— Ох, ради бога, перестань, Мейбл.
Настроение мисс Уоррен изменилось. Она выпрямилась и преградила Джанет дорогу:
— Ты говоришь, я пьяная? Я пьяная. Но я напьюсь еще больше.
— Ох, перестань!
— Ты выпьешь со мной еще один стаканчик, или я не пущу тебя на платформу.
Джанет Пардоу уступила:
— Один, только один, помни.
Она провела Мейбл Уоррен через просторный, сверкающий, черный вестибюль в комнату, где несколько нетерпеливых мужчин и женщин торопливо хватали чашки кофе.
— Еще один джин, — попросила мисс Уоррен, и Джанет заказала для нее джин.
В зеркале на противоположной стене мисс Уоррен увидела свое отражение: багрово-красная, волосы взъерошены, очень противная, а рядом с ней другое, такое близкое существо — стройное, темноволосое, прекрасное. «Что я для нее значу? — с унынием, свойственным пьяницам, думала она. — Я ее сотворила. Я содержу ее, — продолжала она думать с горечью: — Я плачу заранее. Все, что на ней надето, оплачено мной; я обливаюсь потом (хотя пронизывающий холод победил батареи в ресторане), встаю в любое время, беру интервью у содержательниц борделей в их логове, у матерей убитых детей, «освещаю» то, «освещаю» другое». Она знала и даже гордилась тем, как о ней отзываются в лондонской редакции: «Если вам нужна всякая сентиментальщина — посылайте Потрясающую Мейбл». Все до самого Рейна — ее владения, между Кёльном и Майнцем не было ни одного города, большого или маленького, где бы ей не удавалось разбудить человеческие чувства у других людей, она силой вырывала из уст мрачных мужчин драматические признания, вкладывала в уста женщин, онемевших от горя, трогательные слова. Ни один самоубийца, ни одна убитая женщина, ни один изнасилованный ребенок не вызывали в ней ни капельки жалости, она — творец, ее задача — критически исследовать, наблюдать, слушать, слезы же — это для газеты. А сейчас она сидела и рыдала, сопровождая плач противными жалобами на то, что Джанет Пардоу бросает ее на неделю.
— У кого ты берешь интервью? — Джанет это совсем не интересовало, но она хотела отвлечь Мейбл Уоррен от мыслей о разлуке; ее слезы слишком привлекали внимание. — Тебе нужно причесаться.
Мисс Уоррен была без шляпы, и ее черные, коротко, по-мужски, подстриженные волосы безнадежно растрепались,
— Сейвори.
— Кто это?
— Продал сотню тысяч экземпляров «Развеселой жизни». Полмиллиона слов. Две сотни действующих лиц. Гениальный кокни. Добавляет и проглатывает звуки, когда не забывает.
— А почему он в этом поезде?
— Едет на Восток собирать материал. Не моя это работа, но раз уж я тебя провожаю, то займусь и этим. Просили дать интервью на четверть столбца, но в Лондоне сократят до пары абзацев. Он выбрал неудачное время. В летнем затишье ему отвели бы полстолбца среди русалок и морских коньков.
Но вспышка профессионального интереса угасла, стоило ей снова взглянуть на Джанет Пардоу. Никогда больше не увидит она, как Джанет в пижаме разливает кофе по утрам, никогда больше, возвращаясь вечером в свою квартиру, не увидит, как Джанет в пижаме смешивает коктейль.
— Дорогая, какую пару ты выберешь сегодня ночью? — хрипло спросила она. Этот чисто женский вопрос прозвучал странно, когда мисс Уоррен произнесла его своим низким мужским голосом.
— Что ты имеешь в виду?
— Пижаму, дорогая. Я хочу представить себе, какой ты будешь сегодня ночью.
— Наверное, вообще раздеваться не стану. Послушай, уже четверть второго, надо идти. Ты не успеешь взять интервью.
Профессиональная гордость мисс Уоррен была задета. Она фыркнула:
— Ты что думаешь, я буду задавать ему вопросы? Только взгляну на него и вложу в его уста нужные слова. А он не станет возражать. Это ведь для него реклама.
— Но мне нужно найти носильщика — отнести багаж.
Публика выходила из ресторана. Дверь открывалась и закрывалась, и туда, где они сидели, неясно доносились крики носильщиков, свистки паровозов. Джанет Пардоу снова обратилась к мисс Уоррен:
— Нужно идти. Если ты хочешь еще джину — пей, а я пошла.
Но мисс Уоррен ничего не ответила, мисс Уоррен не обращала на нее внимания. Джанет Пардоу стала свидетельницей процесса, типичного для журналистской деятельности Мейбл Уоррен, — она на глазах трезвела. Сначала рука ее привела в порядок волосы, затем носовой платок с пудрой — уступка женским привычкам — коснулся покрасневших щек и век. Одновременно она искоса следила за тем, что отражалось в стоявших вблизи чашках, подносе и стаканах, а потом взгляд ее добрался до зеркал, находившихся вдали, и ее собственного отражения — это было похоже на чтение алфавита по таблице глазного врача. В данном случае первой буквой алфавита, огромной черной «А», стал пожилой человек в плаще, который стоял у столика, стряхивая с себя крошки; он собирался выйти, чтобы поспеть к отходу поезда.
— Боже мой, — сказала мисс Уоррен, прикрывая глаза рукой. — Я пьяная, плохо вижу. Кто это там?
— Мужчина с усиками?
— Да.
— Никогда его раньше не видела.
— А я видела. Видела. Но где?
Мысли мисс Уоррен совсем отвлеклись от предстоящей разлуки, ее нюх что-то ей подсказывал, и, оставив на дне стакана недопитый джин, она крупными шагами пошла вслед за мужчиной. Он уже вышел и быстро зашагал по сияющему черному вестибюлю в сторону лестницы, а мисс Уоррен все никак не могла справиться с вращающейся дверью. Она столкнулась с носильщиком и упала на колени, мотая головой, стараясь стряхнуть с себя благодушие, уныние, несобранность, вызванные опьянением. Носильщик остановился, чтобы помочь ей; схватившись за его руку, она удерживала его до тех пор, пока не совладала со своим языком.
— Какой поезд уходит с пятой платформы? — спросила она.
— На Вену, — ответил носильщик.
— И на Белград?
— Да.
Совершенно случайно она сказала «Белград», а не «Константинополь», но произнесенное вслух слово прояснило ей все. Она крикнула Джанет Пардоу:
— Займи два места! Я поеду с тобой до Вены.
— А билет?
— У меня корреспондентское удостоверение. — Теперь настал ее черед быть нетерпеливой. — Быстро. Пятая платформа. Час двадцать восемь. Осталось пять минут. — Крепко ухватившись за носильщика, она все не отпускала его. — Послушайте. Я хочу, в чтобы вы передали мое сообщение. Кайзер-Вильгельм-штрассе, тридцать три.
— Я не могу уйти с вокзала, — сказал он, стараясь сбросить ее руку.
— Когда кончается ваше дежурство?
— В шесть.
— Плохо. Вам придется незаметно ускользнуть. Вы ведь сумеете? Никто и не заметит.
— Меня уволят.
— Рискните. За двадцать марок.
Носильщик покачал головой:
— Бригадир-то уж точно заметит.
— Я дам еще двадцать, для него.
— Бригадир не пойдет на это, слишком большой риск, да и начальник может узнать.
Мисс Уоррен открыла сумочку и принялась считать деньги. Над ее головой часы пробили половину. Поезд отходил через три минуты, но она ни на секунду не обнаружила свое отчаяние — любое волнение отпугнет этого человека.
— Восемьдесят марок, а бригадиру дайте сколько хотите. Вас не будет всего лишь десять минут.
— Очень уж рискованное дело, — сказал носильщик, но позволил ей втиснуть деньги ему в руку.
— Слушайте внимательно. Пойдете на Кайзер-Вильгеьм-штрассе, тридцать три. Найдете контору лондонской газеты «Кларион». Там наверняка кто-нибудь есть. Скажите ему, что мисс Уоррен уехала Восточным экспрессом в Вену. Сегодня ночью он не получит интервью, завтра она продиктует его из Вены по телефону. Скажите, что она напала на след важнейшего материала для первой полосы. Теперь повторите. — Пока он, запинаясь, медленно повторял поручение, она не спускала глаз с часов. Час тридцать одна с половиной. — Ладно. Отправляйтесь. Если вы не передадите сообщение до без десяти два, я донесу, что вы берете взятки. — Она усмехнулась со зловещей веселостью, обнажив крупные, квадратные зубы, и побежала к лестнице.
Час тридцать две. Ей показалось, что слышен свисток, и одним прыжком она перескочила через три ступеньки. Поезд уже тронулся, контролер пытался преградить ей дорогу, но она оттолкнула его в сторону и крикнула через плечо: «Удостоверение». Последние вагоны третьего класса скользили мимо, набирая скорость. «Господи, я брошу пить», — думала она. Потом схватилась рукой за поручень двери последнего вагона; какой-то носильщик с криками пытался схватить ее. Долгие десять секунд, сквозь боль, пронизывающую руку, она думала, что ее стащит с платформы под колеса служебного вагона. Ее пугала высокая подножка. «Мне не достать до нее. Еще немного — и мое плечо не выдержит. Лучше сорваться на платформу, с риском получить сотрясение мозга, чем переломать обе ноги. Но какой материал пропадает», — с горечью подумала она и прыгнула. Ее колени достали до ступеньки как раз в тот момент, когда исчез конец платформы. Скрылся последний фонарь, дверь под нажимом ее тела отворилась внутрь, она навзничь упала в коридор. Затем оперлась о стенку, оберегая ушибленное плечо, и подумала с торжествующей и злобной усмешкой: «Потрясающая Мейбл совершает посадку».
