Альдебаран… Альдебаран… Ои вдруг поймал себя на мысли, что неизвестно зачем и почему думает о затерянной в мировой бездне звезде, которой, возможно, и нет вовсе… Просто он хотел уйти от жгучего желания немедленно действовать, отвлекая себя надуманной чепухой. Действовать, действовать, ведь он получил-таки возможность привести в исполнение свою угрозу, которая показалась просто смешной Гюнтеру Курцу там, в Норвегии. Но следовало подождать, чтобы нетерпением не сорвать с таким трудом налаженной операции, а заодно не поставить под удар Франсуа Леграна, дать ему возможность благополучно вернуться домой.
В вынужденном безделье прошел день, другой. Притаившись в крошечном гроте, Можайцев с помощью цейсовского бинокля вел наблюдение за местностью, а ночью выходил наружу, дышал холодным, сырым воздухом нагорья и без конца думал о тех, кого так давно не видел и уже никогда не увидит, — о сыне-заложнике, об Оксане, о Ландышеве, — большего для них он не сможет сделать.
Вспоминал заснеженные равнины украденной у него родины и мысленно прощался с нею… Как писал когда-то советский солдат в гитлеровском лагере смерти Заксенхаузене:
Я вернусь еще к тебе, Россия,
Чтоб услышать шум твоих лесов,
Чтоб увидеть реки голубые,
Чтоб идти тропой моих отцов…
Нет, он, Можайцев, уже никогда не вернется к тебе, Россия, и никто там, в России, не узнает ни о нем, ни о том, как он умер. Но он еще жив, жив!
Сырая темная пасмурь нагоняла туман и тоску.
И вот настал час, когда он решительно привел в действие аппаратуру, повернул рычажки настройки.
Передающие телекамеры, установленные людьми Прайса, работали отлично, на экране приемника отчетливо были видны отдельные куски местности, серые, безжизненные горы, узкие котловины среди них, темные ущелья. Можайцев упорно искал «Каньон смерти»… Вот оно, выровненное, залитое бетоном летное поле, прикрытое сверху маскировочной сетью… Где-то тут притаились установки «М-1», может быть, уже готовые к действию.
В дневное время аппаратура работала беспрестанно. Можайцев знал: приближается решительный час — и по-своему к нему готовился. Прежде всего он уничтожил принесенный Родриго план «Каньона смерти», затем снова и снова проверил свое новое изобретение, над которым работал в течение многих лет. Он готовился к встрече с Гюнтером Курцем. И очень скоро встреча эта состоялась.
…Его пробудил от сна резкий возглас у входа в грот:
— Выходите!
Можайцев бросил взгляд на часы — ровно полночь.
Снаружи кричали:
— Выходите, через пять минут мы забросаем вас гранатами. Выходите!
Можайцев потянулся, надел очки, зажег подвешенную к потолку лампу.
— Не шуметь! Прошу… — он сделал приглашающий жест. — Кто вам нужен?
Знакомый голос произнес:
— Вы, инженер Можайцев, — и в грот с пистолетом в руке вошел Курц, он ухмылялся. — Вот и опять увиделись, не ожидали, герр Можайцев? Я же предупреждал вас — поймаю. — Он прошел мимо Можайцева, к приемной телевизионной установке. — Изучаете нас? Упрямый вы человек, герр Можайцев! Но теперь ваши затеи ни к чему, — ударом ноги отбросил телеаппаратуру и повернулся к Можайцеву: — Вы проиграли и, как умный человек, должны понять это. — Сказал кому-то: — Взять его!
Курц подошел вплотную, обшарил ворот рубашки, швы пиджака, — искал ампулу с ядом.
— Кажется, ничего нет, — недоверчиво пробормотал он.
— Успокойтесь, я не собирался травиться, — презрительно сказал Можайцев.
— Очень хорошо… — Курц склонился над заинтересовавшей его вещью. — Что это?
Помолчав, будто нехотя Можайцев пояснил:
— Деталь к моим установкам.
Гюнтер Курц восхищенно произнес:
— Как, вы все это время продолжали работать над вашим детищем?
— Да.
— Мы предоставим вам возможность продолжить ваши изыскания.
— Я не буду работать на Карла Функа, — сквозь зубы сказал Можайдев.
— Разве вы до сих пор не поняли: или вы принимаете предложение Функа, или умрете? — не скрывая удивления, спросил Курц.
— Можете убить меня хоть сейчас.
Немец зло улыбнулся:
— Черт возьми, если бы это зависело от меня — я немедленно расстрелял бы вас, но вы же отлично понимаете, что я не имею права на это, вы нужны, очень нужны Функу, и я обязан доложить ему, что наконец-то вы в наших руках. Я был уверен, что рано или поздно мне удастся схватить вас. — Курц неожиданно расхохотался. — Как только мне доложили о появлении в окрестностях вольфшанце телевизионных установок, я понял, что это вы приступили к делу. Чего вы хотели этим добиться?
— Я же говорил вам еще в Норвегии — уничтожить «волчье логово» вместе с вами, — напомнил Можайцев.
Курц посмотрел на него как на сумасшедшего
— Ну, до этого все равно не дошло бы… — возразил он. — От разведки до организации диверсии расстояние далекое… Вы же не знаете, что такое вольфшанце! Идемте, — приказал он.
Солдаты угрожающе окружили Можайцева, пришлось повиноваться.
Жесткая скамейка вместо постели да крошечный грязный столик составляли всю мебель в камере, куда по приказанию Гюнтера Курца был помещен инженер Можайцев. Ему оставили его одежду, но все имевшиеся при нем вещи отобрали, вплоть до перочинного ножа и авторучки. Можайцев молча лежал на скамейке. Хотелось о многом подумать, но мозг точно почувствовал себя в заключении — отказывался работать… Хотелось встать, размяться, походить, но тут не расшагаешься — от двери, типично тюремной, с «глазком», до окна, странного, узкого, похожего на щель в стене, нет и двух шагов. В окно-щель видны серые безрадостные скалы на противоположной стороне «Каньона смерти» и кусочек залитой бетоном взлетно-посадочной полосы на самом дне ущелья.
На следующий день в коридоре загремели ключами, и на пороге вырос Гюнтер Курц. Его сопровождали солдаты из охранного батальона.
— Одумались? — Курц строго уставился на пленника.
Тот продолжал безучастно лежать на своем тюремном ложе.
— Функ дал мне все полномочия решить вашу судьбу, — продолжал Курц. — Если хотите жить — приступайте немедленно к работе над вашими установками.
— Меня не интересуют ваши полномочия, — резко сказал Можайцев. — Я буду разговаривать только с Функом.
Гюнтер Курц ухмыльнулся.
— Вы полагаете, что специально для беседы с вами герр Функ должен бросить все дела и прилететь сюда? — ехидно спросил он.
— Разговаривать буду лишь с ним. Вы зря теряете со мной время, Курц.
Гюнтер Курц глухо выругался, подумав, сказал:
— Мне приказано показать вам вольфшанце… Вы должны убедиться в нелепости вашей идеи фикс относительно диверсии — вольфшанце взорвать нельзя. Знаете ли вы, что такое «волчье логово» Функа? Это… — он подыскивал подходящие слова. — Это первозданная каменная громада. Оно было бы уничтожено вместе с нами лишь в том случае, если бы где-то в недрах земной коры, под нами, неожиданно разверзлось жерло вулкана, но, увы, герр Можайцев, природа не на вашей стороне — здесь нет вулканов. Вставайте, пошли.
— У меня нет настроения заниматься экскурсиями, — со злостью возразил Можайцев. — И перестаньте болтать насчет идеи фикс… Мной руководила все это время не навязчивая идея неврастеника, а цель всей моей жизни, Курц, — впрочем, вам не понять этого. Вы признаете только силу, — он с ненавистью посмотрел в глаза собеседника. — Незаконно схватили меня, безоружного, бросили в эту каменную могилу и еще имеете наглость приходить сюда для каких-то переговоров со мной. Убирайтесь, разговаривать буду только с Функом, сообщите ему об этом.
Курц топтался у двери. Неожиданно предложил:
— Хотите, я покажу вам смонтированные Шольцем установки «М-1»?
— Смонтированные? — Можайцев сел. На плане Родриго стартовая площадка с его установками не была обозначена, и это обстоятельство весьма заботило Можайцева, — «адские машины» Прайса пришлось в известной мере располагать наугад, полагаясь на то, что в результате мощного взрыва здесь все равно ничто не уцелеет. — Смонтированные?
— Да, конечно, — подтвердил Курц. — Интересно? Ну, пошли. А Функу я сегодня радирую о вашем упрямстве.
Глубокая шахта, как и предполагал Можайцев, оказалась естественной пропастью, столь типичной для этих мест, основательно расширенной и приведенной в соответствующее состояние инженерами Функа. На дне шахты помещались установки «М-1», мощные агрегаты и специально для них сконструированные ракеты в «люльках» — амортизаторах. Можавцев внимательно осматривал свое детище. В галерее, рядом с пусковыми механизмами, стоял Шольц, предатель Генрих Шольц. Он заискивающе улыбался, — Можайцевым при виде бывшего помощника овладел неудержимый гнев: вот он, человек, погубивший его мечту, убивший его.
