– Мы ехали по мелкому делу в сторону мыса и услышали стрельбу, – объяснил долговязый. – Что происходит?
Я рассказал ему.
– Дом давно пустует, – сказал он, когда я кончил. – Тут кто угодно мог поселиться. Думаете, это Пападопулос, да? Будем поглядывать, может, его, а может, его друзей заметим – тем более обещаны такие деньги.
Мы поискали в лесу и никого не нашли. И тот, с которым я боролся, и тот, в которого я стрелял – оба исчезли. Мы с Джеком доехали до Сосалито с помощниками шерифа. Там я отыскал врача, и мне забинтовали рану. Врач сказал, что порез длинный, но не глубокий. Потом мы вернулись в Сан-Франциско и разошлись по домам.
Так закончился этот день.
А вот что случилось на другое утро. Я этого не видел. Я услышал об этом около полудня, а ближе к вечеру прочел в газетах. Тогда я еще не знал, что меня это лично касается, но позже узнал – и расскажу по поряжу.
В десять часов утра на людную Маркет-стрит спотыкаясь вышел человек, голый от разбитой макушки до окровавленных пяток. С его голой груди, спины и боков свисали узкие ленточки мяса, сочившегося кровью. Левая рука была сломана в двух местах. Левая сторона лысого черепа вдавлена. Часом позже он умер в больнице скорой помощи – не сказав никому ни слова и все с тем же отсутствующим выражением в глазах.
Полиция без труда прошла назад по следу из кровавых капель. Он окончился красным пятном перед маленькой гостиницей в переулке рядом с Маркет-стрит. В гостинице полиция нашла комнату, откуда выпрыгнул, упал или был выброшен этот человек. Постель, пропитанная кровью. На ней – разорванные, скрученные и завязанные узлами простыни, служившие веревкой. Кроме того, полотенце, которым пользовались как кляпом.
Судя по находкам, голому человеку заткнули рот, связали его и стали обрабатывать ножом. Врач сказал, что ленты на теле вырезаны, а не вырваны. Когда орудовавший ножом ушел, голый человек вывернулся из пут и, вероятно, обезумев от боли, выпрыгнул или выпал из окна. При ударе о землю он проломил себе череп и сломал руку и тем не менее сумел пройти еще полтора квартала.
Администратор гостиницы сказал, что человек прожил здесь два дня. Поселился под именем Х. – Ф. Барроуз. У него был черный саквояж, где помимо одежды, бритвенных принадлежностей и прочего полицейские нашли коробку патронов 9,65 Миллиметров, черный платок с прорезанными отверстиями для глаз, четыре отмычки, фомку, шприц с морфием. Кроме того, в комнате была еще одежда, револьвер 9,65 миллиметров и две бутылки спиртного. Денег не нашли ни цента.
Полицейские предположили, что Барроуз был взломщиком и что его связали, ограбили и пытали, возможно, сообщники, между восемью и девятью часами утра. Никто ничего о нем не знал. Никто не видел у него гостей. Соседняя комната слева пустовала. Жилец из комнаты справа ушел на работу, на мебельную фабрику, до семи утра.
Пока все это происходило, я сидел у себя в кабинете, подавшись к столу, чтобы не тревожить спину, и читал отчеты, из которых явствовало, что агенты в местных отделениях сыскного агентства «Континентал» по-прежнему ничего не могут выяснить о прошлом, настоящем и будущем место пребывании Пападопулоса и Нэнси Риган. Никаких новых данных в этих отчетах не было – я читал подобные уже три недели.
Обедать мы пошли вместе со Стариком, и за едой я рассказал ему о ночных похождениях в Сосалито.
Лицо доброго дедушки было, как всегда, внимательным, улыбка вежливой и заинтересованной, но, когда я дошел до середины рассказа, он перевел кроткие голубые глаза с моего лица на свой салат и не сводил их с салата, покуда я не закончил. Тогда, по-прежнему не поднимая глаз, он выразил мне сочувствие в связи с тем, что меня порезали. Я поблагодарил его, и мы продолжали есть.
Наконец он на меня посмотрел. Кроткие и любезные интонации голоса, выражение лица и глаз, которыми он прикрывал свое бессердечие, – все было на месте.
– Итак, первое свидетельство того, что Пападопулос еще жив, мы получили сразу после приезда Тома-Тома Кери.
Теперь уже я отвел глаза.
Я посмотрел на булочку, которую только что разломил, и сказал:
– Да.
К концу дня мне позвонила женщина из района Миссии – она наблюдала ряд весьма таинственных происшествий и была уверена, что они как-то связаны со знаменитым налетом. Я поехал к ней и, проведя там почти весь конец дня, выяснил, что половина ее происшествий – воображаемые, а вторая понадобилась этой ревнивой женщине для того, чтобы разузнать о делишках мужа.
В агентство я вернулся только к шести. Через несколько минут мне позвонил Дик Фоули. Зубы у него стучали так, что я едва разбирал слова.
– М-м-можешь п-п-приехать в-в-п-п-ртовую бахх-аль-ницу?
– Что? – спросил я и услышал то же самое, если не хуже. Но тут я сообразил, что он просит меня приехать в портовую больницу.
Я сказал, что буду через десять минут, и, поймав такси, поехал.
Маленький канадец встретил меня в дверях больницы. Волосы и одежда у него были совершенно мокрые, но он уже выпил виски, и зубы у него перестали стучать.
– Идиотка бросилась в залив! – рявкнул он, словно это была моя вина.
– Анжела Грейс?
– А за кем же я ходил? Поднялась на оклендский паром. Отошла в сторонку, к поручням. Думал, хочет что-то выбросить. Смотрю за ней. Оп! Прыгает. – Дик чихнул. – Я, дурак такой, прыгнул за ней. Держал на воде. Нас выудили. Там. – Он кивнул мокрой головой в сторону вестибюля.
– Что происходило до того, как она поднялась на паром?
– Ничего. Целый день дома. Оттуда на паром.
– А вчера, например?
– Весь день в квартире. Вечером – с мужчиной. Придорожный ресторан. В четыре – домой. Нескладно. За ним не смог проследить.
– Какой он с виду?
По описанию Дика это был Том-Том Кери.
– Хорошо, – сказал я. – Давай-ка домой, прими горячую ванну и переоденься в сухое. – Я пошел посмотреть на несостоявшуюся самоубийцу.
Она лежала навзничь, уставясь в потолок. Лицо у нее было бледное – впрочем, как всегда, – и зеленые глаза глядели не угрюмее обычного. Если не считать того, что ее короткие волосы потемнели от воды, с ней, казалось, не произошло ничего чрезвычайного.
– Странные фокусы ты устраиваешь, – сказал я, когда подошел к кровати.
Она вздрогнула от неожиданности, рывком повернулась ко мне. Тут она узнала меня и улыбнулась – улыбка вернула ее лицу привлекательность, обычно скрытую угрюмым выражением.
– Подкрадываетесь к людям, чтобы навык не потерять? – спросила она. – Кто это вам сказал, что я здесь?
– Об этом все знают. Твои фото – на первых страницах всех газет, и твоя биография, и что ты сказала принцу Уэльскому.
Она перестала улыбаться и пристально на меня посмотрела.
– Поняла! – воскликнула она через несколько секунд. – Этот недомерок, который за мной прыгнул, – ваш агент, следить послали. Так или нет?
– Я не знал, что за тобой надо прыгать, – ответил я. – Я думал, ты накупалась и сама приплыла к берегу. Тебе не хотелось на сушу?
Она не улыбнулась. Ее глаза уставились на что-то ужасное.
– Ох! Ну чего ко мне все лезут? – прохныкала она и поежилась. – Гнусная штука – жизнь.
Я сел на стульчик возле белой кровати и погладил ее по плечу, закрытому простыней.
– В чем дело? – Я сам удивился тому отеческому тону, каким мне удалось это произнести. – Почему ты хотела умереть, Анжела?
Слова, просившиеся наружу, блестели у нее в глазах, тревожили лицевые мышцы, кривили рот – но и только. Те слова, которые она произнесла, прозвучали равнодушно, но с какой-то неохотной решительностью:
– Нет. Вы сыщик. Я воровка. Мне к вам дороги нет. Никогда про меня не скажут...
– Ладно! Ладно! – Я сдался. – Только, ради Бога, не заставляй меня снова слушать этические рассуждения. Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Нет, спасибо.
– Ты ничего не хочешь мне сказать?
Она покачала головой.
– Ты себя лучше чувствуешь?
– Да. За мной следили? Иначе вы бы не узнали так быстро.
– Я сыщик – я все знаю. Не балуйся.
Из больницы я пошел во Дворец юстиции, в бюро уголовного розыска. За столом капитана сидел лейтенант Дафф. Я рассказал ему о том, как Анжела бросилась в воду. Когда я закончил, он спросил:
– Есть предположения, почему она так поступила?
– Она с большим заскоком, не поймешь. Пусть ее заберут за бродяжничество.
– Ну? Я думал, вы хотели ее выпустить, чтобы потом ловить.
– Эта затея себя исчерпала. Попробуем посадить ее на тридцать суток. Большая Флора ждет суда. Анжела знает, что Флора была среди тех, кто убил ее Пэдди. А Флора, может быть, не знает Анжелу. Посмотрим, что может выйти за месяц их сожительства.
– Это можно, – согласился Дафф. – У Анжелы нет видимых средств существования, и нечего ей прыгать в общественные заливы. Я передам куда следует.
