Потом он показал мне дешёвую целлулоидную пуговицу, торчавшую с обратной стороны петлицы на лацкане его пальто. На ней я прочёл — КОТОР. Это означало, по его словам, «рыцари раскрытой ладони».
Все эти жесты и пароли показались мне слизанными с официантов, которые вечно спешат и на ходу обмениваются друг с другом подобными знаками и звуками. Орден, наверняка, был основан одним из них. Но я хорошенько осмотрел пуговицу — в дальнейшем мне нельзя прозевать парня с подобным украшением.
Через два дня я был в Клинтоне, городишке с тремя-четырьмя тысячами жителей, но зато «главном городе округа». Впрочем, его нельзя назвать совсем захудалым: даже фермеры передвигались на автомобилях, а кое-кто — в настоящих лимузинах. Трудно было представить, что этот город зажат в тиски каким-то недоделанным «орденом».
С гостиницей, правда, всё было в порядке; думаю, что в ней ничего не менялось лет этак двадцать пять. Называлась она не слишком оригинально — «Клинтон-Хаус».
Так вот, вопреки моим планам держаться в тени, я не успел пробыть там и полчаса, как в номер влетел Эрнест Томпсон. Он был в сильном возбуждении: Клан выступил через местную газету с заявлением, что он не имеет никакого отношения к исчезновению Вилли Томпсона, а всем, кто думает иначе, лучше держать язык за зубами. Мистер Томпсон показал мне газетную вырезку — действительно, Клан угрожал в ней целому городу, ни больше, ни меньше.
Но примчался он не из-за этого. После нашей последней встречи он получил анонимное письмо, где намекалось, что его сыну известно что-то такое об убийстве в городке, расположенном в двадцати милях от Клинтона; в этом убийстве тоже подозревали членов Клана.
— Я и сам так думаю, — сказал Томпсон. — Вилли утаил эту информацию от меня, но собирался выдать её на суде. Он не рассказал мне, потому что боялся за меня.
Новость важная, что и говорить, — и всё-таки не стоило так прямо врываться в мой номер. Если Клан следит за ним хоть краем глаза, эти ребята быстро смекнут, куда дует ветер. Дальнейшие события подтвердили мои опасения.
В тот же вечер старому Томпсону нанесли визит несколько личностей в белых балахонах, и он — спишем это на его тревогу за сына — признался им, что нанял меня для расследования.
Его можно простить: нервы у него окончательно расшатались, да и прежде старина Томпсон не отличался мужеством.
На следующий день он смотался из города, и лишь потом позвонил мне: рассказал всё, что случилось, как его заставили расколоться, — и в итоге просил меня не бросать дело. И даже обещал удвоить сумму. Что же вы думаете? Конечно, я согласился. Мне хотелось обматерить его, но я удержался. Пусть хоть весь мир знает, зачем я здесь; а Клану не помешает понять, с каким человеком им предстоит иметь дело.
Клан не заставил себя ждать. Их было трое; свои балахоны они напялили, вероятно, в холле. Разряженные, как дюжие хористки в бурлеске, они вломились в мой номер. Двое встали но обе стороны двери, загородив выход и силясь всем своим видом показать мне, что они не собираются валять дурака. С третьим дело обстояло сложнее — он выглядел, как подлинник, а не подделка. Одним движением он переместил своё мощно сложенное тело через всю комнату и уставился мне прямо в лицо. Несколько мгновений он молчал, пожирая меня глазами через разрезы в белом капюшоне.
Я продолжал сидеть на стуле, меряя его взглядом и докуривая сигарету; затем я усмехнулся. Я не могу удержаться, когда вижу, что мне грозит нешуточная опасность.
— Вы не являетесь членом Клана — Великой Невидимой Империи?
Последние три слова он произнёс, как будто объявлял команды на состязаниях в поло.
— Нет, не являюсь — ответил я, делая вид, что вытираю слёзы, — я хотел вступить, но... понимаете, я легко простужаюсь. Мне не обойтись без пижамы.
Он не шевельнулся, и я понял, что трачу время, задирая этого типа. Поэтому я сделал шаг навстречу.
— Не пытайтесь меня понять. И не скрывайте печальных известий. Вряд ли вы пришли поболтать. Выкладывайте всё!
Не знаю, дошло ли до него, что я имел в виду, но он сразу и без обиняков перешёл к делу. Надо отдать ему должное — этот парень знал, чего хочет.
— Вы вызвали неудовольствие Клана; нам в Клинтоне не нужны наёмные убийцы. У вас есть двадцать четыре часа, чтобы покинуть город. Двадцать четыре.
— А нельзя двадцать пять? — прощебетал я. — Видите ли, я хотел бы присутствовать на ближайшем собрании Клана, чтобы было проще засунуть вас всех в мешок.
Мне нужно было его завести. И я своего добился.
— Ты меня слышал.
Я видел, как сверкнули его глаза в прорезях капюшона.
— И следи за своим языком. У меня с собой пушка. Мне нужна ровно секунда, чтобы её достать и выстрелить.
И он закончил потоком ругательств, если и не оригинальных, то отборных.
Но теперь он заговорил на моём языке — о пушке и прочем, — и потому я встал и посмотрел ему прямо в лицо:
— Послушай, недоумок.
Светская беседа между нами закончилась.
— Значит, тебе нужна секунда, чтобы достать свою пушку и выстрелить? Тогда дам тебе совет. Если у тебя не получается быстрее, держи пушку в штанах. Иначе ты опоздаешь ровно на полсекунды.
Он сделал движение рукой к боковому карману.
— Если не веришь, попробуй, — сказал я ободряюще. — А твои приятели тебя вынесут.
Блефовал ли я? Я говорил как на духу, и он знал это.
Увидев, что он колеблется, я выхватил пистолет и взял под прицел всю компанию. А левой рукой сорвал капюшон с его головы.
Я хотел разглядеть его физиономию, и одного взгляда было достаточно. Таких навалом на Кони-Айленд. Копия одного из братьев Смит или сразу обоих: сплошные брови и баки.
— Послушай, Пушистая Харя, — я ласково провёл дулом пистолета по его ребрам, — сейчас ты имеешь дело не с женщиной, не с подростком, не с отчаявшимся отцом. Значит, ты даёшь мне двадцать четыре часа? А я даю тебе двадцать четыре секунды, чтобы убраться отсюда. Если же ты появишься снова, я сниму с тебя твою ночную рубашку и запихаю её тебе в пасть — вместе с бакенбардами и всем остальным.
Я был в бешенстве и совсем не шутил. Это пугало в белом балахоне думало произвести на меня такое же впечатление, как на женщин и детей. К тому же он оскорбил меня своей бранью.
— Мою пушку вы видели, — бросил я вслед, когда они боком выбирались из моего номера. — В следующий раз она обязательно выстрелит. А теперь — брысь!
Что они и сделали. Честное слово, так с ними ещё никто не обращался. Я присел на край кровати и от души расхохотался.
На следующее утро под моей дверью оказалась записка; в ней администратор просил меня освободить номер. Значит, Клан начал играть в открытую. Конечно, я не собирался съезжать и знал, что им меня не выпереть. Дело в том, что этот городишко был ни то, ни сё — власти не принимали сторону Клана, но и не шли против него; все сидели по своим углам и ждали, что будет дальше. Но если я собирался немного пострелять, мне нужно было выспаться. То, что администратор был настроен против меня, действовало мне на нервы. Но я лишь пожал плечами и спустился по лестнице, обдумывая следующий ход.
Внизу я поздоровался с Джимми О’Брайеном, гостиничным клерком. Он был настроен дружески, а его рукопожатие подтвердило, что он не член Клана. Больше в фойе никого не было. Я подошёл к входным дверям и выглянул наружу. И тут я увидел процессию, которую непривычно видеть даже в городишке на дальнем Западе. По улице шли — гуськом, в колонну по одному — трое мужчин; шли прямо по центру Главной Улицы. У каждого с плеча свисала винтовка; но не за спиной, а подмышкой, чтобы одним движением приготовиться к выстрелу.
Впереди шёл мужчина лет шестидесяти, небольшого роста, но крепко сложенный. Двум другим было где-то под тридцать; это были настоящие гиганты.
Кто-то подошёл ко мне сзади; это был Джимми О’Брайен. Конечно, он знал о моих ночных визитерах: он дежурил в фойе, когда они смывались.
— Что это за головорезы маршируют по середине улицы? Тоже из Клана? — спросил я у клерка.
— Нет, — сказал Джимми. — Это Бак Джебин и его сыновья. Единственные в городе, кто открыто не повинуются Клану. Сам Бак Джебин когда-то в молодости угрохал троих. Вобщем, не та семейка, с которой стоит связываться.
Я и сам об этом догадывался, видя, как они топают по улице; серьёзные мужики, все трое.
— Видите ли, — продолжал Джимми. — Бак часто проходился по адресу Клана; в конце концов, к нему стали приходить письма с угрозами. Но он и не думал оставить город. Для начала он предупредил, что пристрелит каждого, кого застанет на своём участке после захода солнца. А стреляет он быстро и метко. После такого предупреждения никто к нему не совался — только продолжали угрожать письменно. Но, смотрите, они идут сюда.
Он резко замолчал.
В следующую минуту они вошли в фойе: первый, второй, третий.
