— Почему? — настаивала она недоверчиво. — Она же очень красивая.
— Красивая, — согласился я осторожно. — Но мне она показалась уж слишком эгоистичной. Даже не знаю, любят ли такие женщины кого-нибудь, кроме себя?
— То есть, ты уже примеряешься? — ревниво подхватила она. — Тебе бы хотелось, чтобы в тебя влюбилась?!
Что последует дальше, я знал уже наизусть. — Тебе не кажется, что нам пора? — кротко осведомился я. — Согласись, что дома ссориться как-то удобнее постели легче мириться.
С этим она спорить не стала.
— Ты догадываешься, в чем твоя проблема? — многозначительно спросила она в машине, когда мы ехали ко мне. В ней, кажется, пробуждался дух обличительства.
Вообще-то у меня было много проблем. Иногда, например, мне не хватало денег. Порой мне не нравилось, когда меня обличают. Но моего ответа не требовалось, и я промолчал.
— Ты выбираешь сильных женщин, а хочешь, чтобы они вели себя с тобой как слабые! — продолжала она с накопившимся укором. — Чтобы они терпели. Ждали тебя сутками. Прощали твои измены.
— Терпеть и прощать — это огромная сила, — задумчиво пробормотал я. — Скандалить легче!
— Я видела, как живет моя мать! — отозвалась она холодно. — Я так не хочу.
Я мог бы возразить, что не я выбираю сильных женщин, а они выбирают меня. И что мне ли не знать, насколько слабы женщины, которые считают себя сильными. Но все это не имело значения.
Сколько я себя помню, лет примерно с четырех, я всегда был на ком-то женат, причем официальный брак часто не совпадал с реальным. При этом я постоянно пребывал на этапе тяжелого, надрывного развода. Менялись женщины, но ситуация оставалась прежней. Причина была во мне. Я не менялся. Хотя временами очень старался.
В бесконечном перечне моих недостатков женщин всегда особенно привлекали два: я не умел их бросать и не мог хранить им верность. И то и другое диктовалось моей повышенной ответственностью или моим тупым мужским самолюбием, что, по сути, одно и то же.
Я люблю заботиться о женщинах, мне доставляет это радость. Дарить им дорогие подарки, покупать тряпки, баловать их и отравлять роскошью — для меня как дышать. Я не решался расстаться с ними, поскольку мне казалось, что без меня они погибнут во враждебном им мире, пропадут в одночасье. И не мог долго оставаться с какой-то одной, поскольку полагал, что во мне нуждаются многие. Мой жизненный опыт свидетельствовал об обратном, о том, что они бывали счастливы и до меня, и после. Но против инстинктов он был совершенно бессилен.
Первый из этих пороков женщины угадывали своим безошибочным чутьем. О втором я сам честно ставил их в известность заранее. Мой первый недостаток внушал им уверенность в себе, во втором им чудился вызов. Им хотелось меня укрощать. Смириться с мыслью, что тебя ждет участь всех остальных, значит, отказаться от убеждения в своей исключительности. С этим не согласится ни одна женщина даже под пытками.
Увы, я не поддавался дрессировке и оставался совершенно диким. С Наташей все обстояло еще хуже, чем с другими. Я так и не смог забыть историю с ее фотографиями. Ревность к прошлому неизлечима, поскольку изменить его мы не можем. Даже в первый месяц наших отношений, когда все чувства еще были обнаженными и острыми, эта ревность порой захлестывала меня и толкала на нелепые измены, в длинную вереницу которых я пускался с дурацким мальчишеским ожесточением.
В свою очередь, Наташа была не из тех, кто терпит. И пережив череду страстных скандалов и болезненных расставаний, мы научились держать дистанцию и не задавать друг другу лишних вопросов. Ей было труднее, чем мне. У нее было море подруг, единственное занятие которых, похоже, состояло в том, что они шпионили за мной по всему городу и, когда я все-таки попадался — а попадался я почти всегда, — неслись со всех ног доносить Наташе. Она страдала. Их рассказы ее растравляли, но не слушать их было выше ее сил.
Я тоже мучился. В основном оттого, что мне надоело чувствовать себя злодеем и негодяем. Мне это мешало. Особенно в личной жизни. Иногда я с затаенным нетерпением ждал, когда она объявит мне о разрыве, бросив на прощание уже слышанную мной не раз сакраментальную женскую фразу:
— Я думала, что смогу. Но я не смогла.
Ночью, впрочем, обычно становилось немного легче. Ее плавное боттичеллиевское тело все еще сводило меня с ума, я обожал ее губы и сладковатый медовый запах ее черных волос. Ощутив мою ей принадлежность, она на время успокаивалась.
Однако и здесь был некий взаимный обман. Я не принадлежу к тому типу вялотекущих мужчин, которым нравятся женщины с бурной биографией. Для меня нет ничего более скучного, чем проститутки, то громко стонущие в ухо, то с чавканьем жующие жевательную резинку и готовые за триста долларов изображать бурное сексуальное удовлетворение, даже если вы мирно сидите в разных углах дивана.
Наличие в даме богатого постельного опыта интересно, пока вы сидите в ресторане: вам есть, что обсудить. Но когда ее опыт оборачивается попыткой устроить вам шапито в постели, я чувствую себя так, словно на меня вылили ушат холодной воды. Я не люблю цирк, и акробатика мне нравится ничуть не больше, чем клоунада. Удовольствия в одностороннем порядке для меня не существует.
Между тем, ничто так не убивает женскую чувственность, как многочисленные случайные связи.
Наташа старательно делала вид, что ей безумно хорошо со мной. Я, чтобы не обидеть ее, старательно делал вид, что ей верю. Но это участие в художественной самодеятельности оставляло во мне какой-то унизительный осадок, который я пытался стереть очередной изменой. А мои измены она всегда угадывала раньше, чем я к ним приступал.
Утром моя охрана всегда привозила розы, охапку которых я клал рядом с Наташей на подушку, прежде чем ее разбудить. Однако теперь они уже стали дежурными и не доставляли ей былой радости.
Когда мы с Наташей на кухне пили кофе, она вдруг прервала мою вымученную болтовню неожиданным вопросом:
— А когда его убили, Хасанова, в ресторане оставалось много народу?
— Ну да, — ответил я озадаченно. — Довольно много.
— Сколько? — допытывалась она. — Человек сорок? Пятьдесят?
Легкость ее тона притупила во мне чувство опасности.
— Может, и больше, — беспечно кивнул я. — Если считать с официантами и милицией.
— Вот видишь, — печально заметила она, вмиг становясь серьезной. — А отвозил ее домой почему-то именно ты!
— По-твоему я сплю со всеми женщинами, которых подвожу? — Я постарался вложить в свой вопрос всю присущую мне иронию, но это не подействовало.
Она посмотрела мне прямо в глаза.
— По-моему, да, — твердо ответила она. И губы у нее задрожали.
— Поздравляю вас, господа! — саркастически начал Храповицкий. — Андрей попал под подозрение в убийстве.
На следующий день после гибели Хасанова Храповицкий не пустил меня в Нижне-Уральск, где я должен был давать показания в прокуратуре. Он решил, что будет гораздо безопаснее, если он, Храповицкий, сначала неофициально переговорит с прокурором области. Пять минут назад он собрал нас в своем кабинете, чтобы рассказать о встрече.
— Неужели я дождусь, когда его посадят? — встрепенулся Виктор.
— Есть надежда, — кивнул Храповицкий. — Правда, вместе с тобой.
Последнюю фразу он произнес жизнерадостно. Но мне сразу стало скучно.
— А можно без Виктора? — спросил я.
— Без Виктора не получится, — категорично заявил Храповицкий. — Он здесь главное действующее лицо. Потому что мотивом твоего преступления могли послужить только акции азотного комбината, которые мы никак не могли поделить с Хасановым. А кто является автором этого проекта, нам известно.
Виктор фыркнул, но ничего не сказал.
— Я все-таки выбрал бы Васю, — не сдавался я. — Он мне как-то роднее.
— А при чем тут я! — запротестовал Вася. Он не собирался быть мне роднее. — Я вообще за границей был все это время. Да я про эти акции дурацкие только на днях узнал.
— Не бойся, Вася, — утешил его Храповицкий. — Андрей тебя не выдаст. Правда, Андрей? — Он подмигнул мне.
— Если бить не будут, — уточнил я. — Не люблю, когда бьют.
Судя по тому, как Вася помрачнел, он решил, что бить меня будут обязательно.
— Бросьте ваши глупые шуточки, — вмешался Виктор. — Расскажи по-человечески, что там творится.
— Если серьезно, то версия нашего участия тоже рассматривается. Хотя, конечно, она не главная. Посмотри на эту историю их глазами. — Храповицкому доставляло явное удовольствие томить своих партнеров. — Андрей появляется в Нижне-Уральске и первым делом едет к Хасанову. О чем они говорили, мы не знаем, но предположим, они ссорятся из-за этих бумаг. Андрей под видом гостя коварно пробирается на банкет и улаживает весь вопрос привычным ему способом.
— Бред какой-то! — возмутился Вася. — Не лично же он Хасанова замочил!
