жить. – Она сделала гримасу. – Меня тревожит Рея. Она так легко может снова попасть в беду. От брата мало толку. Она одержима мыслью разбогатеть, никак не может примириться с фактом, что если хочешь денег, то нужно их заработать… она говорит, что не хочет ждать так долго. Я столько с ней говорила, но ее не прошибешь. Начинаю думать, что она безнадежна. Неловко говорить такое о ком бы то ни было, но Рея может оказаться неисправимой. Я чувствую, что скоро она опять ввяжется в какое–нибудь темное дело и тогда уже попадет в тюрьму на долгие годы.
– Что же, это ее забота, – сказал я. – Но теперь я вижу, какое у вас нелегкое занятие.
Она приподняла руки и уронила их на простыню.
– Я не жалуюсь. Это моя работа. – Помолчав, она продолжала: – Человек должен сам прожить свою жизнь. Время от времени я замечаю, что мне удалось повлиять на кого–то, и это чувство вознаграждает за все. – Она улыбнулась мне. – Не могу ли я повлиять на вас, Ларри, хотя бы немножко? Не согласились бы вы все–таки вернуться домой и забыть этот город… просто, чтобы порадовать меня?
Я на секунду задумался. Дженни – всеобщая доброжелательница, человек, поднимающийся по эскалатору, который движется в обратном направлении. У меня на уме было другое. Представлялся удобный случай втереть ей очки. Она будет прикована к постели еще недели две и не сможет проверить.
Я притворился, что колеблюсь, потом кивнул, как бы придя к решению.
– Хорошо, Дженни, считайте, вы на меня повлияли, – сказал я. – Я уеду. Вы правы, здесь я зря теряю время. Очень не хочется покидать вас. Вы были мне хорошим другом, но вы правы. Я уеду завтра же утром.
Может быть я переиграл. Может быть, она была сообразительней, чем мне казалось. Она печально посмотрела на меня.
– Я убедилась, что человек должен сам прожить свою жизнь. Очень немногие следуют советам. Я стараюсь, но люди не слушают, так что здесь я ничего не могу поделать, правда?
Неожиданно мне захотелось рассказать ей, что со мной происходит. Я знал, что никогда не откроюсь доктору Мелишу, но в ее испытующем взгляде, поднятом на меня с подушки, было чтото побудившее меня довериться ей.
Потом моим сознанием овладела Рея и момент для признаний миновал.
Я прикоснулся к ее пальцам, выдавил улыбку, произнес несколько банальностей насчет того, чтобы не терять связи в будущем, и вышел из больницы уже полностью поглощенный мыслями о том, что мне предстояло совершить сегодня вечером.
У себя в номере я распаковал покупки. Надел пиджак, потом парик и очки. С пистолетом в руке прошел в ванную, где висело зеркало в рост человека.
Посмотрел на свое отражение.
Вид у меня был весьма несимпатичный, и я был уверен, что никто не смог бы меня узнать. Я злобно оскалил зубы и вышло довольно устрашающе. Вскинув пистолет, прицелился в свое отражение и прорычал:
– Ни с места, ограбление!
Если бы такая грозная фигура, подобная той, которая отражалась в зеркале, вошла в мой офис в Парадайз–Сити, я без колебаний выложил бы все бриллианты из сейфа.
Удовлетворенный, снял очки, парик и пиджак и аккуратно уложил их вместе с пистолетом в сумку. Я был уверен, что, не поленившись съездить за ними в другой город, лишил полицию возможности добраться до меня, проследив их происхождение.
Я был доволен собой.
Теперь надо дождаться полуночи и тогда я стану настоящим преступником. Я лежал на кровати и пункт за пунктом перебирал в уме предстоящую операцию, заучивал слова, которые произнесу. Убедившись, что все заучено наизусть, уснул, радуясь наступающей дремоте. Это доказывало, что мои нервы в порядке.
Около девяти проснулся и спустился в закусочную напротив, где поужинал тефтелями со спагетти. Я ел, не спеша. Выйдя из закусочной, вернулся в отель, захватил сумку и пошел за машиной, которую оставил в конце улицы.
Я выехал из города и покатил по шоссе. В пяти милях от Люсвила находилась бензозаправочная станция компании «Калтекс». Я ни разу не останавливался там, но часто проезжал мимо. Дела у них всегда шли бойко и я знал, что они не закрываются на ночь.
Проезжая мимо, я замедлил скорость. Толстый, мощного телосложения мужчина, заправлял машину. Больше никого поблизости не было видно. Я решил, что этот человек заступил на ночную смену и работает один.
При первой же возможности развернулся и поехал обратно в Люсвил. Следующие два часа провел в ночном кинотеатре, где смотрел старый вестерн. Он оказался достаточно увлекательным, чтобы приковать мое внимание.
Когда зажегся свет, я вышел с толпой зрителей на жаркую пыльную улицу и сел в машину.
Прежде чем завести мотор неподвижно просидел несколько секунд.
«Пора», – подумал я, и был несколько обескуражен, заметив, что у меня сильнее забилось сердце, а ладони покрылись потом.
Ярдов за триста от станции обслуживания находилась площадка для стоянки машин. Я завернул туда, выключил двигатель и огни. Впереди ритмично вспыхивали яркие буквы: Калтекс. Выйдя из машины и отступив в тень, надел пиджак, парик и очки. У меня так дрожали руки, что я уронил игрушечный пистолет, доставая его из сумки. Несколько минут лихорадочно шарил в траве, прежде чем найти его.
Сердце стучало, как молот. Секунду я колебался, не в силах решить – вернуться в отель или продолжать задуманное.
Потом перед моим мысленным взором возникла Рея, ее рыжие волосы и циничные зеленые глаза, и это придало мне решимости.
Я быстро зашагал вдоль травянистой кромки шоссе к огням станции обслуживания.
Лишь изредка мимо проносились машины.
Приближаясь к станции, я замедлил шаг. Держась в тени, медленно продвигался вперед. Теперь я отчетливо видел маленький, хорошо освещенный офис. Толстяк–служитель с сигаретой, свисающей с нижней губы, смотрел ночную телепередачу.
От нервного напряжения мое сердце билось так неистово, что я дышал с трудом. Несколько минут я стоял неподвижно, наблюдая за ним. Шоссе было пустынно. Если действовать, то сейчас.
Я услышал собственное бормотание: «Рехнулся? Ведь ты можешь угодить в тюрьму!» Но я двинулся вперед, до боли сжимая рукоятку игрушечного пистолета.
Ночной дежурный поднял голову, когда я толчком распахнул стеклянную дверь. При виде меня он насторожился, а потом, заметив пистолет, окаменел.
– Это ограбление! – прорычал я, но довольно неубедительно. Я был испуган не меньше его.
Мы уставились друг на друга. Он был лет пятидесяти, толстый, седеющий, с виду типичный семьянин со спокойными карими глазами и решительным ртом человека, привычного к ответственности за близких.
Он оправился от испуга. Его
