— Пустите руки! — со слезами воскликнул профессор. — Дайте я!
Офицер пробовал улыбнуться и всё повторял:
— Что уж… Мне конец. Вы, голубчик, бегите. Редут взят… А я потерплю. Иль кто сжалится, добьёт…
Фондорин ткнул ему в нос тряпицу, обильно смоченную метиловым эфиром. Раненый закатил глаза и умолк.
Роясь в раскромсанной брюшной полости, профессор видел, что сделать ничего нельзя. Дышать капитану оставалось не более десяти минут.
— Voilà un chirurgien![138] — закричали сзади.
Чьи-то руки схватили Самсона за плечи.
— Вы из наших? — взволнованно спросил по-французски молодой человек в синем мундире. — Ах, неважно! Хватит возиться с этим русским! Chef-de-battalion[139] ранен! Скорее! Да берите же его, ребята!
С обеих сторон профессора подцепили солдаты и бегом поволокли куда-то. Вокруг были одни синие мундиры. Чёрные и зелёные если и попадались, то лишь под ногами. Редут действительно был взят.
IV.
У майора пулей была разможжена лодыжка. Наложив выше раны жгут, Фондорин объяснил столпившимся вокруг офицерам и солдатам, что нужно поскорей нести раненого на стол и делать ампутацию, не то будет поздно.
Старший из офицеров сказал:
— Будьте при командире неотлучно. Чёрт побери, если он умрёт, вы ответите головой! Эй, носилки сюда!
Вот простейший способ безо всякого риска оказаться во французском лагере, мгновенно подсказала Самсону форсированная берсеркитом мыслительная функция. Всё выходило как нельзя к лучшему.
Он сопроводил носилки на полковой операционный пункт, расположившийся в большом амбаре на окраине близлежащей деревеньки.
Там повсюду — на полу, снаружи и даже на улице — лежали десятки раненых, а от редута всё подносили новых. 61-й потерял при штурме больше трети своего состава. Санитарные повозки, так называемые «амбулансы», перевозили самых тяжёлых в дивизионный лазарет, но майора, любимца всего полка, штаб-лекарь решил оперировать сам, благо тот находился в милосердном бесчувствии.
Полковой врач (его звали Демулен) с похвалой отозвался о наложенном жгуте и спросил у коллеги имя.
— Фон Дорен? — переспросил он. — Вы, должно быть, из вюртембержских конных егерей, что стояли по соседству? Ваш полк и весь корпус Монбрена переведены в резерв, вы отстали от своих. Послушайте, мсье фон Дорен, ваши егеря в бою не были, а у меня, сами видите, сущий ад. Не согласитесь ли остаться, по-товарищески?
Самсон охотно согласился.
Весь остаток дня и половину ночи он провёл у стола, орудуя то пилой, то иглой, то пулевыми щипцами. Он работал так быстро, что санитар едва успевал подносить льняную корпию, Argentum nitricum для прижигания ран и Sphagnum fuscum, целебный мох для компрессов.
К полуночи действие берсеркита начало выветриваться, профессора заклонило в сон.
Врачи вышли за околицу подышать свежим воздухом. Голова у Самсона кружилась, в висках стучало.
— Мне нужно возвращаться в полк, — сказал он французу. — Я падаю с ног. Вам больше не будет от меня прока.
Демулен с чувством приобнял его.
— Ещё бы! Вы сделали впятеро больше меня! Ложитесь спать. У меня отличная раскладная кровать.
— Нет, я должен идти, — стал отказываться Фондорин, думая, что ещё придётся искать в огромном французском лагере ставку императора.
Следующая реплика лекаря заставила Самсона встрепенуться.
— Я не отпущу вас! Вы заслуживаете награды, и вы её получите, не будь я Анри-Ипполит Демулен! Видите вон тот холм, где горят факелы? — Француз показал в поле. — Там поставили шатёр для Маленького Капрала. Ему угодно назначить этот пункт своею ставкой на время грядущего сражения.
— Неужто? — прошептал профессор. «Маленьким Капралом» во французской армии любовно называли Бонапарта.
— Это решено. Император наблюдал оттуда за нашей атакой. Эта позиция ему понравилась. Я знаю привычки Великого Человека. Он обязательно придёт проведать раненых. И тогда, слово чести, я расскажу о вашей заслуге. Оставайтесь, вы не пожалеете!
— Хорошо, я останусь…
Но я не готов, совершенно не готов, пронеслось в голове у Фондорина. Его план выглядел совсем иначе. С другой стороны, глупо было отказываться от случая пусть не удалить опухоль, но хотя бы рассмотреть её вблизи.
— И правильно сделаете! — Демулен дружески хлопнул коллегу по плечу. — Но только советую переодеться. Император не любит, когда военный чиновник или наш брат лекарь расхаживает в партикулярном платье. Ваши вещи, верно, остались в полку? Не беда. Я одолжу вам мой запасной мундир.
В палатке профессор из последних сил облачился в форму армейского хирурга: синий сюртук с белыми отворотами, красный жилет, синие панталоны, а затем повалился на полотняное ложе и заснул мертвецким сном. Демулен бережно укрыл его своею шинелью.
V.
Толком выспаться не довелось.
Рано утром Фондорина с трудом растолкал его новый товарищ, во всю ночь так и не сомкнувший глаз. С минуты на минуту ожидалось явление императора.
Амбар был сколько возможно вычищен. Пол устлали новой соломой, раненых разложили поровней, кровавые обрывки корпии и древесной ваты убрали. Уцелевшие офицеры полка во главе с командиром стояли во дворе. Оба врача поместились во второй шеренге.
В последний миг славный Демулен повесил на «вюртембержца» положенную по уставу полусаблю, и у профессора возникла идея: не переменить ли план? Уж не сама ли Фортуна подсказывает самый простой выход?
Чего легче: выпить снова берсеркита, и когда покажется мучитель отчизны, изрубить его на куски, а там будь что будет.
Но лекарская полусабля, судя по клинку, вовсе не знавала точила. Ею, пожалуй, можно было набить тирану славную шишку, ежели со всей силы стукнуть по башке, но зарубить насмерть — навряд ли. Кроме того, план есть план. Он составлялся на холодную голову и с верным расчётом. Самсон постановил отвергнуть заигрывания неверной Фортуны и покамест ограничиться осмотром будущего пациента — именно так профессор предпочитал мысленно называть великого завоевателя.
Ожидали довольно долго. К полковым офицерам и лекарям присоединилось дивизионное начальство, встав впереди, отчего Фондорин оказался в третьем ряду. Потом прибыл взвод конных лейб-жандармов. Рослые молодцы в высоких медвежьих шапках спешились и образовали род коридора. Командир личной охраны императора, пучеглазый майор с бакенбардами небывалой кустистости, оглядел двор и лазарет, после чего занял пост возле двери.
Лишь затем от холма, где расположилась ставка, съехал Бонапартов кортеж. Все тянули шеи, тщась разглядеть средь сияющей золотым шитьём свиты и красномундирного конно-егерского эскорта императора, но его было не видно.
Вдруг Демулен взволнованно схватил Самсона за локоть:
— Вон он!
Низенький полный человек в затрапезном сюртуке, в большой шляпе без плюмажа, ссутулясь ехал шагом, с двух сторон заслоняемый телохранителями. Его прекрасного арабского коня вёл под уздцы слуга в восточном одеянии.
— Кто это? — прошептал Самсон.
— Рустам, личный мамелюк.
— Он араб?
— Тифлисский армянин. Это один из двух слуг, неразлучных с императором днём и ночью.
— А кто второй? — спросил профессор, которому эти сведения были очень нужны.
— Камер-лакей Констан. Видите его? Плотный господин с провизионной корзиной у седла. — Демулен показал на всадника в затканной золотыми пчёлами ливрее и умильно прибавил. — Перед большой битвой у Гения всегда зверский аппетит. Смотрите, смотрите! Констан подаёт ему что-то! Кажется, цыплячью ножку, обёрнутую салфеткой! И наливает из фляги! А слева от его величества сам маршал Даву, князь Экмюльский…
Он принялся называть прославленных военачальников, окружавших Наполеона, но Фондорин больше не слушал и всё смотрел на камер-лакея. Он даже проглядел, как Бонапарт спешился, и вновь перевёл взгляд на гения, когда тот уже шёл мимо строя офицеров.
Вблизи стало видно, что восторженный врач не преувеличил: этот человек с внешностью булочника — безусловный genius[140] войны, то есть само воплощение её алчного, неукротимого духа. От всей неказистой фигуры Маленького Капрала, от его одутловатой физиономии исходили физически ощутимые волны могучей силы и неколебимой уверенности. Он медленно шагал вдоль шеренги, и люди будто заряжались частицей этой мощи; их плечи распрямлялись, глаза зажигались экстатическим огнём. Взгляд императора обладал поразительной особенностью: будучи устремлён на людей гораздо более рослых, он производил впечатление света, лучившегося откуда-то сверху, с недостижимой высоты. Или, наоборот, из бездонной глубины, из непостижимой бездны? Штандарты Наполеона были украшены пчёлами, на древках сияли имперские орлы, но сам властитель напомнил Фондорину не крылатое созданье, а скорей подводную тварь — белую акулу или касатку. В движениях Бонапарта чувствовалась та же ленивая неторопливость, в любое мгновение грозящая обратиться смертоносным рывком.
