– Привязанность к прошлому,– подсказал я.– Это беда всего нашего поколения. Кем бы человек ни стал, он сохраняет связи с прошлым.
– Да, прошлое, молодость…– Борено встряхнулся, тон его сделался агрессивным.– Ладно, прошлое есть прошлое, и не надо заниматься ерундой, как когда-то, идет? Меня уже тошнит от прошлого, ясно?
Тут дверь распахнулась, и в кабинет, выругавшись, ввалился какой-то тип со словами:
– Теперь ты сам видишь!
Заметив меня, он встал как вкопанный. Это был человек с костистым лицом, элегантно и, что называется, хорошо одетый; его лихорадочно блестевшие карие глазки за стеклами очков в золотой оправе глядели несколько затравленно. Вид у него был больной, вернее, измученный. Борено раздраженно хохотнул.
– Колоссально! – воскликнул он.– Теперь нас вполне достаточно, чтобы организовать группу социальных исследований и объяснить этим балбесам,– он махнул рукой в сторону двора,– как нужно делать революцию. Ты не узнал Делана, Бюрма?
– Я знал только, что его зовут Жан,– отозвался я, встав с кресла,– но теперь, после столь основательного погружения в воспоминания, могу с ходу узнать любого завсегдатая «Приюта вегеталианцев» и окрестностей.
– Бюрма! – возопил дезертир. Точнее, бывший дезертир. Похоже, он тоже давно остепенился и прекрасно приспособился к обществу. Он уже прошел свой путь. Все прошли.– Бюрма, черт бы тебя подрал! В жизни бы тебя не узнал. Ведь тогда ты был еще пацан.
Мы обменялись рукопожатием. У него была потная ладонь.
– Да, мы старше его,– усмехнулся Борено.– Он должен нас уважать.
Жан Делан обернулся к нему:
– Еще немного, и привратник не впустил бы меня. Значит, они все же забастовали?
– Да, осень – пора забастовок… А что с тобой? Заболел?
– Кажется, съел не то,– ответил Делан, прижимая руку к животу.– Наверное, это устрицы.
Он придвинул себе стул и уселся. Во дворе продолжали галдеть. В дверь постучали. Борено что-то буркнул, и появилась секретарь-машинистка.
– Они раздражены, шеф, – объявила она.
– Хорошо, сейчас я к ним выйду, устало проговорил Борено.– Оставляю вас вдвоем, мои милые. Вам есть что порассказать друг другу.
Он вышел. На самом деле говорить нам было, в общем-то, не о чем. В комнате воцарилось молчание. В конце концов Делан прервал его:
– Смех, да и только. Ну кто мог подумать, что когда-нибудь против одного из нас будут бастовать? Разве это не забавно?
– Не слишком, отозвался я.
Меня охватили печаль и усталость. И какая-то неловкость.
– Вот так-то, друзья мои! – ликующе провозгласил Борено, входя в кабинет.– Слушайте, ребята.– Он приложил ладонь к уху и наклонил голову к окну.– Слушайте благородную и мужественную песнь труда.
Словно повинуясь его приказу, пила с веселым визгом вновь принялась вгрызаться в дерево.
– Договорились? – осведомился Делан.
– Договориться можно всегда. Никогда не следует отчаиваться. Я удовлетворил их требования. К тому же они были вполне законные, а я ведь, в сущности, вовсе не злодей.
– Словом, ладишь с Господом Богом,– горько сыронизировал Делан.
– С Господом Богом? Говорят, у пьянчуг есть какой-то бог. Сейчас проверим. Нужно обмыть оба эти события. Возобновление работы и нашего знакомства. Я мигом.
Он вышел и вернулся с тремя бокалами и бутылкой шампанского.
– За «Приют вегеталианцев»! – провозгласил он.
Мы выпили.
– Товарищ Бюрма пришел ко мне по поводу Ленантэ.
Я больше не стал вспоминать о Ленантэ из-за Делана, который все равно ничего путного сообщить мне не мог. Мы поговорили о том о сем. Но мне не казалось, что я напрасно теряю время. Мне нужно было задать один вопрос, и я дожидался благоприятного момента. Из разговора я понял, что оба мои собеседника женаты, что у Борено взрослая дочь и что они пользуются уважением привратников и соседей и слывут почтенными гражданами. Впрочем, так оно и было. Никто и не подозревал, что когда-то они исповедовали разрушительные идеи. У Делана тоже было собственное дело, и он неплохо крутился. Словом, верен нашим прежним взглядам остался лишь покойный Ленантэ.
– Все мы развиваемся, меняемся,– подытожил я.– Такова жизнь. Интересно, что стало с парнем, которого мы звали Поэтом? Я так и не знаю его настоящего имени.
– Должно быть, он в Академии,– предположил Борено.
– Вполне возможно. Однако хоть я человек не злой, но надеюсь, что этот псих Барбалу, который боролся с курением и ратовал за то, что нужно, стоя на карачках, жрать траву, теперь жрет ее снизу, начиная с корней. Он ведь и тогда был далеко не мальчик. Того же от всей души я желаю и Лакору. Ух, как этот сукин сын донимал меня!
– Лакору? – подскочил Делан, словно в задницу ему воткнули иголку.
– А что такое? – удивленно спросил я.
– У Жана предрассудки,– ухмыльнулся Борено.– Анархистские предрассудки. Он признает, что человек может развиваться или измениться, даже переметнуться в другой лагерь. Господи, не будем бояться слов! Тем не менее он считает, что Лакор зашел слишком далеко.
– Как это?
– Если он так донимал тебя, то с этим покончено. Насколько я знаю, умереть он не умер, но вроде того. Суд присяжных упек его на каторгу.
– Кроме шуток? Он что, так завел себя собственным бахвальством, что в конце концов ограбил инкассатора?
– Да нет. Все было куда смешней, а вернее, куда печальней. Мы узнали об этом из газет. С Лакором мы редко встречались. В конце тридцать шестого он прикончил свою подружку за то, что она ему изменяла.
– Во имя свободной любви, надо понимать? Я имею в виду не поведение этой женщины, а его действия.
– Вот именно.
– Меня это не удивляет.
Присяжные неожиданно продемонстрировали неплохое чувство юмора.
– Так они умеют шутить?
– Еще как. Ход их рассуждений был таков: вы говорите, что нужно бороться с ревностью, выступаете за сексуальную свободу, а когда женщина вам изменила, вы ее убили? Что ж, для нас это не обычное преступление на почве ревности. Извольте отправиться на каторгу на десять лет с хвостиком. Все! Следующий! Они заставили его заплатить не только за убийство женщины, но и за его убеждения и кое-какие мелкие грешки, которые за ним числились. Между прочим, полицейских, которые пришли его арестовывать, он встретил огнем из револьвера.
– Вот болван,– пробормотал Делан, промокая себе лоб.
Похоже, настало время бросить мою бомбу с криком: «Да здравствует анархия!»
Кстати, насчет тридцать шестого года и банковского инкассатора,– задушевно промурлыкал я.– Не расскажете ли вы мне что-нибудь о мосте Тольбиак? Это ведь вы пришили служащего Холодильной компании, да?
Делан аж осел на стуле. Борено промолчал и плеснул себе в бокал остатки шампанского. Звякнул хрусталь. На другом конце двора пилорама компании «Борено, торговля лесом» производила материальные блага. Я не стал повторять вопрос. Я ждал. Борено рассмеялся деланным смехом, от которого зубы заныли сильнее, чем от звука пилы.
– Ну, ты даешь, Нестор Бюрма! Мы никого не пришили. Ни на мосту Тольбиак, ни где-нибудь еще. А что вообще произошло на мосту Тольбиак?
– Об этом я знаю гораздо меньше вашего,– вздохнул я,-но в общих чертах готов рассказать.
– Давай, давай, не смущайся. Но повторяю: мы никого не пришивали.
– Это просто формула, клише, жаргонное словцо. У меня их много в запасе. Очень обогащают беседу. Откровенно говоря, я не думаю, что вы шлепнули этого самого Даниэля, служащего Холодильной компании. По всей вероятности, в операции участвовал и Ленантэ, а его принципы мне известны. Никакой крови. С вашей помощью он в конце концов провел комбинацию, о которой всегда мечтал. Возможно, служащий был с вами в сговоре. Стойте-ка, мне пришла в голову одна мысль.
– Ты ею с нами поделишься? – осведомился с иронией Борено.– Такие мысли…
– Идиотские мысли! – весьма неучтиво заметил Делан.
– Поделюсь, поделюсь. Итак, зимой тридцать шестого…
И я выложил им все, что узнал из последних газет.
– Крайне любопытно,– проговорил Борено.– И ты, значит, решил, что это мы?
– А почему бы и нет?
– Действительно, почему? Тем более что личности мы весьма подозрительные. Живем и работаем не очень далеко от моста Тольбиак. Ты всегда так лихо ведешь расследования? Послушай, старина, к этому делу приложил руку, скорее всего, Бешеный Пьеро.
– В то время он был слишком молод.
– Это образное выражение. Не одному же тебе ими пользоваться. Бешеный Пьеро был тогда молод, но ведь гангстеры уже существовали.
– В этом деле гангстеры, воры и прочие уголовники не замешаны. Инспектор Норбер Баллен, который, чтобы его раскрыть, буквально из кожи лез,– это тоже метафора, причем довольно смелая,– так вот инспектор в отставке Норбер Баллен прошлой ночью был зарезан.
