Подойдя к столу, полковник увидел тарелку с сосисками, чай и записку: «Завтракайте! Я ушел на завод». Эта маленькая забота Романкина растрогала его.
Выйдя из гостиницы, он мгновенно ощутил запах приближающейся весны. Этот особенный неповторимый запах был ему хорошо знаком. На железной дороге ко всему этому еще примешивался теплый запах жженного угля. В селе запах весны неотделим от запаха дымящегося навоза. Здесь же, в Донбассе, полковник еще ощутил и знакомый запах горелой породы...
Наслаждаясь весной, он медленно шел по улице, не замечая ничего вокруг.
— Прогуливаетесь, полковник? — Звонкий возглас заставил его поднять голову.
— Здравствуйте, товарищ прокурор!
Полковнику бросился в глаза играющий румянец на щеках прокурора.
На перекрестке путь им преградила траурная процессия: на двух устланных коврами грузовиках стояли гробы. Множество людей шло за ними. Впереди шел директор завода, мрачный, подавленный, с поникшей головой.
— Погубили людей, а теперь разыгрывают трагедию. Вишь, как с креста снятый! — зло сказал прокурор.
— О ком это вы?
— О директоре и его свите. В рог их надо согнуть!
— О! Значит, око за око, зуб за зуб?
— А если бы и так! Чего с ними церемониться?
— А вы уверены, что повинен именно директор?
— А кто же еще? Послушайте доклад своего Романкина. Мы с ним вчера собрали достаточно доказательств! Да и вы ведь присутствовали на одном допросе...
Когда траурная процессия скрылась за углом, полковник резко повернулся и быстрым шагом пошел к заводу.
* * *
Три дня полковник избегал разговора с прокурором и своими помощниками, стараясь самостоятельно разобраться во всех обстоятельствах происшедшего взрыва. Три дня Романкин настойчиво навязывал ему свой доклад о ходе расследования, и каждый раз полковник отсылал его с очередным заданием для новой проверки. Наконец Романкин уговорил полковника и начал раскладывать собранные им документы на маленьком столике в рабочей комнате заводоуправления.
— Электрическое оборудование цеха, — начал Романкин, — было в аварийном состоянии. Проводка постоянно искрилась. Электромоторы перегревались. Подшипники раскалялись до такого состояния, что работницы обжигали руки. И это в цехе, где находится взрывчатка. Но и это еще не все! В шнековых аппаратах случались частые поломки. Вот вам целая кипа уличающих документов. Прочитайте, что писал пожарник завода в канун взрыва. Писал, словно хотел облегчить нашу работу. Вот, пожалуйста, прочитайте хотя бы один абзац.
Полковник взял у Романкина листок. Прочитал вслух: «Если эти нарушения не будут устранены, в цехе обязательно произойдет взрыв».
— Ну, что скажете, товарищ полковник? Улика — первый сорт, — торжествовал Романкин.
— Ничего не скажешь, документ серьезный, Что же вы предлагаете?
— Предлагаю немедленно арестовать директора, главного энергетика и главного механика завода. Еще бы следовало начальника цеха, но он погиб! Прокурор согласен и сегодня же готов дать санкцию.
— А не рано?
— Почему же рано? Все абсолютно ясно!
— Даже слишком ясно! — повысил голос полковник.
— Так это же хорошо! Мои ребята постарались, собрали все доказательства... — Голос у Романкина звучал торжествующе, самодовольно.
— Я привык, товарищ Романкин, размышлять. — Полковник, волнуясь, зашагал по кабинету. — Не хочу, чтобы потом другие исправляли наши ошибки и называли нас с вами дураками.
— Ну зачем же так грубо?..
— Затем, дорогой коллега, что много, очень много нам с вами пришлось исправлять ошибок прошлого. Пора бы научиться на этих ошибках. Всего несколько дней работаем, и уже уверовали в «улики вины»!
— Но это не выдумка, это документальные и неопровержимые улики. Не верите? — Романкин умоляюще смотрел на полковника.
— Верю. Вы все правильно доложили. А вот с арестом спешить не будем!
— Не понимаю вас. — Романкин положил бумаги на стол.
— Вы познакомились с профессором? — спросил полковник.
— Познакомился.
— Так вот, несколько лет назад профессор был арестован. Слишком «ясной» тогда была его вина. А сейчас вот встретился с ним и не могу смотреть ему в глаза. Стыдно за наши тогдашние глупости. Вот как бывает, Романкин. Глубже изучайте эти ваши «улики вины».
Полковник ушел. Когда дверь за ним закрылась, растерянный Романкин произнес:
— Так я и знал. Струсил полковник...
* * *
В самые тяжелые дни неудач в период войны Карпову не было так трудно, как сейчас. Острой болью отозвалась в сердце гибель людей. Он испытывал угрызения совести перед родными погибших, перед коллективом рабочих. Корил себя, что в тот вечер ушел из цеха. Лучше бы сам там остался. А теперь всякое могут подумать. Как же, сам ушел, а людей оставил на верную гибель! Карпов уже слышал такие разговоры о главном механике Федорове. Так случилось, что Федоров, остановив работу цеха, вызвал слесарей, организовал ремонт оборудования, а сам ушел домой. Только успел он отойти от цеха, как произошел взрыв. Кое-кто и истолковал это как проявление трусости: дескать, учуял опасность и ушел из цеха, а людей оставил... Хотя такого о директоре завода и не говорили, все же Карпов принимал эти упреки и на свой счет. Особенно угнетало то, что он сам никак не мог найти причину взрыва. Уже в который раз допрашивает его прокурор, беседует с ним профессор, идут непрерывные запросы из главка и обкома, все требуют объяснений, а он ничего вразумительного сказать не может. Он чувствовал, что это воспринимается следователями как хитрость, преднамеренная уловка, попытка уйти от ответственности.
Приехав домой обедать, он сел за стол, да так и просидел более часа, уставившись в одну точку. Жена понимала душевное волнение мужа, ей хотелось поговорить с ним, помочь советом. Но разговор не получался.
— Ну, что ты так убиваешься? Авось все хорошо кончится!
Карпов ответил:
— Собери-ка лучше чемоданчик. Все может быть!
— Я уже собрала. — Жена вытащила из-под кровати небольшой чемоданчик, где лежало две пары белья, рубашки, носовые платки, мыло, бритва, носки. — Может, еще банку свиной тушенки положить?
— Зачем? Там же, наверное, кормят...
— А кто его знает, как оно там, — сказала она и заплакала.
У Карпова засаднило в горле, он пожалел жену, ее молчаливое горе потрясло его: «Чемоданчик-то давно сложила, а от меня прятала, не хотела расстраивать».
— Если посадят, вызови телеграммой маму и устраивайся на завод. Начальник отдела кадров обещал взять тебя!
В соседней комнате заплакал ребенок. Жена вышла, а когда возвратилась с дочкой на руках, Карпов уже стоял посреди комнаты с чемоданом в руках. Он поцеловал малышку, тронул ее крохотный носик, улыбнулся и ушел...
Уже сидя в кабинете, он думал о том, что будет с семьей. Трудно им без него придется... За этими размышлениями и застал его полковник.
— Вы уже пришли... — непроизвольно вырвалось у Карпова.
— Разрешите войти? — заметив растерянность директора, спросил полковник.
— Спрашиваете разрешения... Зачем?
— Я же к вам пришел, а не вы ко мне!
— Тогда прошу, садитесь! — Карпов закурил, глубоко затянулся.
— Да, я вижу, вы уже подняли руки! — Полковник подошел к стулу, на котором стоял чемоданчик, потрогал его.
— А что же мне делать? Прокурор сказал, что арестует!
— И вы согласны с ним? Почему не защищаетесь?
— Трудно защищаться, когда все складывается против меня.
— Вы считаете себя виновным во взрыве?
— Не считаю. Но факты... С техникой безопасности меня подвели. А вообще, кому это нужно, никто не хочет вникнуть в мои объяснения.
— А каковы они, ваши объяснения?
— Я не верю, что нарушения, которые мне предъявил прокурор в качестве вины, явились причиной взрыва.
— А что же было причиной?
— Не знаю точно. Может, и нарушения, а может, и другое. Надо подумать, разобраться!
— Думайте, разбирайтесь!
