он закурил и неловко отбросил горящую спичку. Предполагал, что выкинул ее в снег, а она попала на перепачканные бензином брюки. Рвануло так, что сбежалась вся округа. Новый 1974 год Лина, зареванная и почерневшая от горя, встречала в семье своей старшей сестры Ирины Родионовны Хидновой. Муж Иры, Андрей Гаврилович, и их разведенная двадцати семилетняя дочь Марина, приехавшая из столицы на праздники домой, даже и не пытались Эвелину утешать.
Мысли Пазевской перескакивали с одного факта ее жизни на другой; несмотря на жару, ее прошибал холодный пот.
– Я отлично понимаю, что со мной. У меня та же ситуация, что была у мамы и у Лары. Пока не поздно, надо дом оформить так, чтобы он достался Тане. Леночка в Израиле… Зачем ей развалюха, находящаяся в столице Советской Автономной республики? Надо посоветоваться об этом с Ирой, и не затягивать дело. И о том, что произошло у меня на работе, надо рассказать. Мы давно не говорили по душам. Полагаю, она не в курсе событий. Ириша – врач и очень трезвая женщина, а потому все, что случилось со мной, воспримет без истерики. Думаю, у себя в больнице она повидала такое, что ее уже ничем не выбьешь из колеи.
Поглядывая на часы, Эвелина Родионовна взяла телефонную трубку.
– Без четверти час. У Ирочки обеденный перерыв. Она, наверняка, в своем кабинете, и ее не придется разыскивать по всему отделению.
2
Поздно вечером, за скромно сервированным столом сидели Лина и Ира. Сестры вспоминали свое детство и юность, прошедшие в Киеве, родителей, учителей. Неожиданно Эвелина разоткровенничалась:
– Знаешь, Ириша, я ведь всю жизнь хотела быть похожей на тебя. Ты такая рассудительная, выдержанная. Я тебе никогда не говорила, но с юных лет я только поэтому и высветляла волосы. Мне не нравилось, что я такая чернушка. К сожалению, мы с Ларисой пошли в маму. К чему это я? Да… Думаю, ты как врач заметила, у меня та же хворь, что была у них… И не начальная стадия. Процесс, по-моему, в самом разгаре. Не таращи глаза и не маши руками. Пойми, я давно в курсе того, что со мной происходит. Но я уже ни о чем не жалею…Я всегда старалась жить по душе и по совести. Хотела, чтобы всем, кто со мной рядом, было хорошо. Теперь устала… Все, что было в моих силах сделать в этой жизни, я уже сделала: дочерей пристроила, своих мужчин проводила, за мамой и за Ларой ухаживала до последнего…Сейчас осталось только подумать о том, как оформить этот дом. Хочу, чтобы он достался Тане. Продать его не могу – здесь прошла наша молодость. Да и для Танечки это капитал. Пригодится на черный день. Я понимаю, сделать это не просто – у нее же столичная прописка.
– Я согласна с тобой, у Татьяны жизнь не простая. Мало ли, что может случиться, а у нее – никаких запасов.
– Не гневи Бога, Ириша! У нее все нормально. И на работе, и в семье. Она заведует библиотекой и пользуется там большим авторитетом. Муж у нее – солидный человек. Положительный. Докторскую недавно защитил. Без пяти минут профессор. Конечно, он старше нее на тринадцать лет, но я в этом большого греха не вижу. Саша ведь тоже был намного старше меня. Поначалу, все осуждали наш союз. Потом привыкли. Главное, мы были счастливы. К тому же Танина падчерица уже взрослая. Глядишь, скоро свою семью заведет.
– А сколько лет Валентине?
– Шестнадцатый пошел. Трудный возраст. Пока была маленькой, Таня с ней ладила. Теперь стало сложнее. Ну, ничего! Мать Миши, Ефросинья Павловна, во внучке души не чает. Валя у нее проводит много времени. Похоже, они отлично понимают друг друга.
– Линочка, позволь я тебя прощупаю?
– Попробуй, сама увидишь… У меня лимфоузлы, как сливы! Все так, как было у мамы и у Лары. Только, умоляю, не уговаривай меня делать химиотерапию. Мама не лечилась и быстро ушла. А Лариса… Я не хочу, так как она. Лысая, страшная и так долго мучилась!
Ирина Родионовна осмотрела сестру, потом опустилась на стул и тихо спросила:
– Ответь мне на один вопрос, дорогая! Только честно. Сейчас, конечно, в музыкальном училище каникулы, и ты сидишь дома. Но, что у тебя там произошло? Что с твоей работой, с твоими учениками? Похоже, ты на эту тему даже думать не можешь… Сколько я тебя помню твои мысли всегда были заняты музыкой. А сегодня ничего не говоришь ни о коллегах, ни о своих воспитанниках. Даже в феврале, после сороковин по Жене, ты строила планы относительно своих студентов. А сейчас подводишь итоги всей жизни, а о работе – ни слова.
– В училище у меня вышла премерзкая история. Она меня и добила. После нее я человек конченный. Сейчас расскажу, только коротко. Не могу распространяться на эту тему. Ты, наверняка, помнишь, что после поминок я, чтобы немного взбодриться, поехала в Киев. Остановилась у знакомых и пошла в консерваторию – хотела узнать хоть что-то о тех, с кем училась. Сама понимаешь, выпускников сорок первого года найти почти невозможно. К моей радости, я встретила мою бывшую сокурсницу Майю Гаврилину. Она там процветает. Доцент по кафедре камерного ансамбля. Много гастролирует. Мы провели вместе несколько дней, а на прощанье она сделала мне подарок. Альбом с репродукциями картин Пикассо и аудиокассету с записями известного французского пианиста. Тот играет цикл фортепианных пьес Мессиана под названием «20 взглядов младенца Христа». Все это Майя привезла из Франции… Я вернулась и через несколько дней здесь, дома, собрала свой класс. Ребята послушали кассету, я рассказала им о Мессиане, о Пикассо, о роли кубизма в его творчестве. Потом мы посмотрели альбом. А через неделю меня вызвала к себе Джамиля Азарханова – она уже полгода, как у нас директор, и предложила добровольно покинуть училище. Она мне официально сообщила, что родители моих учеников написали на меня коллективную жалобу, а копии отправили по инстанциям. В ней меня обвинили в навязывании молодежи религиозного мировоззрения, пропаганде буржуазной идеологии и распространении среди студентов контрабандной продукции.
– Это тебе сказала Азарханова? Она же твоя ближайшая подруга! Неужели Миля не смогла замять это дело?
– Понимаешь, она мне доходчиво объяснила, что, выгоняя, спасает меня от более крупных неприятностей. Суть проста, коли я сама не подам заявление об уходе, парторганизация возьмет это дело в свои руки. Она науськает на меня медиков, те признают меня невменяемой и засадят в психушку.
– О, Господи! Линочка, родная!
