легко. Да ладно, родная. Не мне тебя критиковать! У самой разума не хватило помешать тебе с этим замужеством. Видимо, и я не умнее тебя. Впрочем, сейчас незачем обсуждать эту тему. Главное, что ни тогда, ни теперь для меня лучше тебя никого на свете нет! Такую дочку, как ты, днем с огнем не сыщешь. Давай-ка я встану, заварю чай, а ты звони Заминовой и договаривайся о встрече. Диля будет рада тебе доказать, что и здесь можно выглядеть столичной дивой. А пока запасись терпением. Знаешь, сегодня я хочу, чтобы ты привела меня в порядок: подстрижешь, подкрасишь, отгладишь мои шелковые халаты. А то я тебя критикую, а сама – страшней войны.
– Ну зачем ты себя насилуешь, мама? Я же вижу, что тебе очень плохо!
– Деточка, даже на смертном одре я не намерена изображать монстра. А уж пока шевелюсь, хочу выглядеть, как Шахи-Зинда при лунном свете. Там тоже старые развалины. Но как они загадочны, как романтичны!
– У тебя все юмор, мама. Лучше иди и отдыхай, я все сделаю сама.
Эвелина Родионовна легла поздно, но заснуть не смогла. Откуда-то из подсознания все время выползла мыслишка, что, приведя себя в порядок, она совершила погребальный ритуал, что жизнь закончена, а впереди – тьма, торжество врагов и отчаяние дочери. Чтобы хоть немного угомониться, Лине пришлось глотать валериану – из-за ужасного лечения по-тайски, ей теперь приходилось употреблять только растительные настойки. Перед рассветом Эвелина забылась.
Проснулась она поздно. На столе лежала записка от Тани, дочь писала, что уехала на встречу с Заминовой.
День тянулся невыносимо долго. Лине было так тоскливо, что ныли челюсти. Телевизор смотреть не хотелось – демонстрировали какую-то ерунду. Можно было бы послушать пластинки: у Пазевской была уникальная фонотека, но она боялась об этом даже подумать. Ей казалось, услышит она несколько фраз в исполнении Горовица или Микельанджело, и умрет от разрыва сердца. Тяжко вздыхая, Эвелина Родионовна устроилась с книгой у окна.
Часов в пять к дому подкатила машина и из нее вышли две шикарные дамы. Через несколько минут скрипнула входная дверь, и перед Линой предстали Татьяна и Дильбар Заминова. Диля, увешенная драгоценностями, с огромным тюрбаном черных волос, облаченная в переливающееся платье из ханатласа, сверкала, словно новогодняя елка. Положив на стол огромные подарочные коробки, перевязанные цветными лентами, она бросилась к Пазевской с объятиями.
– Я так счастлива, что Вы вспомнили обо мне, дорогая! Я Вам так благодарна за дочь! У меня есть к Вам разговор минут на десять, но это после. А сейчас посмотрите на Таню. Она у Вас стала раскрасавицей! Теперь перед ней ни один мужчина не устоит! Костюм, который на ней, я доставала себе для официальных встреч. Он строгий, английского покроя. Это лен с лавсаном, он не мнется, и в нем не жарко. Мне самой эта вещь нравится, но она длинновата – не мой рост. Босоножки и сумка – тоже импортные, поступили в комплекте, по фактуре похожи на плетеную соломку, но это синтетика, а потому быстро не порвутся, ну а обруч, который у нее на голове, обтянут натуральной кожей. Я доставала его для Зухры. Обратите внимание, все вещи составляют ансамбль – подобраны в тон! Над прической и макияжем Танечки работал наш лучший мастер – он недавно приехал из Москвы со стажировки. В общем, все, что на Вашей дочери – Европа. Да, я белье ей подобрала заграничное, и не синтетическое, а из тончайшего натурального шелка. Отделано превосходными кружевами. В коробках есть все, что нужно молодой женщине: пеньюар, ночная сорочка, халат, тапочки…Я с удовольствием позаботилась о Татьяне, но, честно говоря, подобные хлопоты у меня не кончаются уже полгода. Скоро собираюсь выдавать замуж дочь, так что требуется целый вагон денег. Теперь самое главное мебель достать!
Эвелина Родионовна, ошеломленная не столько словесным потоком Дили, сколько видом дочери, молчала.
– Ты теперь похожа на Лавинию, дорогая. Просто неотразима, – выдавила, наконец, из себя Лина.
– Ты это о ком, мама? – смущенно прошептала Таня.
– Это дочь Тициана. Он ее часто писал, потом посмотришь на ее портрет.
Татьяна, действительно, была хороша. Бледно-желтый льняной костюм строгого прямого покроя, украшенный тремя крупными перламутровыми пуговицами, свободно сидел на ее высокой полной фигуре. Легкие плетеные босоножки на устойчивом каблуке и модная сумка цвета взбитых сливок дополняли ансамбль. На голове пышный пучок золотистых вьющихся волос поддерживал обруч, обтянутый светлой кожей с тисненным золотым рисунком. Мягкий, ненавязчивый макияж был сделан так, чтобы привлечь внимание собеседника к золотисто-карим Таниным глазам, по-детски растерянным и трогательно-печальным. Светло-розовая перламутровая помада делала ее крупные губы похожими на лепестки только что распустившейся розы.
Дильбар сообразив, что так привлекло внимание Пазевской, защебетала:
– В коробках есть все, что нужно для того, чтобы так выглядеть: тени, тональная пудра, карандаши, тушь. Я думаю, если Танечка потренируется, то уже через пару дней сможет сама так краситься!
Эвелина Родионовна поблагодарила Заминову за заботу, предложила ей располагаться поудобнее и попросила дочь похозяйничать. Таня, переодевшись в новый халат, стала степенно накрывать стол. Лина, глядя на ее медлительные движения, тяжело вздохнула – слишком уж не вязался ее новый облик с внешностью той хрупкой, длинноногой девушки, какой она уехала из дома, поступив учиться на библиотечный факультет столичного пединститута.
Дильбар не замолкала ни на минуту, рассказывая городские новости. Уже позже она выложила то, из-за чего посетила Эвелину Родионовну – ей очень хотелось узнать мнение Пазевской о сыне Джамили Азархановой, Мураде Урманове, за которого она хотела отдать дочь. Парень четыре года занимался в классе Эвелины, после окончания училища ушел в армию, отслужил и недавно демобилизовался. Во времена студенчества Мурад дружил с Зухрой, и теперь Диля вместе с родителями юноши планировали соединить своих детей узами брака. Дело это еще находилось на стадии переговоров, а потому Заминова решила загодя получить объективную информацию о характере своего предполагаемого зятя – она опасалась совершить ошибку, доверив судьбу своей единственной дочери ненадежному человеку. Эти сведения были чрезвычайно деликатного свойства и, как женщина практичная, Диля сочла, что сможет раздобыть их только у Эвелины Родионовны. Заминова была убеждена, что Лина, как опытный педагог, за годы индивидуальных занятий узнала о своем подопечном то, что и для его родной матери является тайной за семью печатями.
Пазевская против Урманова ничего не имела, а потому сказала правду, охарактеризовав юношу, как человека импульсивного, не глупого, не испорченного, но обладающего неустойчивым характером и чрезмерно развитым самолюбием.
– Главное, чтобы Мурик нашел себе дело по душе и по способностям,
