу, которую вел Рыбаков. Потребовалось много времени, пока Костромцов разобрался в материалах, оставленных Олегом. Теперь в разговоре с Андреевым Костромцов сообщил, что вся документация отлично систематизирована Рыбаковым. Это вообще характерно для стиля его работы. Но внимание Костромцова привлекла одна статья Олега, не относившаяся непосредственно к работам института. Рыбаков проводил многочисленные опыты и ставил эксперименты параллельно со служебной темой. И, по мнению Костромцова, совершенно по-новому предложил организовать ряд сложных производственных процессов. Статья, по-видимому, была итогом его большой работы.
Читая заключение Костромцова, Андреев подумал, какие хорошие перспективы были у этого молодого ученого. И, как бы подтверждая его мысли, Костромцов добавил:
— Если Рыбаков добился успеха в этой работе, то он обязан им только самому себе.
— Почему?
— Да потому, что работал он в одиночку. Администрация института ему ни в чем не помогала, а мы, его товарищи, должен сознаться, тоже мало знали, над чем он бьется.
— Администрация? — переспросил Андреев. — Ну, а научный руководитель Рыбакова Сморчков?
— Он-то, мне кажется, больше мешал, чем помогал Рыбакову. А впрочем, я не знаю, — отвечал Костромцов.
— Ну, а с какой целью написана эта статья?
— Не могу вам сказать. По стилю это скорей всего статья для специального научного журнала.
— Вы прислали мне один экземпляр, — задумчиво сказал Андреев, — а сколько их имеется еще?
Костромцов ответил, что он нашел в столе только один экземпляр.
— Да, но этот экземпляр является машинописной копией. И это не первый экземпляр. Даже, если их было всего только два, то должен быть первый. Что вы думаете по этому поводу? Где он может находиться?
— Право, не знаю, — отвечал Костромцов. — Я как-то не обратил внимания на то, что это не первый экземпляр. Спрошу у машинистки, печатавшей статью. Может быть, она знает, что собирался делать Рыбаков с этой статьей?
Через некоторое время Костромцов сообщил: машинистка сказала, что Рыбаков, печатая статью, кажется, собирался показать ее профессору Сморчкову. Вообще это вполне возможно, так как Сморчков является членом редколлегии журнала. Когда машинистка печатала эту статью, Рыбаков торопил ее в связи с предстоящим отъездом Сморчкова в командировку за границу. Это было около восьми месяцев тому назад.
