И так далее. Проносят венки, букеты цветов. Венки вешают на вбитые в землю стояки по обе стороны от могилы. Камера скользит по лентам с надписями на разных языках. Самые большие венки — от американских и советских коллег.
Священник произносит слова прощания. Они тонут в шуме вертолетов. Каждый из прощающихся проходит мимо могилы, бросает красную розу и, поклонившись родным, отступает в сторону…
Тем временем голос диктора произносит:
— Федеральное криминальное ведомство обратилось за помощью к Интерполу. За сведения, которые помогут обнаружить преступников, власти свободного ганзейского города Гамбурга, полиция, Вирховский центр и ряд международных фармацевтических концернов выплатят вознаграждение общей суммой в пять миллионов марок.
Снова перебивка кадра, появляется диктор в студии.
— Вы смотрели репортаж о похоронах профессора Гельхорна и членов его семьи, ставших двадцать пятого августа жертвами террористического акта в цирке «Мондо». Просим извинить за кратковременные помехи… Южная Африка. В результате новых серьезных столкновений между чернокожими и солдатами регулярной армии убито не менее шестидесяти человек, более двухсот раненых доставлены в больницы…
Голос обрывается, экран темнеет.
Это Норма, нажав на кнопку пульта дистанционного управления, выключила телевизор. Теперь в комнате горит только маленький торшер.
Вестен сразу же спрашивает:
— Кто был тот человек, при виде которого ты так закричала?
— А, этот, бледный! Знаешь, в цирке было три телефонных кабины. Я стояла в одной из них и звонила в редакцию. И тут он, этот в очках без оправы, рванул на себя дверь. Он был крайне возбужден, но сразу извинился и исчез.
— И оказался сегодня… одним из служащих похоронного бюро?
— Да, Алвин, да! Я совершенно уверена. — Она вдруг вскочила, и глаза ее сверкнули. — Ты сказал: «Ничего бессмысленного в мире не происходит. Многие вещи бессмысленны только с виду. Пока мы не знаем, в чем смысл». Конечно, в этом убийстве тоже был какой-то смысл. И я узнаю, в чем он. Пусть это и станет последним расследованием в моей жизни! — она поймала себя на том, что перешла на крик, и, сконфузившись, проговорила только: — Ах, Алвин!
Он быстро встал и обнял ее.
— Ты узнаешь правду, Норма.
Значит, я все-таки сумел ей помочь, подумал он, испытывая чувство, близкое к счастью. Смерть, дай мне еще немного пожить!
На другой день жара усилилась.
Норма ехала на своем голубом «гольфе» в северном направлении, мимо Аусенальстер, по которой скользили яхты с разноцветными парусами. На ней было черное платье без рукавов и черные туфли. Темные очки прикрывали воспаленные глаза. Она чувствовала себя разбитой, опустошенной, снедаемой мучительным беспокойством. С маленькой фотографии в целлулоидном квадратике во весь рот улыбался ее сын. Надо бы убрать карточку, подумала Норма. Она проезжала район Винтерхуде, Бармбекерштрассе. От жаркого встречного ветра у Нормы разболелась голова. Сейчас почти одиннадцать часов дня. Она свернула на Любекерштрассе к зданию «Гамбургер альгемайне цайтунг», где условилась встретиться с главным редактором.
Доктору Гюнтеру Ханске пятьдесят четыре года, он среднего роста, с явной склонностью к полноте. Губы тонкие, нос крупный, узкий, в коричневых глазах постоянно светится любопытство, волосы очень густые, темно-каштанового цвета. Впрочем, пышная шевелюра Ханске — парик. Норма знала об этом, потому что однажды, напившись в стельку, он в ее присутствии парик снял. Было это с год назад. Придя к Норме в гости, он принялся жаловаться на одиночество, на обеих жен, сбежавших от него, и на то, что на сороковом году жизни у него по какой-то роковой необъяснимой причине за месяц выпали все волосы. В тот вечер он преисполнился к себе вселенской жалостью, но заставил все же Норму поклясться, что она никому о его парике не проговорится. Ханске всегда одевался по последней моде. Он многого добился в жизни, был очень образован и подвержен частым приступам меланхолии. Любовницы у него надолго не задерживались. Он то и дело менял их. Все его подруги были совсем молоденькими — знакомился с ними, наверное, на дискотеках. Личная жизнь у него была сложной. Приходилось, например, говорить каждой девушке, чтобы, лаская, она не гладила его по голове, не перебирала волосы и уж ни в коем случае не дергала за них — он, дескать, по странной прихоти судьбы, испытывает от этого мучительнейшую боль, особенно когда сексуально возбужден.
— И они тебе верят? — полюбопытствовала Норма, когда он рассказал об этом.
— А-а, они всему верят, — ответил Ханске и стащил с головы парик, словно желая на нем поклясться, что говорит чистую правду.
Голый череп был розоватым и блестел.
Чуть погодя Ханске начал умолять Норму выйти за него замуж, и когда она самым вежливым образом отказала ему, попытался взять ее силой, но был слишком пьян. Впоследствии они ни словом не упоминали о парике и о той ночи. Ханске остался ее преданным другом и всегда гордился, что работает вместе с Нормой.
Он немедленно принял Норму, которая рассказала ему о шефе спецгруппы «25 августа», криминальоберрате[4] Карле Сондерсене из федерального криминального ведомства в Висбадене. Ему поручили вести расследование, и Норма встретилась с ним в тот самый черный день.
Между ними сразу возникло понимание, хотя он пока что ничем не мог помочь ей. На вопрос, как убийцам удалось попасть на манеж цирка «Мондо», этот на удивление моложавый для своего чина полицейский, высокий и загорелый, ответил:
— Очень просто. Мои люди нашли настоящих клоунов в гримуборной. Их чем-то оглушили и связали. Убийцы сняли с них костюмы и полумаски и быстро загримировались. Никто ничего не заметил… И с тех пор их след простыл. Все было продумано до мельчайших деталей, все подготовлено заранее.
— О’кей, — сказал главный редактор Ханске, когда Норма рассказала ему о мужчине со смертельно бледным лицом, который ворвался в ее телефонную будку и которого она узнала на экране телевизора. — Действуй, как считаешь нужным. На свой страх и риск — и на свое усмотрение. Если тебе что понадобится, получишь. Все что угодно. Как всегда. Сама знаешь.
— Я уже созвонилась с доктором Барски, — добавила она. — Заместителем профессора Гельхорна, припоминаешь?
Ханске кивнул.
— Мы с ним договорились на одиннадцать. В Центре. С Барски и начну.
— Ни пуха ни пера, — сказал Ханске на прощанье.
Переезжая на машине по мосту через Гольдбек-канал, Норма вспоминала, как приятно и свежо было в кабинетах редакции, где недавно установили новые кондиционеры. Потом она свернула на Гинденбургштрассе и проехала мимо большого городского парка с озером и пляжем. Чуть поодаль, левее, здание планетария, а за ним — три небоскреба Вирховского центра; их мощные двускатные крыши как бы образовывали треугольник.
Норма притормозила у проходной, ей навстречу вышел вспотевший вахтер, поздоровался.
— Я к господину доктору Барски из института микробиологии, — сказала она. — Меня зовут Норма Десмонд. Меня ждут.
Из редакции она повторно созвонилась с Центром и условилась о встрече с секретаршей Барски.
— Один момент. — Вахтер исчез в будочке, поговорил с кем-то по внутреннему телефону и сразу же вернулся. — Все в порядке, фрау Десмонд. Первый корпус. Четырнадцатый этаж.
Легкий шлагбаум поднялся, и Норма въехала на автостоянку перед самым высоким из трех зданий. Она знала, что в одном из тех, что пониже, размещались глазная больница и отделения отолорингологии, гинекологии и урологии, а в другом — детское отделение, психиатрия, неврология, хирургия и клиника скорой помощи. А в этом, самом высоком, находилось несколько научно-исследовательских институтов и кардиологический центр.
Норма вынула ключи зажигания. Взгляд ее снова упал на фотографию улыбающегося сына. Она вынула снимок из целлулоидного пакетика и вышла из машины. Идя по широким каменным плитам, снова невольно вспомнила Бейрут. Плиты настолько нагрелись на солнце, что жгли даже через подметки легких туфель, а ветер был таким же душным и неприятным, как и в том городе. Нет, твердила она, не смей и вспоминать о Бейруте! В Бейруте ветер пропах смертью и тленом, и Пьер погиб там. Да, и что с того? Твой сын тоже погиб. Они убили его здесь, в Гамбурге. Помни об этом! Помни об убийцах! Она почувствовала, что по затылку стекают струйки пота. И вот она уже в тени здания…
В холле перед тремя лифтами — медная указательная доска. Норма поднялась на четырнадцатый этаж. Вместе с ней в лифте ехали три медицинские сестры.
— В магазине торговля идет туго, — рассказала одна. — И салат, и шпинат, и зеленый лук, и цветная капуста — все лежит, не раскупают. Хотя цены снизили на треть. После того, как оказалось облученным молоко, нас всех предупредили, что есть опасность заражения сальмонеллой молочного порошка.
