христианином. А впрочем, хватит о нем, пойдем посмотрим, свободен ли корт.
Отложив в сторону Евангелие, я погрузился в размышления. Было ли Божьим промыслом то, что именно в момент, когда я читал слова «убиваем был», кто-то произнёс имя Курта Стиффлера? Возможно ли, чтобы Он в очередной раз избрал меня орудием своего всеблагого милосердия?
Или я был свидетелем простого совпадения, а не знака Божьего?
Я закрыл глаза и обратил к Нему немой вопрос. Ответа я не получил.
Дальше Евангелие я читать не стал. Повернувшись, я некоторое время наблюдал за играющими детьми. Совпадение или знак? Одно было абсолютно ясно — смерть была бы благодеянием для Курта Стиффлера. Нет сомнений, что только религия не позволяет ему самому покончить с земным существованием. Однако не все чувствуют себя столь сильно связанными предписаниями церкви. Тот бедняга в больнице, которому я передал капсулы дормизона, не считал, что совершает богомерзкий поступок, прекращая свои мучения. Впрочем, если Курт Стиффлер полагает, что самоубийство грех, пусть так и будет. Он тоже прав. Всевышний дает нам знать, какие поступки праведны, а какие греховны. Если Господь избрал меня, чтобы прекратить страдания Стиффлера, вместо того чтобы внушить ему самому мысль о самоубийстве, значит, он имел на то свои причины, хотя они выше нашего разумения. Мне Господь ясно дал понять, что сам я не должен прекращать свои душевные страдания на земле, — в этом и состоит Божья кара. Возможно, наступит день, когда Он сочтет мое служение Ему завершенным и подаст знак, что я полностью искупил свой грех. Тогда я буду свободен. Но до тех пор я должен исполнять все его предначертания. В тот день я мучительно долго пытался решить эту проблему. Ответ пришел лишь поздно вечером. Он не был облечен в словесную форму, а явился в виде мысли — настолько отчетливой и понятной, что она не могла быть моей собственной. Я не сомневался, что именно Он вложил её в мою голову. Окончательное решение на этот раз Он предоставил мне самому. Я должен был привести Курта Стиффлера к себе домой, побеседовать с ним, попытаться понять его и решить, заслужил ли он избавление от страданий, которое принесет ему смерть. Всевышний испытывал мою мудрость.
Поэтому неделю назад, примерно в это же время, я отправился к Курту Стиффлеру. Обмануть его оказалось удивительно просто, поскольку я прибег к несложной, но очень действенной уловке. Я сказал, что являюсь другом Зига Хоффмана и что тот посоветовал мне обратиться к нему за помощью. Сегодня вечером, продолжал я, ко мне домой придет человек для заключения важной коммерческой сделки. Он мексиканец и приедет из Мексики.
Другой участник сделки немец, он также будет у меня дома. Хотя и тот, и другой немного говорят по-английски, я не уверен, что они правильно поймут друг друга. А при этой сделке ошибки недопустимы. Именно поэтому я позвонил своему другу Зигу и спросил, не порекомендует ли он человека, который знает испанский, немецкий, а также английский. Зиг назвал Курта, заверив меня, что он обязательно поможет.
Я был уверен, что Курт не откажет, потому что Хоффман очень много для него сделал, И он действительно не отказал, хотя немного поскромничал, утверждая, что его английский далек от совершенства. Только когда я сумел убедить его, что для моей цели его знаний вполне достаточно, он согласился пойти со мной.
Никто не видел, как я входил в его дом. Никто не заметил нас с Куртом, выходящих из дома и направляющихся к стоявшей за углом машине. Если бы кто-то попался нам по пути и мог впоследствии меня опознать, я понял бы, что это тоже знак Всевышнего, отрицательный знак, свидетельствующий о том, что Курт Стиффлер должен жить. После недолгого ожидания, сконфуженный тем, что деловые партнеры подвели меня, я отвез бы Курта назад, в его убогую квартиру.
Мои воспоминания нарушил голос миссис Армстронг:
— Ау-у, мистер Медли!
Я глянул в сторону её дома и пожелал миссис Армстронг доброго вечера, теряясь в догадках, что ей от меня нужно. Потом я увидел перед их верандой большую черную машину. Миссис Армстронг крикнула:
— Зайдите к нам, мы отмечаем радостное событие!
У меня не было особого желания присоединяться к ним, но выкрикивать извинения через два дворика было крайне затруднительно. Поэтому я помахал рукой, давая понять, что сейчас подойду.
На веранде сидели трое: миссис Армстронг, её дочь Каролина и мужчина, которого я не сразу узнал в полумраке, только когда он поднялся с места и протянул мне руку:
— Узнаете меня, мистер Медли? Кахэн.
Это был один из детективов, расследовавших обстоятельства смерти Стиффлера. Интересно, что он здесь делал с бокалом в руке?
— Конечно, я помню вас, — ответил я.
— Потрясающая новость, мистер Медли, — сказала миссис Армстронг. — Мне доставляет огромное удовольствие сообщить о помолвке моей дочери. И как раз тот момент, когда я думала, что никогда уже от неё не избавлюсь.
— Вы хотите сказать… — начал было я.
Рыжий Кахэн засмеялся:
— Да, мы помолвлены, сэр. И я считаю, что прежде всего следует поздравить меня.
Я поздравил его и ещё раз пожал ему руку, теперь уже от всей души.
— В среду я впервые встретил миссис Армстронг, — сказал детектив, — а Каролину увидел только в четверг вечером. Всё произошло скоропалительно. — Он довольно ухмыльнулся. — Но такой уж у меня характер, а поскольку мы оба рыжие, то и характеры у нас должны быть похожие.
Я уже раскрыл рот, собираясь сказать, что тридцать лет назад мы с женой так же быстро решили нашу судьбу, и лишь в последний момент вспомнил, что выдаю себя за холостяка.
— Если женятся двое рыжих, — поинтересовалась Каролина, — их дети тоже обязательно будут рыжими?
— В комедии «Жизнь с отцом» дети рождались рыжими, — сказал я и почувствовал, как по спине у меня пробежал холодок. «Жизнь с отцом» — именно та пьеса, которую восемь лет назад, в роковой вечер, навсегда оставшийся в моей памяти как вечер непередаваемого ужаса, я смотрел вместе с женой. События того вечера чуть не лишили меня рассудка. Возможно даже, я действительно был не совсем нормальным, пока не нашел ответа в Боге. Как мы смеялись над той забавной пьесой буквально за час или два до трагедии!
Я любил свою жену сильнее, чем можно выразить словами. Она была высокой, немного нескладной восемнадцатилетней девушкой, когда мы поженились. Мне было двадцать шесть. Спустя несколько лет она стала самой красивой женщиной из всех когда-либо живших на земле. Именно такими становятся, взрослея,
