— Ну что ж, тогда поедем дальше, — удовлетворенно кивнул Вячеслав Михайлович. — Итак, понятия «преступник» и «преступность» мы сейчас просто не будем учитывать — хотя бы потому, что они слишком эфемерны.
— Ну ладно, допустим, — растерянно проговорила я. — Но ведь человек тем и отличается от животного…
— …Что у него есть такие понятия, как мораль, честь, долг, совесть… — ехидно закончил за меня Самойлов. — Виолетта Сергеевна, милая, неужто вы и в самом деле верите в эту чушь?
— Но если в это не верить, то зачем тогда вообще все это? — повела я рукой. — Зачем весь этот наш мир? Зачем человек? Зачем цивилизация, культура, искусство, поэзия? Зачем мы с вами?
Мягко, вкрадчиво прозвучал сигнал. Вячеслав Михайлович громко сказал:
— Да, спасибо, я слышу.
Проглотив кофе, он остановил меня жестом, заметив, что я еще что-то хочу сказать.
— Простите, мне нужно спешить, а потому прервемся до вечера… Хочу добавить вам только несколько слов. Можно относиться к этому как угодно, но я для себя сделал такой вывод на оставшуюся жизнь. Перефразируя классика, скажу: жизнь ведь и в самом деле дается нам один раз. И на что ее употребить, каждый волен решать сам. Это и есть то самое, что Маркс и Ленин называли свободой совести. Каждый живет по своей правде, милая моя девочка. Для одного правда состоит в том, чтобы всю жизнь ничего не делать, собирать бутылки и клянчить у пивной, чтобы ему оставили на донышке. Для другого она заключается в служении науке, скажем, астрономии, чтобы уточнить период обращения вокруг Солнца кометы Аренда-Ролана, известной своим аномальным хвостом. Для третьего, как для вас, например, смысл жизни заключается в том, чтобы со временем написать книгу-шедевр, да такую, чтобы на его могиле выбили просто, как на надгробье Суворова: «Здесь лежит такой-то». Четвертый хочет любить (подчеркиваю: не перетрахать, а именно любить) всех женщин… Каждый человек живет по своей правде. Даже тот, кого вы называете преступником, рецидивистом, даже он в своей жизни придерживается каких-то выработанных для себя правил, у него тоже есть своя, личная, одному ему принадлежащая правда. Это можно принимать или не принимать, ее можно одобрять или осуждать — ее невозможно отрицать. И в таком случае нужно, просто необходимо признать право на правду за каждым без исключения человеком. И тогда становится вполне очевидно, что нарушение закона тоже есть явление относительное — относительно некоего свода правил, установившихся в данное время в данном обществе и которых придерживается большинство членов, опять же данного общества. Хотя при этом каждый отдельный человек совершенно не считает себя обязанным придерживаться их неукоснительно… Впрочем, я опять увлекся. Главное я уже сказал.
— Ну а для себя вы какую правду выбрали? — тихо спросила я самое главное, чего так и не смогла понять.
Самойлов хотел уже было подняться, но, услышав вопрос, опять откинулся в кресле.
— Правду не выбирают — это не совсем правильно сказано. Она формируется сама по себе, в значительной степени независимо от нашего сознания. Так вот, моя личная правда состоит в следующем. Что нас ждет после смерти, знать никому не дано. Вполне возможно, тот самый темный тоннель к сияющему свету — такая же сказка, как и крылья ангелов или рога дьявола. Но раз уж господь, вселенский разум, слепая природа, случайное сочетание нуклеиновых кислот или что-то еще, что породило меня, меня таки породило, я должен жить. Я должен жить, в полной мере используя отпущенный мне потенциал. Мне дана голова — значит, я должен думать. Мне дано тело — оно должно работать, Обломов это не мой герой. Мне дан желудок — значит, я его должен нормально кормить. Мне дано еще кое-что — значит, и оно не должно простаивать без дела, забавы библейского Онана меня не прельщают… Ну и так далее. Теперь что касается качеств внутренних. У меня есть властность — я должен командовать. У меня есть самолюбие — я должен его удовлетворить… Короче говоря, те качества, которыми человек наделен, должны быть им реализованы в максимальной степени. Иначе зачем они мне даны?
— Но ведь есть другие люди… — попыталась я еще раз робко возразить.
— Есть, — согласился он, поднимаясь, теперь уже решительно. — И у каждого есть свой личный потенциал. Так пусть каждый реализует то, на что он способен! Если у тебя преобладает лень — что ж ты удивляешься, что ничего в этой жизни не добился? Если ты лакей по натуре — иди ко мне, я тебе заплачу, чтобы ты мне утром тапочки подавал. Если у тебя кулаки функционируют лучше, чем голова, — я тебе тоже найду работу. Если наоборот — и ты у меня не пропадешь… Вот моя правда жизни. Устраивает?
Он вышел из холла, оставив меня одну.
Вновь я была в смятении. Это ж надо такую философию выстроить. И ведь логично выглядит, черт побери, логично! Нечего возразить.
В холле я была одна. Невольно воровато оглянувшись — не должна женщина пить в одиночку, — налила себе еще рюмку коньяку и выпила. Тут и спиться недолго с такими философиями и философами!
— Виолетта Сергеевна!
Услышав обращение к себе, я даже чуть вздрогнула от неожиданности. Устеленные мягким ковролином полы давали возможность здесь всем ходить бесшумно. Смутившись, я с досадой оглянулась.
Сзади стоял мужчина, которого я видела только раз, мельком, накануне, когда приехала сюда. Хотя я тогда была слишком возбуждена, чтобы запомнить много подробностей, но он запал в память. Чем-то неуловимым он выделялся среди остальных. Чем именно, я поняла несколько позже. А сейчас просто смотрела на него. Высокий рост, широкие плечи, короткая стрижка, строгий костюм, при галстуке — за эти два дня передо мной немало прошло таких. Правда, пиджак сидел на нем чуть мешковато, без привычности, присущей людям, которые ходят в костюме постоянно.
Его лицо нельзя назвать красивым — я уже говорила, что по-настоящему красивых мужчин вообще в жизни встречается не так много, да и не столь уж важное качество это для них. Однако было в его облике какое-то своеобразие, нечто, привлекающее к нему внимание. Прямой, внимательный, подкупающе честный и в то же время как будто задернутый непроницаемой завесой взгляд серых, близко посаженных к переносице глаз, резкие, будто высеченные, черты лица, глубокие складки, идущие от носа вниз, мелкая паутинка морщинок у глаз… Он производил впечатление человека много повидавшего, много пережившего — и в то же время не особенно склонного к откровенности.
— Слушаю вас.
— Вячеславу Михайловичу пришлось уехать, и он в связи с этим поручил вас моим заботам.
Это было что-то новое. Самойлов сам сказал, что эти несколько дней я буду сопровождать его всюду. И вот на второй день сам же нарушает свое условие. Значит, либо у него сегодня возникло какое-либо лично-интимное дело, либо что-то случилось, что не вписывается в намеченную им программу моего пребывания здесь. Третий вариант просто не придумывался.
В конце концов выяснилось, что неверно ни одно предположение, ни другое. Много позже я узнала подробности этой дьявольски дальновидно рассчитанной интриги.
— Простите… — я запнулась. — Простите, не знаю, как вас зовут.
— Петр Васильевич Мезенцев. Я начальник внутренней охраны объекта.
Удержаться от улыбки было непросто. Я почувствовала, что мои губы неудержимо поползли вверх. С его лицом и в самом деле только и быть Петром — оно словно из камня высечено.
— Так это о вас предупреждал меня Вячеслав Михайлович? — постаралась я оправдать свою улыбку.
— О чем? — насторожился он.
— Я ему сказала, что если нужно будет, уйду от вас, так он мне ответил, что тут охрана очень надежная и меня не выпустит.
Мезенцев внимательно посмотрел на меня.
— Если вы сейчас не слишком заняты, я бы хотел вам показать кое-что.
Петр Васильевич провел меня в холл. Оттуда мы с ним прошли в одну, ничем не выделяющуюся среди остальных, дверь. За дверью оказался центральный пункт управления охраны особняка. От обилия горящих огоньков даже в глазах зарябило. По глухим стенам тянулся длинный ряд небольших экранчиков. Лишь два или три из них были выключены, на всех остальных застыло изображение.
В комнате находились двое охранников. Это были, насколько я могла вот так, навскидку, вспомнить, первые люди в доме, которые были облачены не в костюмы, а в простые удобные комбинезоны. У обоих на поясе висели кобуры с пистолетами. Оба при появлении шефа поднялись, но он жестом показал им: можете сидеть. Затем, в течение всего времени, пока я там находилась, они поглядывали на меня неприязненно. Так, наверное, глядят военные моряки на появившуюся на борту женщину.
— Я вас, Виолетта Сергеевна, специально пригласил сюда, чтобы вы вдруг еще раз не вздумали поддаться капризу и не попытались отсюда уйти без разрешения, — пояснил Петр Васильевич. — Для этого я хочу в общих чертах познакомить вас с тем, как у нас на «объекте» организована система охраны. Первым делом обратите внимание на экраны. Они работают круглосуточно. Вот эта группа мониторов контролирует обстановку внутри дома.
