Через некоторое время мы почувствовали, что «Гуреев» уже не стоит на якоре, а куда-то идёт.
— Куда же мы уходим? — спросили мы капитана.
— Домой.
— А баржа? А моторка? А люди?
— Ничего. Перекантуются как-нибудь. Скоро будет прилив, и баржа сама снимется с мели.
Трудно было описать то ощущение, которое овладело нами после того, как мы ступили на родной баренцбургский берег. В консульстве нам оказали встречу, достойную челюскинцев или папанинцев. Жёны на радостях принялись щипать уток и готовить торжественный завтрак.
Время было 6 часов утра следующего дня.
Спустя пару часов после нашего ухода с места аварии баржа вместе с вертолётчиками снялась благополучно с мели и прибыла в порт.
Здесь было место воспитанья,
Был дом науки и добра.
М.А. Дмитриев
Рано утром морозный воздух раскалывается в мотоциклетном треске «бурана», и обитатели «замка Иф», просыпаясь в сумраке своих комнат-келий, по привычке думают: «Это Борис Иванович поехал на мыс Хеер. Вставать ещё рано, можно полежать часик».
Борис Иванович Синицын — метеоролог. На восточной окраине Баренцбурга стоят два четырёхэтажных дома: один из них принадлежит мурманчанам-метеорологам, а другой — москвичам-гляциологам. Метеорология и гляциология — это две постоянные компоненты научного присутствия советской (российской) науки на архипелаге. Исследователи ледников на Шпицбергене «прописались» в Баренцбурге в 1965 году, когда сюда приехала первая ледниковая экспедиция Института географии АН СССР, и с тех пор ведут непрерывное наблюдение и изучение ледового покрова Шпицбергена. Метеорологи поселились на Шпицбергене с незапамятных времён — без них представление о баренцбургской «полярке» будет далеко не полным.
Основная научная база Синицына — в «научном городке», но вокруг посёлка он расставил многочисленные датчики температуры, давления и влаги воздуха, направления и силы ветра, которые в определённое время, независимо от погоды, надо контролировать, проверять и с которых регулярно надо «брать показания». Вот и мелькает худая и длинная фигура метеоролога по посёлку: то там покажется, то тут.
Борис Иванович всю свою сознательную жизнь провёл на Севере, он потерял счёт своим «поляркам», куда только не забрасывала его судьба и в каких примитивных условиях он только не зимовал! Баренцбург для него — высшее достижение комфорта. Скорее всего, это последняя его зимовка, а потом с первым пароходом из Мурманска он вернётся на материк и уйдёт на пенсию.
Борис Иванович — заядлый рыбак, и без него не обходится ни одна рыбацкая вылазка на озеро Линнея, Эрдмана или Ледяное. Он единственный человек за полярным кругом, у которого имеются навозные черви. Он захватил с материка ящик перегноя и теперь старательно поддерживает в нём популяцию членистоногих, на которых так хорошо «берёт» шпицбергенский тощий голец. Ледяной покров на озёрах достигает полутора метров, и пробурить в нём лунку не так уж просто. Метеоролог сконструировал для этого специальный бур.
Поездка с Борисом Ивановичем на рыбалку — большая честь для новичка.
Синицын снисходительно относится к своим соседям-гляциологам. Но эта снисходительность, как представляется, не результат проявления каких-то личных наслоений. Скорее это естественная реакция одной науки на другую. Гляциологи появляются на архипелаге ранней весной и заканчивают свои изыскания поздней осенью, а метеорология — наука солидная и постоянная, потому что прогноз погоды нужен людям и зимой. Особенно зимой. Кроме того, гляциологи ничего не понимают в рыбалке, они вечно куда-то спешат, скачут по своим горам и постоянно суетятся.
А Борис Иванович основателен, нетороплив и чрезвычайно самодостаточен. (Обладателем такого же «нордического» характера оказался и Проценко Юлиан Аполлонович, сменивший вскоре Синицына Б.И. Он тоже потомственный полярник и родился чуть ли не в чуме то ли на Таймыре, то ли на Чукотке. Его, как и родителей, повсюду сопровождает верная подруга жизни, презрев все трудности кочевой жизни и оставив на материке детей. Правда, Юлиан Аполлонович не испытывает тяги к рыбалке — он предпочитает охоту, но охотиться на Шпицбергене можно лишь весной на уток или гусей, а осенью участвовать в лицензионном отстреле оленей, излишняя популяция которых может из-за недостатка корма привести к гибели «лишних» животных. Объявляемая сюссельманом норма отстрела животных, как правило, не выполняется, поэтому зимой в каньонах часто можно видеть туши погибших от голода оленей.)
Начальник экспедиции гляциологов — Евгений Максимович Зингер, потомственный полярник, коренной москвич, ещё в детстве наслушавшийся от друзей отца — Папанина, Кренкеля, Шмидта и других полярников — рассказов о покорении Севера и надолго связавший свою жизнь с Шпицбергеном.
Он — полная противоположность Синицыну и Проценко. Самым лучшим занятием Евгений Максимович считает вылазки на ледники, контакты с новыми людьми и изготовление «зин-геровки». Это очень непоседливая личность с неуёмной тягой к передвижениям и перемещениям. Он лёгок на подъём и ради хорошей компании и задушевной беседы за чашкой чая готов пойти на край света. Каждый год, словно перелётная птица, он мигрирует между Баренцбургом и Москвой, но делает это по необходимости. Он с удовольствием оставался бы на Шпицбергене на целый год, но, во-первых, вопрос упирается в скудное финансирование экспедиции, а во-вторых, в зимнюю стужу ледники «спят», и, по большому счёту, гляциолог в этот период остаётся безработным.
В посёлке установилась примета: если Зингер Е.М. появился в Баренцбурге, значит, зиме конец.
Непременный спутник Евгения Максимовича—Леонид Сергеевич Троицкий, на первый взгляд слишком интеллигентный и совершенно не приспособленный к полярному ремеслу человек. Однако внешний вид обманчив: Леонид Сергеевич настолько кажется неприспособленным и уязвимым в быту, насколько является талантливым и выносливым учёным-гляциологом в поле.
Мне приходилось наблюдать, какие трогательные отношения скрываются за внешней грубоватостью двух старых друзей. На базе экспедиции Зингер Е.М. берёт шефство над Троицким Л.С., добывает и готовит пищу, моет посуду, принимает все важные решения, и это даёт ему основания подшучивать над своим другом, слегка разыгрывать его, не переступая, впрочем, границ дозволенного. Например, Евгений Максимович при всех называет его «Троцким», рассказывает о его ошибках и промахах, но всегда беззлобно, дружелюбно. К ним с полным правом можно применить поговорку, что «милые бранятся — только тешатся». Для них такие отношения — способ преодоления старости, незаметно подкравшейся к ним из-за острого гребня ледовой горы. Леонид Сергеевич давно привык к дружеским наскокам Евгения Максимовича и только смущённо улыбается в ответ.
Но, несмотря на преклонный возраст, они не собирались тогда сдаваться и списывать себя на пенсию и с юношеским задором выполняли составленные в Москве научные планы.
Е.М. Зингер заработал себе у норвежской контрразведки звание резидента КГБ на Шпицбергене, о чём он, зная достоверно, кого я в Баренцбурге представляю, с гордостью мне поведал. И это было немудрено при его удивительной способности во всё вникать и везде поспевать. Он пропускал мимо ушей все предостережения и предупреждения о коварстве иностранных разведок, смело завязывал знакомства и поддерживал контакты с норвежцами в самые мрачные годы холодной войны, полагаясь на здравый смысл и свой опыт. Признаться, у тогдашних блюстителей безопасности советских граждан за границей были вполне обоснованные причины для того, чтобы придираться к Евгению Максимовичу: далеко не все его связи в Лонгйербюене могли объясняться научной необходимостью. Он был таков, что просто интересовался всем. Но он обезоруживал любого «цербера» своей открытостью и искренностью, и, как правило, ему всё сходило с рук.
О «зингеровке» в Баренцбурге и за его пределами ходило много слухов. Утверждали, что лучшего напитка на архипелаге не найти и что удостоиться чести пригубить его Евгений Максимович позволяет не каждому. (Как вы догадались, речь идёт об алкогольном напитке собственного, Евгения Максимовича, изобретения и изготовления.) Нужно сказать, что сам автор напитка не страдал скромностью и повсюду рекламировал его под названием, не оставлявшем ни у кого сомнений в его происхождении.
Я был однажды приглашён-таки на дружеский обед к автору «зингеровки» и отведал в достаточном количестве спиртовой настойки. Желание продолжить дегустацию не проходило и после того, как мы вчетвером — Троицкий, Зингер и мы с женой — незаметно уговорили одну бутылку и перешли к остаткам второй. Было ясно, что разведенный спирт был настоян на апельсиновых корках, но Евгений Максимович обладал каким-то дополнительным секретом настойки, потому что все её имитации отличались от оригинала, как шедевры Эрмитажа от их грубых копий, продающихся на Арбате. Открыть этот секрет он не захотел.
