– И как успехи?
– Отлично. У меня репутация одного из лучших детективов. Можешь позвонить и навести справки, я дам тебе список своих клиентов.
– Ладно, прежде, чем уйти, напиши парочку имен. – Закончив выбивать трубку, он методично постучал ею по краю пепельницы и стал наполнять табаком. – Мама оказалась втянутой в историю с фальшивыми ценными бумагами.
В моей голове пронеслась дикая мысль, что Роза тайно управляет чикагской мафией. Я уже видела огромные сенсационные заголовки в «Геральд стар»...
– Каким образом?
– Их нашли в сейфе монастыря Святого Альберта.
Я вздохнула про себя. Альберт явно тянул время.
– Роза их там прятала? Какое отношение она имеет к этому монастырю?
Пришло время откровенного разговора; Альберт чиркнул спичкой и начал раскуривать трубку. Сладковатый голубой дым окружил его и стал подбираться ко мне. У меня все внутри перевернулось.
– Последние пятнадцать лет мама была их казначеем. Я думал, ты в курсе. – Он сделал паузу, чтобы я почувствовала себя виноватой за то, что оторвалась от семьи. – Когда все обнаружилось, они, конечно, попросили ее уйти.
– Тетя что-нибудь знает об этих бумагах?
Альберт пожал плечами. Он уверен, что нет. Он не знал, сколько их там было, каким компаниям они принадлежали, когда их в последний раз проверяли и кто имел к ним доступ. Альберту было известно только то, что новый настоятель хотел продать их и отремонтировать здание. Да, они лежали в сейфе.
– Подозрения пали на маму, и она очень переживает. – Заметив мой насмешливый взгляд, он укоризненно добавил: – Ты видишь ее, только когда она расстроена или сердита, и потому не представляешь, что она на самом деле чувствует. Как ты знаешь, ей семьдесят пять, и эта работа много для нее значила. Она хочет восстановить свое честное имя и вернуться обратно.
– ФБР и Комиссия по контролю за ценными бумагами, конечно, уже ведут расследование?
– Да, и они будут только рады повесить все на нее, чтобы долго не возиться. Кроме того, кто потащит священника в суд? А она, по причине преклонного возраста, отделается условным приговором.
Я сощурилась:
– Нет, Альберт. Ты не в курсе дела. Будь это какая-нибудь несчастная чернокожая из Уэст – Сайда, ее могли бы посадить в тюрьму но ложному обвинению. Но не Розу. Она не представляет для них интереса. К тому же ФБР захочет докопаться до сути. Они ни за что не поверят, что старая женщина руководила махинацией с подлогом ценных бумаг.
Конечно, если она действительно не имела к этому отношения. Мне очень хотелось в это верить – Роза была зловредной, но не бесчестной.
– Этот монастырь – единственное, что она действительно любит, – выпалил Альберт, краснея. – А теперь могут подумать, что она действительно замешана. Люди склонны верить плохому.
Мы еще какое-то время поговорили об этом, но закончился наш разговор так, как я и предполагала: я выбила у Альберта подпись на двух копиях моего стандартного контракта. "И все-таки я сделала им поблажку в счет родственных уз: шестнадцать долларов в час вместо двадцати.
Альберт сказал, что новый настоятель будет ждать моего звонка. Его зовут Бонифаций Кэрролл. Альберт написал это имя на листке бумаги и набросал примерный план, как найти монастырь. Я хмурилась, засовывая его в сумку. Там ужасно много берут за вход на территорию. Но тут уж я зло усмехнулась над собой. Раз уж я согласилась приехать в Мелроуз-парк, нечего думать о расходах.
Стоя у машины, я некоторое время терла виски в надежде, что холодный чистый воздух выветрит табачный запах из моих возбужденных мозгов. Оглянувшись на дом, я заметила, как в комнате на верхнем этаже быстро опустили занавеску. Это меня несколько взбодрило. Раз Роза украдкой шпионила за мной, словно маленький ребенок или воришка, значит, от меня теперь зависит очень многое.
Глава 2
Воспоминание о прошлом
Я проснулась в холодном поту и не сразу вспомнила, где нахожусь. Во сне мама умоляла помочь ей: огромные глаза на истощенном лице, прозрачная кожа, как в те мучительные последние месяцы. Говорила она по-итальянски. Мне потребовалось время, чтобы вернуться к английскому, осознать себя взрослой и в этой комнате.
Электронные часы показывали полшестого. Жар превратился в озноб. Я обмоталась шарфом и стиснула стучащие зубы.
Мама умерла от рака, когда мне было пятнадцать. Болезнь высосала жизнь из ее красивого лица. Умирая, она взяла с меня обещание, что я не брошу Розу в беде. Я спорила с ней, говорила, что тетя ненавидит нас обеих и у нас нет перед ней никаких обязательств, но мама настаивала, и я не могла ей отказать.
Отец не раз рассказывал мне, как они познакомились.
Роза безжалостно вышвырнула на улицу свою родственницу-эмигрантку, почти не знающую английского. Габриела, моя будущая мать, у которой всегда было больше храбрости, чем здравого смысла, пыталась заработать на жизнь единственным известным ей способом – пением. К несчастью, в барах, где она выступала, не любили произведений Верди и Пуччини, и однажды полицейский спас ее от мужчин, которые пытались заставить ее изобразить стриптиз. Это и был мой отец. Ни я, ни он не понимали, почему Габриела не хочет раз и навсегда вычеркнуть Розу из своей жизни. Но как бы то ни было, обещание я ей тогда дала.
Я успокоилась, но сон бежал с моих глаз. Дрожа от холода, я, раздетая, подошла к окну и раздвинула тяжелые шторы. Зимнее утро было непроглядно черным. Легкая снежная пелена сверкала в свете уличного фонаря на углу у перекрестка. Я продолжала дрожать, но постепенно тихое зимнее утро и густая плотная темнота подействовали на меня самым умиротворяющим образом. Наконец я опустила гардины. На десять часов у меня была назначена встреча с новым настоятелем монастыря Святого Альберта, и я должна к ней подготовиться.
Даже зимой я стараюсь пробегать по пять миль в день. Финансовые преступления, которыми я занимаюсь, редко связаны с насилием, но я выросла в Саут-Сайде, где девочки, как и мальчики, способны постоять за себя. От старых привычек трудно отказываться, поэтому, чтобы оставаться в форме, я по утрам бегаю. Это заменяет мне упражнения и диету.
Зимой я обычно надеваю летний свитер, свободные брюки и длинный жилет. Утеплившись таким образом, я быстро сбежала вниз: три лестничных пролета хорошо размяли мои мышцы.
Когда я оказалась на улице, мне захотелось отказаться от своей затеи. Холод и сырость были ужасающие. На улице уже появился транспорт, но до моего обычного времени подъема было еще далеко. Когда я вернулась обратно на Холстед и Белмонт, небо только начинало светлеть. Я стала осторожно подниматься по лестнице. Ступеньки стерлись и, когда на них попадала влага, сильно скользили. Я вдруг представила, как падаю на спину и ударяюсь затылком о старый мрамор.
Длинный коридор делит мою квартиру на две части, и кажется, что в ней не четыре комнаты, а больше. Налево – столовая и кухня, направо – спальня и гостиная. По какой-то непонятной причине кухня соединена с ванной комнатой. Я включила воду и пошла приготовить кофе.
Держа в одной руке чашку кофе, я сбросила другой спортивную одежду и понюхала ее. Запах есть, но еще на одно утро сойдет. Я бросила ее на спинку кресла и встала под сильный горячий душ. Струи воды, барабанящие по голове, успокоили меня. Я расслабилась и тихонько запела. Через некоторое время, до меня дошло, что именно я пою. Это была грустная итальянская песня, которую любила Габриела. Это все из-за тети: ночной кошмар, боязнь поскользнуться на лестнице, а теперь печальная песня... Я не собиралась позволять Розе контролировать мое сознание – это было бы полным поражением. Яростно поливая голову шампунем, я заставила себя запеть «Мои любимый лесник» Брамса. Не люблю этого композитора, но в этой песне есть какое-то надрывное веселье.
Выйдя из-под душа, я завела песню гномов из «Белоснежки». Итак, примемся за дело. Мой синий прогулочный костюм, решила я, придаст мне достоинства и солидности: двубортный жакет три четверти длины и юбка-плиссе. Трикотажный шелковый топик золотистого цвета, гармонирующий с моим цветом кожи, и длинный шарф, красно-синий, с вкраплениями того же золотистого. Отлично! Теперь чуть-чуть синего карандаша, чтобы сделать серые глаза голубее, немного легких румян и помада, гармонирующая с красным цветом шарфа. Красные кожаные лодочки, итальянские. Габриела приучила меня к мысли, что мои ноги отвалятся, если я надену какую-нибудь обувь, кроме итальянской. Даже теперь, когда пара такой обуви обходится в сто сорок долларов, я не могу заставить себя надеть что-то другое.
Тарелки в раковине, оставшиеся от завтрака, от вчерашнего ужина и еще от нескольких трапез. Неубранная постель... Разбросанная повсюду одежда. Может, сэкономить на одежде и обуви и нанять домработницу? Или взять несколько сеансов гипноза и приучить себя к аккуратности? Какого черта! Кто, кроме меня, видит все это?
