Где-то над головой разорвалась бомба, от чего обвалился изрядный кусок потолка. Очнувшись от грохота, Кашмен отчаянно старался овладеть собой. Вслепую отыскав нитку с иголкой, он принялся сшивать края раны. Воля и близость смертельной опасности помогли ему закончить операцию. Дрожащими руками он запеленал лицо бинтами. Кашмен так часто перевязывал себе лицо, тренируясь, что даже не глядел в зеркало.
Боль, потеря крови и канонада доводили его почти до беспамятства, однако он действовал безошибочно: облил бензином огромную тушу Хирша, лежавшую наполовину под столом, пододвинул к нему свою униформу и обувь, плеснул бензином на стены и пол. Выпрямившись, еще раз оглянулся вокруг.
Никому теперь в целом мире не удалось бы сейчас распознать его — это отвратительное существо. Усы были сбриты, униформу СС сменила походная солдатская форма. Дэвид Эллис был готов к встрече освободителей Бельзена — Эдвин Кашмен, предатель, должен был исчезнуть во все уничтожающем костре.
Судья Такер из Верховного суда, восстанавливая ключевые моменты процесса, длившегося уже третий день, обратился к присяжным:
— Припомните, господа, показания инспектора Ханта. В свое время он работал детективом-инспектором и говорил, что знал преступника с 1934 года, хотя он никогда не разговаривал с ним, но ему приходилось слышать его политические выступления, и он утверждает, что запомнил его голос. Пребывая в гарнизоне Фолкстоун в период между 3 сентября и 15 декабря 1939 года, он слышал радио и поэтому сразу же признал голос подсудимого…
Немногочисленные зрители, которым удалось переступить порог зала судебных заседаний в Олд-Бейли, провели там ночь, решив не спускать глаз с того, кто так дерзко бросал им вызов, угрожая, и кого ничто на свете уже не могло спасти от смерти.
Показания, данные в первый день процесса, свидетельствовали, что преступник попался легко: он наскочил на английских офицеров в лесу, вблизи датско-германской границы. Офицеры собирали топливо для костра, и он привел их к куче сухого валежника.
— Вначале он заговорил по-французски, потом — по-английски.
— Вы узнали голос?
— Да, это был голос диктора немецкого радио.
И вот снова судья говорит о голосе подсудимого как о вещественном доказательстве.
— Как будто его кто-то может забыть, — с возмущением обратилась к своему соседу полная дама. — Да я различу его голос всегда и повсюду, нисколько не ошибусь! «Болтай, болтай, — говорила я себе, слушая радио, — мне плевать на твои басни! Скоро все это кончится, и тебе будет не до смеха, проклятый оборотень!» Вот посмотрите на него, веселится ли он сейчас.
Мужчина, к которому она обращалась, отодвинулся от нее. Маленький и тщедушный, он был одет в поношенный коричневый костюм. Лицо его отливало желтизной, к тому же его снизу вверх безобразил огромный шрам, что и привлекло внимание женщины.
— Скажите, вы тоже попали в эту мясорубку? Ну и разукрасили же они вашу физиономию!
Человек со шрамом, называвший себя Дэвидом Эллисом, утвердительно кивнул, не отводя глаз от судьи. А тот уже завел речь о национальности подсудимого — английской или американской… Судейские комично дискутировали по этому поводу. В конце концов, когда он влетел в западню, его национальность никого не заинтересовала. С этой стороны для него спасение не светит.
— Да, я различу его голос всегда и повсюду! — заверила своего соседа полная дама. Она уже повторялась.
Эллис размышлял об этом. Его так просто не сцапают! Он принял меры предосторожности. Какой же болван этот арестантик, открывший рот! Эллис хитрее. Конечно, бинты облегчали ему жизнь, но, когда он их окончательно сбросил, рта больше не раскрывал. К нему были внимательны, считая контуженым. У него есть время подготовиться к неизбежному допросу. Это глупости, что камешек под языком способен изменить голос. Затрудненная речь — следствие нервного шока, и никто ни на мгновение не усомнится в этом. Но как жить с камнем во рту?.. Это угнетает. А у англичан долгая память. Достаточно одного ошибочного шага. И так легко забыть, что твой голос всем известен. Спросишь, не подумав, пачку сигарет, газету или закажешь завтрак. И вот уже на тебя посматривают с любопытством, а ты спохватываешься, забыл положить камешек под язык.
Проведя несколько дней в Лондоне и убедившись, что голос может его выдать, Эллис счел за лучшее не рисковать. Он решил разыгрывать глухонемого, пока не придумает что-нибудь другое. Он даже изучил ручную азбуку глухонемых. Но с ней можно было обращаться только к тем, кто понимал эти знаки. Для прочих оставался трюк с камешком. Прежде всего надо постараться изменить свой голос.
Он знал, какой опасности подвергается, направляясь в Олд-Бейли. Это все равно что броситься волку в пасть. Там полным-полно шпиков и офицеров Интеллидженс сервис. Ну, здесь-то он впросак не попадет, камешек изо рта не выпадет.
— И что они там затеяли, — не унималась осанистая дама, — пора бы уже и кончать. Невозможно ошибиться в человеке с таким голосом, не понимаю, чего они тянут…
Эллис бросил на нее злой взгляд и толкнул плечом.
— Угощайтесь сандвичем, — великодушно предложила дама. — Они провозятся до вечера. Надоело слушать их болтовню. На кой черт все это нужно… Все равно ему не открутиться!
Эллис кивнул, протянул грязную руку и взял сандвич. Он не завтракал, потому что любой ценой хотел присутствовать на процессе. Его интересовало все: атмосфера суда, выступления, реакция свидетелей. Он вроде бы находился на собственных похоронах. Поблагодарив кивком за сандвич, Эллис отвернулся, чтобы незаметно вытащить камешек из-под языка.
— Они такие вкусные… — промурлыкала дама, приветливо улыбаясь. — Ешьте, у меня их достаточно… — Маленькие черные глазки ее блестели. — Думаю, не следует ограничивать себя, хотя это так нелегко в наши дни. Столько простаиваешь в очередях, просто ужас…
Эллис сочувственно покачал головой, твердо вознамерившись не разжимать губ. Он медленно пережевывал свежий хлеб, сыр и пикули. «Ничтожества всегда хорошо устраиваются, — подумал он с горечью. — Сыр и пикули под нос человеку, ожидавшему смерти».
Судья читал показания заключенного:
— «Я действовал не в корыстных целях, а исключительно в силу политических убеждений…»
Эллису стало совсем не по себе. Он бы не мог сказать такого о себе, поступая всегда исключительно по расчету, что легко можно было бы доказать. Но ведь это естественно для человека, у которого нет ни малейшего шанса пробиться в жизни и которому страна не открывает никаких перспектив! Невозможно заработать больше десяти фунтов в месяц, если нет серьезного образования и надежных рекомендаций. Интеллект ничего не значит, достаточно вечерних курсов. Всегда одни и те же вопросы: «Кто ваш отец? Какую школу вы окончили?» И при этом изучают фасон вашего костюма.
До вступления в союз британских фашистов Кашмен в должности клерка у одного мелкого агента по продаже недвижимого имущества зарабатывал тридцать пять шиллингов в неделю. Пробовал подыскать что-нибудь получше, но безуспешно. В конце концов нанимателям удалось выведать, что его отец отбыл двадцать лет принудительных работ за убийство дочери. Его ли в этом вина? Да он бы и сам скрутил голову сестре, если б отец не опередил. Она им говорила, что работает в ночном кафе в дамской гардеробной, а он своими глазами увидел, как сестра мела подолом тротуары Пикадилли, и рассказал об этом отцу. Тогда тот — ему навсегда запомнилось ужасное выражение его глаз — выследил дочь, прошел за ней в роскошное гнездышко на Олд-Берлингтон-стрит и отбил ей почки, бросив на нее стол. Так ей и надо, шлюхе! Судья и присяжные из сострадания к отцу смягчили приговор. А презрение пало на сына. В него тыкали пальцем, обзывали «отродьем убийцы». Вот тогда он и облачился в черную рубашку, и все прикусили языки. Его стали бояться. Знали, что стоит ему кликнуть Скреггера, и тот примчится.
Спрашивал себя: что же случилось со Скреггером? Этот добрый старина Скреггер не боялся самого черта. Быть может, слегка чокнутый, но преданный душой и телом тем, кого любил. «А меня он любил, — признался себе Эллис. — Быть может, потому, что был таким могучим и сильным, а я — таким тщедушным и хилым».
…Голос судьи заставил Эллиса очнуться. Продолжалось чтение показаний обвиняемого, чьим желанием было принять немецкое гражданство и сделать все для того, чтобы взаимопонимание объединило оба народа.
Эллис презирал все эти сентиментальности. Единственное, что его всегда интересовало, — так это собственное благополучие. Он получал пять фунтов в неделю за то, что носил черную рубашку. Они его ценили, они! И он старался отрабатывать их отношение к себе. Никто не мог назвать его ленивым, он готов был взяться за что угодно, лишь бы ему предоставили возможность. Фашисты оказались единственными, кто не плюнул ему в глаза из-за отцовского преступления. Они поступали с ним по справедливости: поощряли его учебу, благодаря им он научился вести светские разговоры. И эти подонки капиталисты уже не смели указывать на него пальцем.
