Зверь не мог видеть его, зверь не мог подняться с одра своих мучений, но слышал, скрипел зубами и задыхался от ненависти и бессилия в потайной комнате, за стеной из стальных стеллажей.
Июнь начался адской жарой. Риккерт говорил, что не помнит такой жары уже лет десять, но Воронцов, который был младше Риккерта на пять месяцев, не помнил такой жары вообще.
В последнюю пару недель, в его жизни присутствовало странное затишье, как в центре циклона. Как будто время, ускорявшее темп, вдруг ударилось о стеклянную стенку, которой эта пара недель была отделена от предыдущей жизни. Ничего не происходило. Воронцов исправно ходил на работу и выполнял свои функция человека и гражданина, у него даже наладилось нечто вроде быта с его молчаливой насельницей, но чувствовал он себя так, как будто двигался в прозрачном глицерине, как будто долго гнал машину на большой скорости и вдруг остановился. Тишина. Легкий звон в ушах. Ощущение отсутствующего времени.
Он продолжал вяло соблюдать меры безопасности, но ему уже было как-то, все равно. Трое суток подряд после посещения «Плюса» он по несколько часов вел наблюдение за территорией, но не отметил ничего необычного, девушка приходила и уходила, кормила собаку, делала какие-то мелкие дела, пела иногда. Он не стал вести ее до дома, потому что в этом случае слежка стала бы неподъемной, тогда следовало устанавливать наблюдение и за ее адресом, и за всеми, кто посещал этот адрес, и за всеми ее передвижениями по городу. Воронцов чувствовал, что где-то допустил прокол. Какое-то звено выпало из цепи рассуждений, он перестал понимать ситуацию. Тогда он принял ее такой, какой она была, — неподъемной для одного человека и опустил руки, не поворачиваясь к ней спиной. Он не знал, что звено не выпало, а добавилось, что цепь разветвилась, и змея стала двухголовой. У него была только одна голова, которая часто болела и нередко бывала пьяной, он плюнул, зарядил оба пистолета патронами с распиленной крестом пулей и перестал без толку размахивать кулаками.
Теперь он сидел, спасаясь от жары, на опорном пункте под вяло гоняющими мух лопастями канцелярского вентилятора и тупо смотрел в зрачок своего «Макарова», на столе стояли две пустые и одна полупустая бутылка пива, под столом — початая бутылка водки. Вдоволь насмотревшись, он засунул пистолет в кобуру и отхлебнул пива. Задушен-но проблеял мобильник в его потном кармане.
— Ты, конечно, забыл, что у меня сегодня день рождения? — сказала Илона.
— Конечно, я помню, — уверенно ответил Воронцов, хотя, конечно, забыл.
— Ты когда кончаешь?
— С самого утра и уже много раз.
— Когда ты заканчиваешь работу, Воронцов?
— Я уже давно не работаю вообще, дорогая.
— Тогда приходи прямо сейчас.
— Будет кто-нибудь еще?
— Кто-нибудь еще уже были вчера. Сегодня я жду тебя.
— Дай мне время купить подарок.
— Вот ты и попался, Воронцов. Не надо подарков, приму деньгами. Только не пей больше, у меня есть настоящий «Гордон».
Через час Воронцов сидел в гостиной у Илоны, на столе стоял букет алых роз, бутылка шампанского «Мом» и бутылка джина, все остальное, обширное, как тротуар, пространство стола было выложено открытыми коробками конфет, шоколада и фруктов в шоколаде, перед Воронцовым был освобожден маленький кусочек, на котором уместилось блюдце с черной икрой и блюдце с лимоном — Илона искренне полагала, что если она любит шоколад, то за ее столом, все должны есть шоколад, а если кто-то хочет колбасы, то пусть идет и ест ее дома.
Работал кондиционер, и было прохладно, солнце, которое, уже закатываясь, посылало косые и злобные удары жара, не проникало сквозь плотные жалюзи с отражающим покрытием.
— Ты выглядишь каким-то вялым, — сказала Илона.
— Я просто старый, — усмехнулся Воронцов.
— Три с половиной недели назад, ты не был старым.
— Эти розы, — Воронцов ткнул пальцем в букет, — сегодня цветут, а завтра ты выкинешь их в мусорное ведро.
— Ты не роза, Воронцов, ты взрослый мужик, который должен поддерживать себя в порядке.
— Ты видела меня когда-нибудь не в порядке?
— Сейчас вижу. Уж не возникли ли у тебя проблемы с девчонкой? Она не беременная?
Воронцов слабо ухмыльнулся.
— У меня нет на это времени.
— А на что у тебя есть время? Сидеть на опорном пункте и наливаться теплой водкой?
— Холодной водкой. Иногда я раскрываю преступления.
— А ты не пробовал их совершать?
— Пробовал, много раз. Но мне не нравится делать из этого профессию, это хобби.
— Я знаю десять мест, где ты мог бы зарабатывать в десять раз больше и делать в десять раз меньше.
— Я знаю эти места лучше тебя. И лучше, чем твои друзья, умею делать эти дела.
— Я в этом не сомневаюсь.
— А ты представляешь, как они будут ухмыляться, отстегивая мне бабки? Я лучше пойду работать грузчиком в пивняк — и при пиве, и при деле.
— Ты мог бы вообще ничего не делать, тебе что, пенсии не хватит?
— Не хватит. У меня множество дорогостоящих пороков. Один из них сидит у меня дома и просит есть.
— Она что, уже прижилась?
— Дело не в том, что она прижилась…
— А в том, что она порок, — усмехнулась Илона. — Ты склонен самоедствовать, вместо того, чтобы зажить с ней здоровой половой жизнью и выправить все ее болячки. Как у нее с головой?
— На вид — нормальная. На мою похожа, — Воронцов погладил себя по лысине.
— Во-во. Я где-то читала, что сексуально-озабоченные подростки стараются быть похожими на объект любви.
— Я не объект, Илона, мне удалось найти такое место в жизни, где я не являюсь ничьим объектом. И я намерен держаться за это место и не пускать туда посторонних.
— Таким местом является могила, — без улыбки сказала Илона.
Воронцов промолчал.
Домой он возвращался не слишком поздно — он чувствовал себя разбитым, и ему не хотелось обременять Илону ни своими потными ласками, ни своим задушенным храпом посреди ночи любви. Путь его пролегал через квартал развлечений и вдруг он, с удивлением, увидел знакомую сторожиху из «Плюса». а ней были эластичные шорты и майка, она выглядела так, как будто приторговывала здесь задницей, в чем не было ничего удивительного, или собиралась пробежать стайерскую дистанцию. Ни до того, ни до другого Воронцову не было никакого дела, но она разговаривала с местным дилером. Она настороженно озиралась и, похоже, готова была в любой момент сорваться с места, а на ее талии был пояс с сумкой вроде тех, в которых базарные торговцы держат деньги, и наметанный глаз Воронцова мгновенно засек там пистолет. Пистолет мог оказаться газовым пугачом, и все обстоятельства но отдельности не вызывали ничего, кроме легкого любопытства, но, собранные в кучу, уже представляли весомый интерес.
Пока Воронцов раздумывал, как реализовать свой интерес, дилер с девушкой скрылись в узкой щели между домами и почти сразу, выйдя оттуда, направились в разные стороны. Воронцов знал, что дилер теперь пуст, а товар находится у девушки. Ну и что? Здесь половина прохожих имела такой товар за пазухой, в трусах или зажатым в кулаке. Грамм героина или «кокса», расфасованный в пакетик из папиросной бумаги, — это очень маленькая и очень легкая вещь. Нет ничего легче, чем пустить по ветру два-три таких пакетика, просто выдернув майку или разжав кулак, а не во всякие трусы можно залезть сразу, и предприимчивая дама успеет сто раз переправить «закрутку» еще дальше, пока ее доведут до конторы. А если отобрать у дамы «закрутку», не руками женщины-оперативника и не в присутствии двух понятых, то это то же самое, что отобрать у нее «тампакс», — много вони и ноль результата. В лучшем случае, Воронцов мог бы поставить девушку на учет, что ничего не давало практически и навсегда перекрывало любые другие возможности. Поэтому он догнал дилера и взял его за плечо.
— Привет, Рафик.
— Здравствуй, начальник.
— Что это за девка, с которой ты разговаривал?
— Не имею понятия. Она спросила, где тут поссать.
— У тебя?
— У меня.
— Предъяви документы, гражданин.
— Какие документы, начальник? Ты что, меня не знаешь?
— Знаю. Ты опасный террорист. Сейчас поедем в контору, и я буду с тобой разбираться.
— Ты что, с ума сошел, начальник?! — Рафик попятился в сторону.
— А если сбежишь, твою кавказскую морду будут искать все менты в городе и пристрелят, как собаку.
— Да что ты хочешь, начальник? Мамой клянусь, не знаю эту девку.
— Что она купила?
— У меня она ничего не покупала. Но я знаю, что у нее есть три грамма «кокса» и три грамма «херняка», она предлагала их мне.
— Чем расплатилась?
— Да ничем она не расплачивалась! У меня есть баксы, но это мои баксы, я могу дать тебе половину, начальник.
— Вали отсюда. Если в следующий раз будешь крутить мне мозги, я тебя депортирую отсюда на хер, понял?
