Генри Кейн - Кровавый триптих

Дистанция была немалая — от пляжного шезлонга до операционного стола, но я покрыл эту дистанцию — и дня не прошло. Дистанция была немалая — от яркого солнца, мирной голубизны бассейна, бездонной лазури чистого высокого неба до прокуренного подвального бара в Гринвич-виллидж, до молодой леди по имени Рози — почти столь же нагой, сколь нагим был автоматический пистолет в её руке, до перестрелки в гараже на Девятой авеню, когда мне пришлось прикрываться трупом, точно щитом, до амбала по имени Зигги, который выпускал в меня одну за другой пули и некоторые из них попали в цель; до крови и грязи и мерзкого смрада смерти. Немалая была дистанция, но я пробежал её — все тем же летним днем.

Вечеринка накануне того дня протекала в лучших традициях нью-йоркских пирушек. Это был банкет по случаю премьеры нового мюзикла, устроенный продюсером (и его сворой ангелочков) в шестнадцатикомнатном особняке на Западной Сентрал-Парк-стрит, — один из тех банкетов, который как правило развивается по одному из двух сценариев: удачно или обнадеживающе.

На обнадеживающих вечеринках царит атмосфера скабрезного веселья в то время как сердца главного режиссера, продюсера и ангелочков в унисон тревожно екают в паузах между скучнейшими речами о финансовых проблемах театра, ибо все они с нетерпением ожидают двух часов ночи — времени «Ч», когда появляются утренние выпуски «Таймс» и «Трибюн» — в отчаянной надежде, что театральные критики, по мановению волшебной палочки, либо по необъяснимому капризу настроения, либо по здравому размышлению превратят заготовленную ими сухую жвачку в воздушное сахарное суфле. Обычно такого рода приемы внезапно комкаются сразу же после прибытия газет с рецензиями.

Но довольно об этом.

Вечеринки же удачные совсем иного рода. Тут царит подлинный дух веселья. Главный режиссер, продюсер и ангелочки рано или поздно (скорее рано) достигают состояния нирваны, что в просторечии именуется «упиться в сосиску». Тут никто не ждет рецензий. Улюлюканье и возгласы безумствующих гостей сами по себе являются рецензиями. Нескончаемые требования вновь и вновь поднять занавес сами по себе являются рецензиями. Тут никто не чувствует никакой неловкости или скованности. Успех тут столь же очевиден, как беременность в летнюю пору. Общее веселье заразительно. Банкет достигает кульминации. Шампанское льется рекой, как и положено шампанскому, виски — как и положено виски, а коктейли «водка-мартини» с однообразной регулярностью превращают гостей в бездыханные манекены, завалившиеся за стул или диван. Сюда собирается весь город — от фамильярных официантов ресторана «Линди» до печального мэра, бубнящего о неминуемой забастовке водителей городских автобусов.

Вот они какие, нью-йоркские веселые вечеринки. Каковой была та, куда пригласили меня.

Все были веселы — кроме меня. А виной всему была как всегда девушка (и я безнадежно, беспомощно, безжизненно пожимаю плечами).

Смуглая, с глубоким свежим загаром. Блондинка с блестящими губами. Высокая, с отличной фигурой. Глаза голубые и сияющие, рот красный и сияющий, золотые волосы тоже сияли. Она была в едва прикрывавшем её нагое тело черном платье из искристого атласа, строгого покроя, без всяких там финтифлюшек, плотно облегавшем фигуру. Платье начиналось где-то на середине её загорелой груди и доходило до икр. Ее стройные ноги были облачены в черные нейлоновые чулки. Наряд завершали черные туфли на высоких каблуках. Если девушке хватает духу появиться в обществе в черных нейлоновых чулках, значит, она какая-то особенная. В ней и было нечто особенное. Я глядел на неё во все глаза: когда она шагала ко мне, чуть в раскачку, высоко подняв голову и отведя плечи назад, точно шла наперекор штормовому ветру. Я глядел ей вслед: у неё были дерзко отведенные назад плечи, сильные руки, осиная талия а ниже крутая линия размеренно перекатывающегося двухолмия, которого так стесняются женщины и так обожают мужчины. Да, я не спускал с неё глаз ни когда она шла в мою сторону, ни когда удалялась. На ней не было никаких драгоценностей, кроме трехкаратного золотого колечка — явно подарка жениха.

Это колечко испортило мне все настроение.

Я впервые заметил её довольно поздно — было уже, наверное, часа два ночи. Возможно, она приехала слишком поздно, возможно, все её просто поглотил людской водоворот — четыреста гостей в шестнадцати комнатах двухэтажного дома. Шла игра в кости, отчаянная игра между мужской и женской командами, мне пришел черед бросать. Только я изготовился, припав на одно колено, как мой взгляд упал на неё — она стояла в дальнем углу комнаты — и у меня тут же пропала всякая охота к игре и весь азарт улетучился. Я отдал свои кости соседу, выпрямился и направился к ней, но она уже выходила. У лестницы я её потерял. Меня поймали в свои объятья две пухлые дамы-близняшки в одинаковых очках в роговой оправе и зеленых платьях — им вздумалось обсудить со мной перипетии национально-освободительного движения в Африке. Я удачно избежал этой участи, задушив дискуссию в зародыше несколькими глупыми замечаниями, чем выказал свое полнейшее невежество в данном предмете, и оставил их ошарашенным и возмущенными.

После тщетного прочесывания дома, я нашел её опять на первом этаже в окружении мужчин в смокингах — никто из них не был мне знаком. Но тут мимо прошествовал продюсер, отнюдь не трезвый, но ещё не утративший способности разумно мыслить. Я быстро заговорил с ним, слегка подталкивая его локтем и усиленно подмигивая, и держал его за руку до тех пор, пока в его затуманенном мозгу не блеснул луч понимания.

— А, ясно, ясно, я понял, — наконец промычал он.

Он прорвался сквозь шеренгу смокингов и вернулся с ней. Потом он не без труда отвел нас в более или менее спокойный уголок, одарил её взглядом, одарил меня взглядом и, сияя, произнес:

— Вам надо познакомиться. Вам непременно надо познакомиться. Лола Сазерн. Питер Чемберс.

— Здравствуйте! — сказал я.

— Почему? — спросила она.

Он удалился.

— Простите?

— Зачем? — повторила она

— Зачем — что?

— Зачем нам надо знакомиться?

— Ох, не знаю, правда, не знаю. Но он мне все уши прожужжал по этому поводу, все показывал вас в толпе и повторял, что нам с вами надо познакомиться.

— Все уши?

— И правое, и левое.

— Но я же приехала сюда минут десять назад.

Я только рот раскрыл.

Но она была со мной мила. Ее голубые глаза медленно проехались по мне, потом она улыбнулась и, честно говорю, тут-то я и погиб. Когда она улыбнулась, обнажились два ряда идеально белых зубов, обрамленных ярко-красными губами, но дело было не в этом. Ее ослепительно белые зубы обрамлялись губами точно сияющей рамой, глаза её сузились и ноздри небольшого носика затрепетали. Но даже и не в этом было дело. Все дело было в выражении, которое возникло у неё на лице с этой улыбкой. Можно было подумать, что ей только что рассказали скабрезнейший анекдотец, и она восхищалась каждым произнесенным словом, хотя и пыталась это скрыть изо всех сил, и улыбнулась как бы против воли, то есть как бы улыбалась, чтобы скрыть свою естественную реакцию. От этой улыбки у меня по спине и затылку мурашки забегали.

— Вы тоже заняты в этом мюзикле? — спросила она — Но ведь вы не танцуете. Только не надо меня уверять, будто вы танцор.

— А что вы имеете против танцоров?

— Ничего. Если они женщины. — Улыбка стала ещё шире.

— Нет, я не участвую в спектакле.

— А глядя на вас, можно подумать, что вы из театрального мира. Вы такой импозантный мужчина. Я никогда не стесняюсь этого говорить мужчине прямо в лицо. Так лучше. Зачем водить вас за нос. Мужчина бреется и прихорашивается и то и се — почище всякой женщины, а когда знакомится с незнакомой девушкой, вечно мучается вопросом, как он ей понравился. А девушка молчит. И он думает, что утратил сексапильность. Ну а вы…. нет. Мне нравятся красивые мужчины… Как вы сказали, ваше имя?

— Чемберс. Питер Чемберс.

— И не участвуете в мюзикле.

— Как и вы.

Она нахмурилась. Очень мило.

— Почем вы так считаете?

— Все очень просто. Если бы вы участвовали в спектакле, вы бы и так знали, что я не из труппы.

— Вы очень проницательны!

— Это моя работа

— А в чем заключается ваша работа?

— Шевелить мозговыми извилинами.

— О, боюсь, вы мне не по зубам.

— Очень жаль.

— Нет, правда!

— Я полицейский.

— Э, нет. Вы совсем не похожи на полицейского. Не надо мне врать.

— Я частный полицейский. Частный детектив. Это правда.

— Знаете, странное дело, мне очень трудно это себе представить, ну, я имею в виду частных детективов. Я, знаете, и не думала, что они и в самом деле существуют на свете, я всегда считала, что их ну… придумали специально для кино, где они играют свою таинственную роль. Как, вы говорите, вас зовут?