— У тебя есть ответ? — спросил он. — Насчет того, смогу ли я когда-нибудь снова стать в тебе уверен?
Она кивнула.
— Значит, есть?
Она снова кивнула.
— Ты хочешь сказать мне об этом? Потому что мне кажется, у меня есть собственный ответ, но приятней услышать твои соображения.
Он подошел, обогнув генератор, и встал над ней. Она старалась не показывать, что испугана, хотя ей действительно было страшно. Она пыталась не забиваться в угол, но непроизвольно сделала это.
— Я не хочу делать тебе больно, отклеивая ленту, — сказал он, — ведь это больно, правда? — Он улыбнулся и полез в задний карман своих джинсов. Что-то мелькнуло в его правой руке, она уставилась в темноту, пытаясь разглядеть, что это…
Садовые ножницы.
Он подсунул один конец ножниц под ленту. Она почувствовала холод лезвий на затылке. Он щелкнул ножницами. Лента треснула. Он оторвал ее от лица и губ.
— Выплюнь. — Он подставил руку.
Она выплюнула тряпку.
— Хорошая девочка, — сказал он.
Во рту у нее пересохло, в нем стоял вкус тряпки.
— Теперь ты хочешь сказать мне, — спросил он, — как я смогу быть в тебе уверен?
— Ты можешь быть уверен во мне, — ответила она. Во рту появилась наконец слюна. Она облизнула губы.
— Ну, как, Кошечка? Я ведь и раньше думал, что могу быть в тебе уверен, ты же знаешь.
— Да, но теперь все будет по-другому.
— Потому что у тебя больше нет волос, ты хочешь сказать? Потому что мужики теперь больше не будут считать тебя красавицей?
— Но мои волосы…
— Твои волосы снова отрастут, да?
— Если только ты… если не…
— Значит, ты не хочешь остаток жизни проходить без волос, так?
— Нет, но…
— Тогда как я могу доверять тебе, если снова позволю отрастить волосы?
— Ты можешь доверять мне.
— Каким образом, Кошечка?
— Пожалуйста, не называй меня так.
— Ах, тебе не нравится это имя? Я думал, ты любишь, когда тебя так называют. Тебе, кажется, это имя нравилось?
— Нет, никогда.
— А по-моему, нравилось.
— Нет, неправда.
— Да брось ты, я тебе не верю, Кошечка.
— Послушай…
— Да?
— Если ты… если ты только позволишь мне…
— Да?
— Если ты выпустишь меня отсюда…
— Да?
— Я обещаю тебе, что ты об этом никогда не пожалеешь.
— Я все равно не верю тебе, Кошечка.
— Я обещаю.
— Нет, я все равно тебе не верю.
— Пожалуйста, поверь мне. Я никогда…
— Нет, я думаю, что моя идея лучше, Кошечка.
— К-к-какая идея?
— Как сделаться уверенным в том, что ты меня больше не проведешь.
— Я не сделаю этого, обещаю.
— Да, я знаю, что ты этого не сделаешь никогда.
— Честное слово, я не…
— Да?
— Я усвоила урок, честно!
— Да ну? Ты хочешь сказать, что отныне будешь хорошей девочкой?
— Да.
— Скажи это. Скажи, что будешь хорошей девочкой.
— Я буду хорошей девочкой.
— Отныне и во веки веков.
— Отныне и во веки веков. Навсегда, Я обещаю.
— Я знаю, — сказал он, — ты хочешь быть хорошей девочкой навсегда, Кошечка. И я хочу быть в этом уверен.
Он снова улыбнулся и подошел ближе.
— Хочешь, чтобы я разрезал твои веревки?
— Да, — ответила она. Ее сердце громко колотилось. Может быть, может быть…
— Вот этими самыми ножницами?
— Да, пожалуйста, разрежь мои веревки!
— Они достаточно острые, чтобы разрезать веревки, это уж точно.
— Тогда сделай это!
— Не беспокойся, я это сделаю, — сказал он, раскрывая ножницы.
Вельма увидела свет на втором этаже дома Маркхэмов.
Наверху были две спальни. Когда Прю была жива, она использовала меньшую под кабинет. У Карлтона внизу была своя небольшая комнатка, где он возился с часами. Часы были на всех стенах. Он нянчился с ними, оставляя у себя, и только убедившись в том, что они показывают точное время, относил в свой магазин.
У него, должно быть, фонарик, судя по тому, как прыгает лучик света.
Она сначала подумала, что это полиция. Полиция уже давно сюда не заглядывала. Может, им что-то понадобилось? Тогда почему бы им не включить свет? Зачем бродить в потемках?
Лучик света замер.
В той комнате, которую Прю использовала в качестве кабинета.
Снова двинулся. Снова остановился.
Это не мог быть Карлтон, снова забравшийся в свой собственный дом, потому что он находится в тюрьме, где ему и место. Возможно, это полиция. А быть может, она ошиблась в тот вечер, когда решила, что увидела Карлтона, разбивающего стекло в кухонной двери. Вдруг это был кто-то другой, кто явился снова, чтобы найти то, что не нашел в прошлый раз? Дело легче легкого — дом пустой, жена убита, муж в тюрьме…
Нет, она в тот вечер не могла ошибиться. Это точно был Карлтон.
Тогда кто же там сейчас?
Решив немедленно вызвать полицию, она набрала 9–11. Но к этому моменту Генри Карделла уже нашел то, что искал, и спускался по лестнице к парадной двери.
— Потому что… если бы я могла быть абсолютно уверена в тебе, — сказана Сьюзен, — тогда я знала бы, что сказать Джоанне, когда она приедет на следующей неделе.
— Да ничего не нужно ей говорить, — возразил Мэтью, — ей совсем не нужно знать, что мы…
— Но она все равно узнает, — сказала Сьюзен, — я хочу сказать, что она всегда узнает, что вокруг нее что-то изменилось, она знала это еще до того, как уехала в школу.
— Да, она знала это. Но мы не должны объяснять.
— Но она спросит. Ты же знаешь Джоанну. Я до смерти люблю ее, но она самая болтливая девчонка из всех, кого я знаю.
— Да, пожалуй.
— Вот именно. Но дело в том, что… если бы я знала, к чему мы идем, Мэтью?
— Я и сам не знаю.
— И я тоже. Я хочу сказать… мы поженимся снова или что-то другое?
— Я не знаю.
— И я тоже.
Она надолго замолчала. Потом спросила:
— Ты любишь меня, Мэтью?
— Да, — ответил он, — я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, — сказала она и чуть было не добавила: «Но я так боюсь». Потому что ей было доподлинно известно, что самыми дорогими и самыми дешевыми в английском языке всегда были слова: «Я люблю тебя».
Выскочив через парадную дверь, он под дождем побежал к машине, припаркованной немного выше по улице, прижимая к груди коричневую папку. В ней были все ее чеки, все чековые книжки и банковские квитанции — настоящая золотая жила.
Он завел машину и поехал в сторону мотеля. На пересечении с федеральным шоссе № 41 он проехал мимо полицейской машины, двигавшейся навстречу. Красные габаритные огни растаяли в зеркале заднего обзора.
Его рука под кухонным полотенцем, которым он ее обмотал, сильно кровоточила.
Кровь сочилась через коричневый бумажный мешок. Он шел под дождем, таща мешок к озеру.
Надо быть осторожнее возле озера. В прошлом году аллигаторы сожрали здесь двух собак.
Он немного постоял под дождем на берегу.
Подождал.
Увидел, как один из аллигаторов скользнул с берега в воду.
Швырнул мешок как можно дальше.
Увидел, как аллигатор направился туда, где мешок ушел под воду.
Увидел, как аллигатор скрылся под водой.
После этого он вернулся домой, чтобы еще раз посмотреть фильм.
В понедельник 15 декабря во второй половине дня Уоррен и Мэтью обедали в японском ресторане на Мэйн-стрит. Ресторан назывался «Цветы сакуры», хозяина звали Тадаси Имура. Имура был одним из тридцати четырех японцев, проживающих в графстве Калуза. Сыну Имуры было девять лет, и никто не знал его настоящего имени, его звали «Несчастным случаем», потому что считали, будто он утопил в ванне свою шестилетнюю сестренку. Или позволил ей утонуть. Был большой шум, крупное полицейское расследование. Скай Баннистер лез из кожи вон, чтобы повесить на ребенка убийство, хотя и непредумышленное. Дело не выгорело. Несчастный случай. Девять лет. Вон он — носится с беззаботным видом в развевающемся кимоно и синих джинсах.
Уоррен и Мэтью сидели в одних носках за низеньким столиком, колени у подбородка, ели овощную темпуру, запивая ее сакэ, которое, они надеялись, «Несчастный случай» не сумел отравить. Уоррен рассказывал Мэтью о субботнем взломе в доме Маркхэмов. «Несчастный случай» вертелся тут же, словно собираясь получить чаевые за будущую криминальную деятельность.
— Знакомые из полицейского участка, — сказал Уоррен, — говорят, что там все было в крови. Они предполагают, что взломщик порезался, когда лез в дом, и наследил.
— Как он туда проник? — спросил Мэтью.
— Через окно нежилой комнаты на первом этаже. Маркхэм использовал ее как часовую мастерскую.
— Грабитель забрался из-за этого?
— Думаешь, из-за часов? Кто знает. Маркхэм в тюрьме, и никто его ни о чем не спрашивал. Они стараются не поднимать шума, чтобы это новое ограбление не бросило тень на то, старое, которое, как они считают, совершил Маркхэм. Насколько я понял, они не думают, что целью ограбления были часы. Слишком много этих дорогих штуковин осталось висеть на стенах. Никто, конечно, не возьмется утверждать, что наркоман сможет отличить дорогие часы от своей задницы.
