– Что ты там вытворяешь? – спросила босячка.
– Может, у него есть адрес, кого предупредить при несчастном случае? – ответил мужской голос.
– Не дури, Бебер. Ты же не умеешь читать. Смотри, ничего не свистни у парня...
Я потянулся. Как приятно было вытянуться. Даже если и побаливало местами и не слишком гостеприимным было место под мостом, который защищал от дождя, но не от сквозняков. Придя в себя первый раз, я обнаружил, что у меня связаны руки и ноги, а избавиться от веревок было бы столь же трудно, как получить отсрочку у моего сборщика налогов. Да я и не пытался (со сборщиком налогов я пробовал). Находился я в странном месте. Темном, живущем непонятной жизнью, полном странных движений. Там было не жарко и приятно пахло отрубями, кукурузой и тому подобными злаками. Не знаю, почему, мне захотелось свистнуть, и тогда я обнаружил, что и рот мне заткнули. И, похоже, глаза мои тоже были завязаны. Я повернулся на другой бок, что-то толкнув и вызвав оглушительное (или показавшееся мне оглушительным) хлопанье крыльев. Затем тишину нарушила своей сердитой руладой канарейка, проворковал вяхирь. Я был у торговца птицами и сам стал птичкой, глупым пижоном, заключенным, как и все здесь, в клетку.
– Дай ему красненького и отправь, – посоветовала босячка.
– Он мой кореш, – возразил бродяга. Он чиркнул спичкой.
Никто не явился на шум, вызванный потревоженными во сне птицами. Лишь много позднее возник тип, которого из-за повязки на глазах я не видел, но почувствовал – тип нервный, взвинченный. И он запустил руки в мои карманы, поднял меня и... А затем, больше ничего... Это был второй удар дубинкой за вечер. Выброшенный, по словам босяка, из машины, я оказался на берегу, развязанный, и полз к реке с риском в нее нырнуть. Словно мне все приснилось. Это ни с чем не вязалось. На меня напали, ударили дубинкой, связали, оставили одного среди птиц, потом снова выпустили. Меня не допрашивали, нет. Должно быть, все-таки, приснилось. И, наверное, сон еще продолжался. Это ни с чем не вязалось. Разве что у меня свистнули бумажник. Но, Боже мой, столько хлопот из-за бумажника! И мой бумажник...
Пронизывающий ветер загасил первую спичку. Чиркнули второй. Желтый язычок огонька не гас. Наверное, зажгли свечу. Сквозь туман я увидел, что босяк размахивает моим бумажником, протягивая его своей приятельнице, такой же оборванной, как и он:
– Держи, Дюсешь, раз уж ты умеешь читать...
– Он сыщик, – сказала бродяжка после короткого молчания. – Говорила я тебе, что будут у нас неприятности...
– Сыщик или нет, он мой кореш. Я его спас. Он этого не забудет. А если и сыщик? Он нам поможет...
– Это не настоящий сыщик. Это частный детектив. Ты знаешь, Бебер, что это такое?
– Нет. Он сыщик или не сыщик?
– Он сыщик, но не сыщик.
– О, дерьмо! Верни-ка мне его кошелек. Положу в его карман.
– Я знаю этого парня, – сказала Дюсешь изменившимся голосом. – И его и его подружку...
Босяк возвышался надо мной. Он нагнулся с бумажником в руке:
– Мы ничего не забрали, приятель. Мы не воры. Но ты не забудешь об услуге, да?
Он засунул бумажник мне в карман. Свет погас. Я услышал позвякивание бутылок, затем бульканье и выразительное прищелкивание языком.
– Эй, Дюсешь, – запротестовал бродяга. – Такой поздний час, а ты как в бочку вливаешь!
Она выругалась:
– Согревает.
– Я хочу дать ему глотнуть.
– Ему я сама дам, – пробормотала женщина. Я почувствовал ее приближение: – Посвети мне, Альбер. Хочу увидеть физию нашего гостя.
Он чиркнул спичкой.
– Отхлебните, – сказала она. – Дерьмо, но на другое нет денег. Когда-то у меня были полные погреба...
Я слабо оттолкнул бутылку. Я отнюдь не брезгую красным вином, но сейчас, право, не чувствовал себя в состоянии его перенести.
Словно угадав мои мысли, она сказала:
– Это не бормотуха.
– Не бормотуха? – икнул босяк. От удивления он уронил спичку. – А что же это такое?
– Ром.
– Ах! У сударыни есть скромные запасы?
– Да, сударь.
– Дай взглянуть на этикетку.
– Этикетки нет и не балуйся со свечой. Нас еще заметят... Выпей, любовь моя – добавила она.
Последнее предложение адресовалось мне. Я сделал глоток рома. Мне полегчало.
– Лучше стало?
– Да.
– Сто монет.
– Хорошо.
– Ты заплатишь, когда выкрутишься.
– Хорошо. Босяк пробурчал:
– И с меня сто монет?
– Держи бутылку, – сказала старуха.
– Хорош ром! – кашлянув, произнес он.
– Дрянь, – произнес второй голос.
Какая-то тряпка была наброшена мне на ноги. Я по-прежнему лежал вытянувшись. Или под этим мостом было не так холодно, как мне показалось вначале, или ром начинал действовать. Постепенно ко мне возвращались силы. Как только почувствую себя лучше, рвану в агентство, вытяну ноги на чистой постели и поухаживаю за своей физиономией. Двое босяков, прижавшиеся друг к другу рядом со мной, тихо переговаривались, время от времени прикладываясь к бутылке.
– Я знаю этого мужика, – шептала бродяжка. – Или он очень на того смахивает. На того, кого знала, еще будучи богатой...
– Когда ты была Дюсешь, – проскрипел ее спутник.
– Когда была Орельенной д'Арнеталь...
– Ты нам лапшу не вешай. Какая ты д'Арнеталь, ты из Трущобвиля.
– Остолоп. Эмильена тогда царила в Алансоне. До меня. Я воцарилась только в 1925...
– Воцарилась!
– Да, господин огрызок! Именно так и говорят. И я никак не могла быть уроженкой Трущобвиля...
– Там были бы недовольны.
– Я звалась д'Арнеталь... Их было двое, и они хотели переспать со мной. Вдвоем, ну, почти... С ума можно было сойти...
– Всего двое? Я считал, что ты покоряла их всех, этих толстосумов.
– Остолоп, – повторила она. – Тебе не понять. Никогда не слышал об Орельенне д'Арнеталь?
– Бог ты мой, конечно, слышал. С тех пор, как я тебя знаю, Дюсешь, ты мне все уши прожужжала этой историей.
– А раньше?
– Ох! Слышал и раньше. Была такая кокотка. Царица Парижа.
– Да, мой дурачок. У меня были авто, лакеи, особняк на авеню Булонского леса и загородный дом... И не так уж давно, в 1925 году!
Он хмыкнул:
– Загородный дом...
– Почему бы нет? Передай бутылку.
– Она пустая.
– Грязная свинья.
Они начали было переругиваться, но потом затихли. Моя голова болела меньше. Головокружение ослабло. Теперь, когда мне стало легче, ждать здесь воспаления легких было бессмысленно. Я поднялся на ноги. Да, терпеть можно.
– Куда ты, дружок? – спросил босяк.
– Смываюсь, – сказал я. – Где-то у меня есть постель.
– Тебе повезло, – заметила женщина.
– Поверх головы, – сказал я.
– И у меня была кровать, с периной!
– И кучей мужиков, – произнес босяк. Она только усмехнулась.
Я вынул бумажник и испытал еще один сюрприз. Моих деньжат не тронули. Я на ощупь чувствовал особую казначейскую бумагу. Решительно, чем больше я думал об этом налете, тем более бессмысленным он мне представлялся. Я отобрал несколько бумажек и сунул в первую подвернувшуюся мне руку.
А затем, ковыляя, ушел.
Доковылял я до улицы Пти-Шан, и длинным показалось мне это расстояние. Встретилось несколько полуночников, но ни одного полицейского. Может, к лучшему. Я утратил всякое представление о времени. Мои часы остановились, была ночь, и это все, что я знал, да большего и не хотел знать.
Мне потребовалось добрые четверть часа, чтобы преодолеть два этажа. На каждой новой ступеньке перед моими закрытыми от усталости глазами вспыхивало белое: свежее постельное белье, ряды чистеньких подушек, матрасы, мягкая, нежная, теплая великолепная постель – все прыгало у меня перед глазами. Постель... За этой дверью с табличкой, на которой можно было прочесть Агентство Фиат Люкс. Г-н Нестор Бурма, директор, меня ожидала одна такая. Эта дверь образовывала последнее препятствие, но препятствие самое тяжелое. Нужно ведь еще найти ключи. Наконец я их ухватил. Они были не в том кармане, куда обычно я их кладу.
Открыл. Вошел в приемную. Затем в комнату Элен...
Никогда не стройте планов. Из соседней комнаты диван простирал ко мне свои объятия, но что-то мне подсказывало, что я не сразу смогу им воспользоваться... В кабинете Элен царил страшный бардак. В плохо задвинутых ящиках виднелись следы обыска. Снятые с полок папки не были возвращены на место. И потихоньку, как детектив среднего уровня, я начал понимать причины нападения на меня. Я направился к собственному кабинету. Открыв дверь, зажег свет, и люстра всеми своими лампочками осветила комнату. Я оставался на пороге, чтобы полюбоваться зрелищем, если таковое было мне уготовлено. И получил свое. Тот же беспорядок, те же перевернутые вещи, те же следы посещения взломщиков. Пока мне было трудно сказать, унесли ли они что-нибудь. Но бросалось в глаза то, что они оставили.
Башмак из великолепной желтой кожи выглядел не так, как полагается нормальному башмаку, если он пуст. Но он не был пуст. В нем помещалась ступня. Начало, если идти снизу, нормально сложенного человеческого тела, в довольно хорошей сохранности. Человек лежал вытянувшись, с лицом в складках сбившегося ковра. Осторожно и преодолевая собственную слабость, я приподнял за волосы его голову. Чуть больше или чуть меньше сорока. Старше он теперь уже не станет. Серые глаза, тонкие усики, узкие губы, тяжелый подбородок, курчавые волосы. Г-н Бирикос. Ник Бирикос. Грек. Царство тебе небесное!
