В тот самый момент природа так распорядилась, что сноп закатного солнца проник через доходящее до пола окно и упал на лицо Брэдшо, дав и мне возможность оценить его: грусть в его припухлых глазах, будто он достоин жалости за свое богатство, жесткий маленький рот, неровно втиснутый в морщинистый подбородок, выражение лица решительное, но от слабости, от подозрительности ребенка в мире взрослых. В сорок пять этот упитанный ребенок был не умиротворен и винил одного из отсутствующих родителей за полученные блага.
Ни с того ни с сего Брэдшо вдруг зашагал по направлению ко мне. Крадучись? Или как идут вброд? В Англии власть имущие обладают сейчас особой походкой, представляющей собой соединение сразу нескольких вещей: самоуверенность – одна из них, налет спортивности с ленцой – другая. Но в ней просматриваются и угроза, и нетерпение, и спокойная агрессивность, о которой говорят расставленные по-крабьи локти, не дающие никому прохода, и сутулые по-боксерски плечи, и игривая пружинистость в коленях. Еще задолго до того, как пожать ему руку, вы знаете, что он держится в стороне от целой категории явлений повседневной жизни, начиная с искусства и кончая общественным транспортом. Вас молчаливо предупреждают о необходимости соблюдать дистанцию, если вам это было невдомек.
– Вы один из ребят Перси, – сообщил он на случай, если я вдруг об этом позабыл, оценив тем временем мою руку и придя к неутешительному выводу. – Ну, ну. Давно не виделись. Лет десять, больше. Угощайтесь. Возьмите шампанское. Берите что хотите. – Последовало приказание Саммерсу: – Принесите нам бутылку шампуня, ведерко льда, два бокала и отваливайте. И орешков! – прокричал он ему вслед. – Кэшью. Из Бразилии. Кучи этих чертовых орешков – любите орешки? – вопросил он неожиданно с располагающей теплотой.
Я сказал, что люблю.
– Хорошо. Я тоже. Люблю их. Вы пришли, чтобы зачитать указ о бунте. Верно? Валяйте. Я не из стекла сделан.
Он распахивал окна, чтобы я мог лучше полюбоваться его владениями. Для этого маневра он избрал другую походку, с раскачиванием рук в ритме неслышного марша. Открывая окна, он показал мне свою спину; он поднял руки и уперся ладонями в раму, наподобие мученика, ожидающего стрелу. Типичная для Сити прическа, подумал я: много волос у воротника с небольшими рожками над ушами. Долина в золотистых, коричневых и зеленых тонах мягко растворялась в вечности. Нянька гуляла с младенцем среди оленей. На ней коричневая шляпка с поднятыми кверху полями и коричневое платье, наподобие униформы девочек-скаутов. Поляна была подготовлена для игры в крокет.
– Мы всего-навсего обращаемся к вам с просьбой, сэр Энтони, – сказал я. – Просим вас еще об одном одолжении, как в свое время это делал Перси. В конце концов, вы ведь благодаря Перси получили титул, не так ли?
– Да пошел он, этот Перси. Умер, наверное? Никто ничего мне не дает, благодарю покорно. Сам беру. Что вам нужно? Выкладывайте, прошу вас. Мне тут одну проповедь уже прочитали. Этот надутый Сейвори из министерства иностранных дел. Я стегал его еще в школе, а он подхалимничал передо мной. Хныкал тогда, хныкает и сейчас.
Он продолжал стоять с поднятыми руками, его спина агрессивно напряглась. Я мог ответить, но почему-то чувствовал себя не в форме. За три дня до ухода на пенсию я начинал понимать, что весьма поверхностно знаком с реальным миром. Саммерс принес шампанское, открыл его и наполнил два бокала, которые подал на серебряном подносе. Брэдшо схватил один из них и вышел в сад. Я последовал за ним на середину травянистой аллеи. По обе стороны от нас росли высокие азалии и рододендроны. В дальнем конце аллеи в обрамленном камнем бассейне играл фонтан.
– Вы получили право владения поместьем, когда купили этот дом? – спросил я, полагая, что небольшой светский разговор поможет мне собраться с мыслями.
– Предположим, получил? – огрызнулся Брэдшо, и я понял, что он не желает, чтобы ему напоминали, что он купил, а не унаследовал этот дом.
– Сэр Энтони, – сказал я.
– Ну?
– Речь идет о ваших взаимоотношениях с бельгийской компанией “Астрастил”.
– Я о такой не слышал.
– Но вы ведь с ними связаны, не так ли? – сказал я с улыбкой.
– Не связан и никогда не был связан. То же самое я говорил Сейвори.
– Но у вас в “Астрастил” есть авуары, сэр Энтони, – возразил я терпеливо.
– Ноль. Полная чушь. Другой мужик, неверный адрес. Говорил ведь ему.
– Но вы стопроцентный собственник компании “Оллметал оф Бирмингем лимитед”, сэр Энтони. А “Оллметал” из Бирмингема владеет компанией под названием “Евротех Фандинг энд Импорте лимитед” на Бермудах, не так ли? А “Евротех” с Бермудских островов является собственницей бельгийской “Астрастил”, сэр Энтони. Так что можно утверждать, что между вами и компанией, являющейся собственностью компании, которой владеете вы, существует определенная связь. – Я все еще улыбался, все еще пытался урезонить его.
– Никаких авуаров, никаких дивидендов и влияния на дела “Астрастил”. Все это далеко от меня. Я уже говорил Сейвори, повторяю то же и вам.
– Тем не менее, когда Оллилайн предложил вам – в старые времена, но не так уж, верно, давно, правда? – сделать поставки кое-каких товаров в кое-какие страны, не входящие, строго говоря, в список покупателей этих товаров, вы прибегли к помощи именно “Астрастил”. А “Астрастил” поступила так, как вы ей велели. Ибо в противном случае Перси к вам бы не обратился, так ведь? Вы были бы ему бесполезны. – Улыбка застыла у меня на лице. – Мы – не полицейские, сэр Энтони, мы не налоговые инспекторы. Я просто напоминаю вам о некоторых взаимоотношениях, которые – как утверждаете вы – неподвластны закону, но которым и полагалось, при активном вмешательстве Перси, быть таковыми.
Мое выступление показалось мне таким неубедительным, таким беззубым, что Брэдшо, решил я, и не подумает как-то на него отреагировать.
В общем, я был прав, потому что он лишь пожал плечами и произнес:
– Какого хрена вы это сюда приплели?
– По многим причинам. – Я почувствовал, как во мне заиграла кровь, и я ничего не мог с собой поделать. – Мы просим вас угомониться. Прекратить. У вас есть титул, огромное состояние, вы обязаны выполнять свой долг перед страной, как и двадцать лет назад. Поэтому убирайтесь с Балкан и прекратите будоражить их с помощью сербов, прекратите вмешиваться в дела Центральной Африки, перестаньте завлекать их продажей оружия в кредит, прекратите, наконец, наживаться на войнах, которых вообще могло бы не быть, если бы вы и вам подобные не грели на них руки. Вы – британец. У вас в кармане больше денег, чем большинство из нас имело за всю жизнь. Прекратите. Это все, о чем мы просим. Времена изменились. Мы в эти игры больше не играем.
Я вообразил на мгновение, что произвел на него впечатление, ибо он обратил свой тусклый взгляд на меня и оглядел, будто человека, которого в конце концов стоило, пожалуй, купить. Но его интерес тут же погас, и он снова погрузился в уныние.
– К вам обращается ваша страна, Брэдшо, – по-настоящему разозлился я. – Господи, да что же вам еще нужно? Неужто у вас нет и зачатков совести?
Я приведу его ответ слово в слово, потому что по просьбе Барра я положил в карман пиджака магнитофон и резкий гнусавый голос Брэдшо записался очень отчетливо. Я постараюсь как можно точнее передать и его голос. Он говорил так, будто английский не был его родным языком, хотя никаким другим он не владел. Он говорил, по свидетельству моего сына Адриана, “небрежно глотая слова”, что характерно для протяжного кокни обитателей Белгрейвии, ухитряющихся так произносить окончания, что и не угадаешь, об одной вещи идет речь или о нескольких, и почти полностью пренебрегающих такой формальностью, как предлоги. У них свой лексикон, разумеется: у них “повышение” – это “эскалация”, если возможность, то “блестящая”, а любое событие – обязательно “сенсационное”. Их речь характерна педантичной неточностью, что должно выделять их из среды нечистых, в результате чего возникают такие перлы, как “что касается вам”. Но даже и без магнитофона я, кажется, запомнил бы каждое его слово, ибо его монолог прозвучал как вечерний боевой клич из мира, который я оставлял на произвол судьбы.
– Прошу прощения, – начал он, что уже было неправдой. – Мне послышалось или вы действительно апеллировали к моей совести? Хорошо. Отлично. Сделаю официальное заявление. Не против? Начинаем. Пункт первый. Вообще-то только один пункт и есть. Мне насрать. Разница между мной и остальными такова: я это признаю. Если орда черномазых – да, я сказал – черномазых и не оговорился – черномазых, – если эти черномазые завтра перестреляют друг друга с помощью моих игрушек, а я на этом кое-что заработаю, то лучшего мне не надо. Потому что, если не я продам им товар, то продаст кто-нибудь другой. Правительство раньше понимало это. А коль они дают теперь слабину, то это их головная боль. Пункт второй. Вопрос: слышали, чем сейчас занимаются молодцы из табачного бизнеса? Забивают высокотоксичный табак этим волосатым: он-де развивает похоть и лечит простуду. И что эти молодцы? Думаете, сидят дома и страдают, что туземцы заболевают раком легких? Как бы не так. Хорошо подать товар умеют – и точка. Возьмите наркотики. Вам лично не нравятся. Вам они не нужны. Ладно. Если есть добровольный продавец и добровольный покупатель, мой вам совет: отойдите в сторонку, пусть столкуются между собой, и привет им горячий. Если не помрут от наркотиков, то окочурятся от загрязненной атмосферы или поджарятся от глобального потепления. Говорите, британец. Между прочим, горжусь этим. Горжусь также своей школой. Умением владычествовать. Эта традиция по наследству передается. Если кто мне перечит, я того ломаю. Или он ломает меня. Дисциплина, кстати, тоже имеет значение. Порядок. Брать на себя ответственность за свой класс и воспитание, побеждать иностранца на его поле. Думал, вы-то уж точно в эту игру играете. Видно, ошибся. Нарушена связь. Что беспокоит, так это качество жизни. Этой жизни. Точнее, ее нормы. Старый мир – наплевать. Эти нормы. Напыщенный, думаете. Пусть я напыщенный. Хрен с вами. Я – фараон, верно? Если нужно, чтобы несколько тысяч рабов погибли на строительстве моей пирамиды, пускай. Такова природа. А если они сумеют заставить меня помереть за их хренову пирамиду, честь им и хвала. Знаете, что у меня в подвале? Железные кольца. Ржавые железные кольца, встроенные в стены, когда сооружался этот дом. Знаете, кому они предназначались? Рабам. Это – тоже природа. Бывший владелец дома, тот, кто его построил, человек, который заплатил за него, человек, который послал архитектора в Италию учиться ремеслу, этот человек был владельцем рабов, и жили они у него в подвале. Думаете, сейчас нет рабов? Думаете, капитал не зависит от рабов? Боже правый, чему вас только учат? Обычно не люблю философствовать, но, боюсь, не люблю и когда мне читают мораль. Этого не потерплю, понимаете. Во всяком случае, не в своем доме, благодарю покорно. Это меня раздражает. Вообще-то зря я не завожусь, знаменит своей выдержкой. Но имею свой взгляд на природу: даю людям работу, беру свою долю.
