– Реклама? – голос у него стал совсем ледяной.
– Ara. Ни одна газета не взяла у меня интервью. А я-то собирался поднять большой шум в прессе. Полезно для бизнеса. Частный сыщик садится в тюрьму, но не продает приятеля.
Он подошел к двери, взялся за ручку и обернулся.
– Смешной вы, Марлоу. Как ребенок. Конечно, на сто миллионов можно купить много рекламы. Но если действовать с умом, друг мой, можно купить еще больше молчания.
Он открыл дверь и вышел. Потом явился помощник шерифа и отвел меня обратно в камеру номер три в уголовном секторе.
– Недолго вы у нас задержитесь, раз Эндикотт на вас работает,? дружелюбно заметил он, запирая меня на замок.
Я ответил, что он, надеюсь, прав.
Тюремщик в первую ночную смену был крупный блондин с мясистыми плечами и располагающей ухмылкой.
Возраста он был среднего и давно изжил в себе как жалость, так и злобу.
Главное – без проблем отбыть свои восемь часов. Похоже, что он вообще жил без проблем. Он отпер мою дверь.
– Гости к вам. От прокурора. Не спится, что ли?
– Рановато мне спать. Который час?
– Десять четырнадцать. – Встав на пороге, он оглядел камеру. Одно одеяло было расстелено на нижней койке, другое свернуто вместо подушки. В мусорной корзинке – пара использованных бумажных полотенец, на краю раковины ? маленький рулон туалетной бумаги. Он одобрительно кивнул.
– Личные вещи есть?
– Только моя личность.
Он оставил дверь камеры открытой. Мы прошли по тихому коридору до лифта и спустились в приемную. У стола регистрации стоял толстяк в сером костюме и курил трубку из кукурузного початка. У него были грязные ногти, и от него пахло.
– Я Спрэнклин из прокуратуры, – сообщил он грозно. – Мистер Гренц требует вас наверх. – Он пошарил у себя на боку и извлек пару браслетов.
– Примерьте, подойдут вам?
Тюремщик и регистратор веселились от души.
– В чем дело, Спрэнклин? Боишься, он тебя пристукнет в лифте?
– Зачем мне неприятности, – проворчал он. – От меня тут сбежал один. Мне за это хвоста накрутили. Пошли, парень.
Регистратор подвинул ему бланк, он расписался с росчерком.
– Рисковать ни к чему, – сообщил он. – В этом городе и не такое бывает.
Патрульная машина привезла пьяного с окровавленным ухом. Мы направились к лифту.
– Вляпался ты, парень, – поведал мне Спрэнклин в лифте. – Здорово вляпался. – Это вроде как было ему приятно. – В этом городе можно как следует вляпаться.
Лифтер обернулся и подмигнул мне. Я усмехнулся.
– Ты дурака не валяй, парень, – сурово велел мне Спрэнклин. – Я одного тут пристрелил. Удирать хотел. Накрутили мне хвоста за это.
– Вам, видать, и так и этак крутят. Он задумался.
– Ara, – сказал он. – Куда ни кинь, а хвоста накрутят. Такой уж это город. Никакого уважения.
Мы вышли и через двойную дверь прошли в прокуратуру. Телефонный коммутатор был отключен на ночь. В приемной никого не было. В одном-двух кабинетах горел свет. Спрэнклин открыл дверь небольшой комнаты, где помещались письменный стол, картотека, пара жестких стульев и коренастый человек с энергичным подбородком и глупыми глазами. Лицо у него было красное, и он стал заталкивать что-то в ящик стола.
– Стучаться надо, – рявкнул он на Спрэнклина.
– Извиняюсь, мистер Гренц, – пробурчал Спрэнклин. – Я за заключенным следил. Он втолкнул меня в кабинет.
– Наручники снять, мистер Гренц?
– Какого черта ты их вообще надевал, – сварливо осведомился Гренц, глядя, как Спрэнклин отпирает наручники. Связка ключей у него была величиной в грейпфрут, и он долго копался, пока не нашел нужный.
– Ладно, катись, – велел Гренц. – Подожди там, заберешь его обратно.
– У меня вроде дежурство кончилось, мистер Гренц.
– Кончится, когда я скажу.
Спрэнклин побагровел и протиснул свой толстый зад в коридор. Гренц проводил его свирепым взглядом, а когда дверь закрылась, перевел этот взгляд на меня. Я пододвинул стул и сел.
– Я не велел садиться, – проревел Гренц.
Я выудил из кармана сигарету и взял ее в зубы, – И курить не разрешал, – проревел Гренц.
– Мне в тюрьме разрешают курить. Почему здесь нельзя?
– Потому что это мой кабинет. Здесь я хозяин. – Над столом поплыл резкий запах виски.
– Пропустите еще глоточек, – посоветовал я. – Успокаивает. А то мы пришли, помешали.
Он со стуком откинулся на спинку стула. Лицо налилось краской. Я чиркнул спичкой и прикурил. Минута тянулась долго. Потом Гренц вкрадчиво сказал:
– Так, так, крепкий парень. Выпендриваемся? А я тебе вот что скажу.
Приходят сюда такие, всех размеров и в разном виде, а выходят отсюда все одного размера – наименьшего. И в одном виде – в согнутом.
– Зачем вы хотели меня видеть, мистер Гренц? И не стесняйтесь, если желаете приложиться к бутылке. Я сам люблю пропустить глоток, если устал, нервничаю и переработал.
– Вас вроде не очень волнует история, в которую вы влипли.
– А я ни во что не влил.
– Это мы посмотрим. Пока что мне нужны от вас очень подробные показания. – Он повел пальцем на диктофон, стоявший на подставке у стола.?
Сейчас запишем, завтра перепечатаем. Если первый заместитель будет вашими показаниями доволен, он может выпустит вас под подписку о невыезде.
Поехали. – Он включил диктофон. Голос у него был холодный, решительный и нарочно мерзкий. Но правая рука подбиралась обратно к ящику стола. Красные прожилки на носу ему было рановато иметь по возрасту, но они у него были, а белки глаз были нехорошего цвета.
– До чего же от этого устаешь, – заметил я.
– От чего устаешь? – огрызнулся он.
– От жестких человечков в жестких кабинетиках со своими жесткими разговорчиками, которые ни черта не значат. Я проторчал пятьдесят шесть часов в секторе для уголовников. Никто на меня не жмет, не показывает свою власть. Им это пока не нужно. Это у них в запасе, когда потребуется. А почему я туда попал? Меня взяли по подозрению. Что это за чертова система, когда человека пихают за решетку, потому что какой-то полицейский не добился ответа на вопрос? Какие у него были улики? Номер телефона в блокноте. А что он доказал, посадив меня? Ни черта, только, что у него есть власть. Теперь и вы туда же – добиваетесь, чтобы я ощутил, сколько власти от вас исходит в этой папиросной коробке, которую вы именуете своим кабинетом. Посылаете за мной, на ночь глядя, своего запуганного прихвостня. Может, думаете, если я просидел пятьдесят шесть часов наедине со своими мыслями, то разрыдаюсь у вас на груди и попрошу погладить меня по головке, а то в этой большой нехорошей тюрьме так чертовски одиноко? Кончайте вы, Гренц. Пропустите глоток и будьте человеком. Допускаю, что вы просто делаете, что положено. Но для начала снимите кастет. Если вы важная персона, он вам не нужен, а если нужен, значит, вы не такая важная персона, чтобы на меня давить.
Он сидел, слушал и глядел на меня. Потом кисло усмехнулся.
– Красивая речь, – заявил он. – Ну, пар мы выпустили, теперь давайте показания. Будете отвечать на вопросы или сами расскажете?
– Это я для сотрясения воздуха говорил, – сообщил я. – Люблю звук собственного голоса. Я не буду давать показаний. Вы юрист и знаете, что я не обязан.
– Вероятно, – неприветливо отозвался он. – Я закон знаю. И полицейскую работу тоже. Даю вам шанс оправдаться. Не хотите – плакать не буду. Завтра в десять утра могу вызвать вас в суд для предварительного слушания. Может, вас выпустят на поруки, хотя я буду против, но если выпустят, то не даром.
Дороговато обойдется. Вот так можем устроить.
Он посмотрел на какую-то бумагу, прочел ее и перевернул лицом вниз.
– По какому обвинению? – осведомился я.
– Статья тридцать вторая. Сообщничество. Уголовное преступление. Можно заработать до пяти лет в Квентине.
– Вы сначала Леннокса поймайте, – осторожно заметил я. У Гренца что-то было в заначке, я это чувствовал. Что именно – неизвестно, но было точно.
Он откинулся, взял ручку и медленно покатал ее между ладонями. Потом улыбнулся с явным наслаждением.
– Леннокса трудно спрятать, Марлоу. Обычно для розыска нужна фотография, да еще четкая. Но когда у парня располосовано шрамами пол-лица... Не говоря уже о том, что ему всего тридцать пять, а он весь седой. У нас есть четыре свидетеля, а может, еще найдутся.
– Свидетели чего? – Во рту у меня стало горько, словно меня опять ударил капитан Грегориус. Это напомнило про шею, которая распухла и все еще болела. Я осторожно потер больное место.
– Не прикидывайтесь, Марлоу. Судья из верхнего суда Сан-Диего и его жена как раз провожали сына с невесткой на этот самолет. Все четверо видели Леннокса, а жена судьи заметила машину, в которой он приехал, и кто с ним был. Вам остается только молиться.
– Мило, – отозвался я. – Где вы их раскопали?
