— Да.
Она не обернулась, и я украдкой взглянул на нее.
У женщины было маленькое симпатичное личико. Ее глаза сверкали в лунном свете.
— Мне казалось, что я всех знаю в Риме, — сказал я. — Но почему я не знаю вас?
Она повернула голову, посмотрела на меня и улыбнулась.
— Вы должны были меня узнать, мистер Доусон, — заметила она. — Неужели я так изменилась?
Я присмотрелся к ней повнимательнее и почувствовал, как у меня вдруг учащенно забилось сердце, а в груди что-то сжалось.
— Не могу вас узнать, — сказал я, думая про себя, что это самая симпатичная женщина из когда-либо виденных мною в Риме и что она необыкновенно молода и привлекательна.
Она рассмеялась:
— Вы уверены? Я — Хелен Чалмерс.
Моей первой реакцией, когда я это услышал, было желание сказать ей, как она изменилась и как меня поразила ее красота, но, заглянув в ее светящиеся глаза, я решил повести себя по-другому.
Мы простояли во дворике около получаса. Эта неожиданная встреча вывела меня из равновесия. Я прекрасно понимал, что Хелен — дочка моего босса. Она держалась осторожно, но была явно не глупа. Мы вели ничего не значащие разговоры. Обменялись мнениями по поводу вечеринки и гостей, решили, что оркестр неважный и что ночь великолепна.
Меня тянуло к ней, как тянет к магниту железный гвоздь. Я никак не мог представить, что это очаровательное существо было той же женщиной, которую я встречал в аэропорту.
Неожиданно для нашего натянутого диалога она спросила:
— У вас здесь есть машина?
— Ну конечно. Стоит на дороге у дома.
— Вы не отвезете меня домой?
— Что — прямо сейчас? — Я был несколько разочарован. — Вечеринка только набирает обороты. Вы не хотели бы потанцевать?
Она посмотрела на меня. В ее голубых глазах было странное вопросительное выражение.
— Извините. Я вовсе не хотела забирать вас отсюда. Не беспокойтесь — я возьму такси.
— Если вы действительно хотите уехать, я буду счастлив отвезти вас домой. Я думал, что вам самой здесь нравится.
Она пожала плечами и улыбнулась.
— Где ваша машина?
— В самом конце — черный «бьюик».
— Тогда встретимся у него.
Я дал ей возможность уйти одной, а сам закурил сигарету. Какая неожиданная конспирация! Я заметил, что мои руки слегка дрожат. Подождав пару минут, я прошел в полную народу гостиную, поискал глазами Лучано, но не нашел его и решил, что сумею поблагодарить его завтра утром.
Когда я вышел из дома, она уже сидела в «бьюике». Мы выехали на виа Витторио Венето. Дорога была почти пуста, и мне хватило десяти минут, чтобы доехать до дома Хелен. В пути ни я, ни она ничего не говорили.
— Пожалуйста, остановите здесь, — попросила она.
Я подрулил к тротуару, остановил машину и вышел. Обойдя «бьюик», я открыл для Хелен дверь. Она вышла и оглядела пустынную улицу.
— Вы подниметесь? Думаю, нам найдется о чем поговорить, — сказала она.
Я снова вспомнил, что она дочка моего босса.
— Я бы мог подняться, но, наверное, лучше не надо, — сказал я. — Уже поздновато. Не хочу никого беспокоить.
— Вы никого не побеспокоите.
Я выключил фары и пошел за ней.
Необходимо все детально объяснить, потому что я не хочу, чтобы возникло ложное впечатление о моей первой встрече с Хелен. В это трудно поверить, но если бы я знал, что у нее в доме никого нет — ни подружки, ни слуги, — меня бы на аркане было не затащить внутрь. Но мне казалось, что там есть хотя бы слуга.
Мое будущее и все мое благосостояние были в руках Чалмерса. Одно его слово — и я вылечу из газеты как пробка. Забавляться с его дочерью было так же опасно, как играть с гремучей змеей.
Размышляя над этим, я понял, что и Хелен все предусмотрела. Она все устроила так, чтобы нас не видели вместе в доме Лучано, и сознательно предложила мне остановить машину в двухстах ярдах от входа в ее дом. Если кто-нибудь из моих лучших друзей и увидит здесь машину, это не наведет его ни на какие ненужные мысли о нас двоих.
Мы поднялись на лифте, не встретив никого в вестибюле. В квартиру мы тоже вошли так, что нас никто не видел.
Когда она закрыла входную дверь и ввела меня в большую гостиную с затененными лампами, у меня вдруг возникло ощущение, что мы в квартире одни.
Она бросила накидку на кресло и подошла к искусно отделанному коктейль-бару.
— Как насчет рюмки хлебной водки или джина? — поинтересовалась она.
— Мы что, здесь одни, да? — спросил я.
Она повернулась и посмотрела на меня. В полумраке она выглядела ошеломляюще.
— Ну да — а что в этом криминального?
Я почувствовал, как мои ладони вспотели.
— Я не могу здесь оставаться. Вы знаете почему.
Она продолжала смотреть на меня, подняв брови.
— Вы так боитесь моего отца?
— Дело не в том, что я боюсь вашего отца. — У меня вызвало досаду то, что она так точно попала в цель. — Я не могу оставаться здесь наедине с вами, и вы должны это знать.
— О, не будьте таким глупым, — нетерпеливо сказала она. — Если мужчина и женщина остаются наедине в квартире, разве они обязательно должны плохо себя вести?
— Дело не в этом, а в том, что подумают другие.
— Какие другие?
Здесь она меня поймала. Я знал, что никто не видел нас входящими в квартиру.
— Кто-то мог видеть, как я уходил. Кроме того, все дело в том…
Внезапно она рассмеялась.
— О, ради всего святого! Перестаньте вести себя как викторианская недотрога.
Мне надо было надеть шляпу и выйти. Если бы я так сделал, то, безусловно, избежал бы многих неприятностей. Но мне иногда свойственны опрометчивость и безответственность, и именно они руководили мною в те минуты.
Итак, я сел, взял рюмку крепкой ржаной водки и положил туда лед, который мне дала Хелен.
Я работал в Риме уже четыре года и отнюдь не вел монашеской жизни. Итальянки — очень привлекательные женщины. Я провел с ними немало приятных минут, но, сидя здесь и смотря на Хелен в ее белом платье, понимал, что меня могут ждать лучшие из лучших минут; это было нечто особенное, от чего у меня перехватывало дыхание.
Она подошла к камину и прислонилась к стене рядом с ним, с полуулыбкой смотря на меня.
— Ну, а как дела в университете? — спросил я, не желая добровольно лезть в петлю.
— О, он был только уловкой, — беззаботно ответила Хелен. — Я должна была что-то выдумать для отца, иначе он не пустил бы меня сюда одну.
— Вы хотите сказать, что не ходите в университет?
— Конечно, не хожу.
— А он об этом не узнает?
— А почему он должен узнать? Он слишком занят своими делами, чтобы беспокоиться обо мне, — ответила Хелен, и я почувствовал горечь в ее голосе. — Он интересуется только самим собой и своими женщинами. Он решил отправить меня сюда, так как Рим находится за много миль от Нью-Йорка и я, находясь здесь, уже не смогу вдруг войти в его комнату, где отец может в этот момент пытаться убедить очередную юную красотку, что он намного моложе, чем выглядит.
— Так, значит, очки в роговой оправе, туфли на плоском каблуке и собранные в узел волосы были уловкой, не так ли? — спросил я.
— Ну конечно. Дома я всегда так одеваюсь. Это убеждает моего отца, что я примерная студентка.
— Вы все очень хорошо рассчитали, не так ли?
— А почему бы и нет? — Она отошла от камина и села в роскошное кресло. — Моя мать умерла, когда мне было десять лет. После этого у моего отца было три жены. Первые две были всего на два года старше меня, а третья — моложе. Я была им нужна, как больная полиомиелитом. Мне нравится самой решать свою судьбу — и я люблю пошутить.
«Судя по всему, она действительно любит пошутить, возможно даже слишком», — подумал я.
— Вы совсем как ребенок, но вообще так жить нельзя, — заметил я.
Она рассмеялась:
— Мне двадцать четыре года, я совсем не ребенок, и мне хочется жить именно так.
— Почему вы все это мне рассказываете? Что мне стоит отправить вашему отцу телеграмму?
Она покачала головой:
— Вы не сделаете этого. Я поговорила о вас с Джузеппе Френзи. Я бы не привела вас сюда, не будь я в вас уверена.
— А почему вы привели меня сюда?
Она посмотрела на меня, и от ее взгляда у меня внезапно перехватило дыхание. Выражение ее глаз не давало усомниться в том, что она делает мне приглашение перейти к активным действиям.
— Вы мне понравились, — сказала она. — От итальянских мужчин можно и устать. Они так горячи и так прямолинейны! Я попросила Джузеппе, чтобы он пригласил вас на вечеринку, и вот мы здесь.
Не подумайте, что я не почувствовал искушения. Я понимал, что все, что мне надо сделать, — это встать и заключить ее в объятия. Но это было слишком вульгарно, слишком просто. К тому же вставал вопрос о моей работе. Он интересовал меня больше, чем роман с Хелен.
