— Нет, ничего, я сам еще раз позвоню, спасибо, — ответил он.
В семь минут первого он еще раз позвонил. На сей раз девушка узнала его по голосу.
— Минуточку, — сказала она, — я позову ее.
Алекс подождал.
— Алло? — послышался в трубке женский голос.
— Миссис Ротман?
— Да?
— Это Артур Платт из Ассоциации трудящихся инвалидов. Мы просим вас сделать заказ по телефону на лампочки, изготавливаемые инвалидами…
— Мне очень жаль, — ответила миссис Ротман, — но у нас достаточно лампочек. Извините.
— Но вы можете заказать немного…
— Спасибо, нет. — Она повесила трубку.
Теперь он знал о Ротманах все, что ему было нужно, но этот проклятый вестибюль по-прежнему беспокоил его. Ограбление уже не казалось такой простой задачей. На самом деле оно начинало представляться ему самым рискованным делом, на которое он только мог отважиться. Он начал уже подумывать, не отказаться ли.
Ему много о чем нужно было подумать.
Терзаемый сомнениями, Алекс направился в центр.
Он перекусил хот-догом и бутылкой содовой с лотка на Бродвее, затем пошел в парк на Риверсайд-драйв. Посидел на скамеечке на солнышке, пытаясь прикинуть все «за» и «против».
Он был теперь совершенно уверен, что мистер Ротман покидает квартиру каждый день в девять утра, а миссис Ротман уходит в десять. Мошенник сообщил, что по четвергам у горничной выходной, и Алекс не имел оснований в этом сомневаться — четверг повсюду обычный выходной для горничных. Ему завтра утром нужно сделать всего-навсего один звонок, чтобы проверить, ушли ли Ротманы. Как только он попадает в вестибюль, он проверяет почтовый ящик. Если там почты нет, он поднимается наверх и берет пустую квартиру.
Но главной проблемой остается проникновение в этот чертов вестибюль. Дверь в вестибюле — дело плевое, и вряд ли что-нибудь более серьезное ожидает его там, наверху. Но ведь надо войти в сам вестибюль, пройти через него к пожарной двери — вот в чем сложность. И если швейцар будет торчать как приклеенный у входных дверей от десяти до двенадцати…
«Нет, минуточку», — подумал Алекс.
В десять двадцать швейцару звонили из вестибюль и он побежал через улицу в гараж. Спустя пять минут он вывел оттуда «Кадиллак», а еще через несколько минут тип в фетровой шляпе спустился на лифте и уехал на этой машине. Если это происходит регулярно, если тип в шляпе каждое утро звонит в вестибюль в десять двадцать и просит через пять минут подогнать машину, тогда завтра утром швейцара не будет у дверей по меньшей мере пять минут. А для Алекса пять минут — это просто море времени, чтобы войти и вскрыть дверь пожарного выхода. Если, конечно, это происходит регулярно. Но даже если и так, это означает, что Алекс не сможет войти в дом раньше десяти двадцати, что уменьшает его рабочее время с двух часов до часа сорока минут, а это уже в обрез.
Он не знал, что и делать.
Если в квартире все окажется проще пареной репы, так он управится за несколько минут. Но если предположить, что случится что-нибудь невероятное? Черт, если бы ему не были так нужны эти деньги, то… То что? Что еще он умел делать? Горничная не знала, что там за сейф, все, что смог выжать из нее мошенник, это то, что сейф был в стене. В любом случае войти в вестибюль будет непросто — в этом деле пробного захода нет. Ну, попробуешь, ну, зайдешь. Если это окажется такой сейф, который только гарей для сноса домов выворотишь, можно забыть о нем. А стоит ли дело того? Он взвесил вероятность провести семь лет за решеткой против грядущих девяти тысяч. Он точно не знал, что получит за это рискованное дело.
Час сорок. Войти в вестибюль, вскрыть дверь, пройти шестнадцать этажей по пожарной лестнице до квартиры Ротманов, открыть дверь — и кто знает, какой там замок? Войти в квартиру, открыть сейф и выйти прежде, чем миссис Ротман вернется в полдень. Нет, минуточку. Она вернулась сегодня минут в пять первого, что дает ему еще несколько минут. Но он не намеревался дожидаться, пока она окажется у дверей. На самом деле, чтобы все прошло без сучка без задоринки, ему нужно покинуть квартиру без десяти двенадцать, ну, без пяти в крайнем случае, если вдруг она решит сократить свой моцион. Итак, если он войдет в вестибюль около двадцати минут одиннадцатого и выйдет из квартиры без десяти двенадцать, у него остается только девяносто минут — все лучше и лучше. Да пошла она, эта работа. Он позвонит Генри Грину и скажет, чтобы шел куда подальше с этим делом. Пусть сам Генри лезет туда и обчищает квартиру за девяносто минут. И все же ему нужны деньги. Если бы не деньги…
— Привет, — послышался женский голос.
Он поднял глаза. Солнце светило ей в спину, он зажмурился. Это была Джессика Ноулз, та блондинка, что жила в его доме.
— Привет, — ответил он.
— Загораете? — спросила она.
— Да. Слишком хорошее солнце, чтобы упускать его.
Она была в белых брюках и зеленой футболке, без лифчика. И не рассказывайте, что дамочки, разгуливающие без лифчиков, не озабочены кое-чем. Ее ребенок сидел в той же самой коляске, что и в сентябре. Он лопал липкую плитку шоколада. Алекс не мог сказать, мальчик это или девочка. Джессика села рядом.
— Ну, и как все прошло вчера? — спросил он.
— Кто знает? — пожала она плечами. — Разводиться — это все равно что зуб вырывать. Без анестезии.
— Да уж, — сказал он.
— А вы?
— Хорошо.
— Меня все интересует, — спросила она, — вы не актер?
— Почему вы подумали, что я актер?
— Ну, вы ехали в Линкольн-центр.
— А-а-а.
— Конечно, вы могли туда и за билетами пойти. Но я часто вижу вас днем, потому, естественно, и решила… ну, если бы вы работали в офисе… Вы актер?
— Нет, — ответил он. Он понимал, о чем она сейчас его спросит. С этими фраерами разговор всегда доходит до той точки, когда приходится врать. Раз как-то он сказал одной девушке в Майами, что он домушник. Девушка рассмеялась и сказала — ну уж, конечно.
— Так чем вы занимаетесь? — спросила Джессика.
— Вы почти угадали, — сказал он. — Я не актер, но работаю в театре. — Такого он никогда прежде не говорил, но она сама натолкнула его на мысль. Кроме того, это было враньем лишь наполовину — в Синг-Синге он помогал разместить осветители для одного шоу.
— Я так и знала, что вы работаете в театре, — сказала она, довольная своей проницательностью и непреднамеренно помогла ему врать в правильных терминах.
— Да, я там работаю, — сказал он, тут же цепляясь за слово. — Электриком.
— В Линкольн-центре?
— Нет. Я ходил туда искать работу.
— А на каких спектаклях вы работали?
— Да на многих, — ответил он.
— Может, я что-нибудь видела?
— А что вы видели?
— Мы с мужем обычно ходили в театр по крайней мере раз в неделю, — сказала она. — Пока жили вместе.
— Тогда вы видели по крайней мере два из тех, на которых я работал, — ответил он, изо всех сил желая сменить тему.
— Наверное, интересная работа, — сказала она.
— Да как все прочие, — ответил он.
— Я имею в виду, вам довелось встречаться со многими творческими людьми. Представляю себе!
— Да уж, — согласился он.
— Когда вы сказали, что вы электрик…
— Я просто размещаю осветители, вот и все. Конечно, приходится там быть. Когда идет спектакль. Присматривать, чтобы все было в порядке, сами понимаете.
— Вы управляете осветителями?
— Нет. Этим занимается другой человек, — сказал он и подумал: «Давай закругляться, ладно?» — А вы чем занимаетесь? — спросил он.
— Сейчас ничем. Ну, я не должна бы так говорить. Растить Питера и следить за домом — это и так уже работа на полную ставку.
— А сколько ему? — спросил Алекс, глядя на перемазанного шоколадом ребенка.
— Два годика.
— Очень похож на вас.
— Вообще-то на отца больше. У него отцовский рот.
— Но глаза ваши, — ответил Алекс.
— У его отца глаза тоже голубые.
— Значит, вот чем вы занимаетесь, — сказал Алекс. — Растите ребенка и ведете дом.
— Да. И бегаю в попытках выбить достойное содержание от того дешевого ублюдка, за которого я вышла замуж. Я редактор. Точнее, была им до замужества. И, наверное, этим и займусь, как только кончится вся эта возня с адвокатами.
— Ваша работа связана с рекламой?
— Нет, с издательской деятельностью. Я проверяю рукописи на предмет ошибок или противоречий, неверного произношения… ну, упрощаю, насколько возможно. Я также помогаю в разработке дизайна книги — конечно, не типографски, там это делает стилист, — хотя я указываю, где стихотворение в тексте должно быть отцентровано по самой длинной строфе, или напечатано курсивом, или где нужны разные гарнитуры шрифта, хотя сам шрифт я не выбираю, это уже дело стилиста.
