Ромарио и Слибульский в это время оттирали стены и пол от пятен крови. Ромарио бросил на меня быстрый взгляд, красноречиво говорящий, что ему безразлично, чью кровь он отскребает — рэкетиров или мою.
Я пошел на кухню поискать что-нибудь подходящее, в чем можно было бы незаметно вынести трупы к машине. В подсобном шкафу стоял огромный котел с двумя ручками диаметром около метра и такой же высоты. В такой кастрюле вполне можно было сварить целую свинью или пару центнеров овощей, чтобы накормить целую деревню.
— Зачем тебе понадобился котел? — набросился на меня Ромарио, когда я втащил кастрюлю в зал.
— Тащить ночью двухметровые мешки неизвестно с чем и грузить их в багажник машины?! А вот котел картошки…
— Ты сошел с ума! Где я еще найду такую кастрюлю?
— Получишь ее назад.
— Ты что, считаешь, что после всего этого я смогу варить в ней суп?
— А ты думаешь, что она пропитается этими двумя?
Глаза его расширились, и мне показалось, что он сейчас стеганет меня по ушам половой тряпкой.
— Вот именно! Для меня — да. Я себя лучше знаю! Как только возьму в руки эту кастрюлю, буду думать…
— Эй, вы, там! — Слибульский оторвался от помойного ведра, заговорив впервые после пальбы. — Что за базар из-за какой-то кастрюли?
Ромарио повернулся к нему, лицо его вытянулось. Он, видимо, хотел склонить Слибульского на свою сторону.
— В чем дело? Это котел для праздничных блюд! — объяснил он, уверенный, что этими магическими словами окончательно убедил Слибульского в неприкосновенности котла.
— Так. И для какого такого праздника ты собираешься хранить его неприкосновенность? Чтобы отпраздновать свои поминки? — спросил Слибульский.
— Или отметить свой арест, — предложил я, поставив котел между двух пластиковых мешков. Не обращая внимания на Ромарио, мы втиснули один из еще неостывших трупов в алюминиевый котел и утрамбовали его ногами.
— Ты заметил, что они были в гриме и пудре? — спросил Слибульский.
Я кивнул.
— Будто знали — заранее прорепетировали.
Убедившись, что улица пуста, мы потащили котел — весом килограммов восемьдесят — к машине. Подняв, мы опрокинули его в багажник, но содержимое словно прилипло к стенкам. Придерживая котел одной рукой и плечом, другой рукой мы тянули за пластиковый мешок. Мешок лопнул, и мне на руку вылилась какая-то жижа.
— Сейчас меня вырвет, — прокряхтел Слибульский.
Я слышал, как что-то хрустнуло. Слибульский, видимо, что-то сломал, и труп наконец подался и шмякнулся на дно багажника. Мы посмотрели на раскрасневшиеся потные лица друг друга и перевели дух. Я вытер руки о брюки. Немного успокоившись, я сказал напарнику:
— Жаль, что так вышло. Честно говоря, думал, что дело ограничится простой разборкой — немного осадим этих крутых и на этом покончим.
Слибульский вытер налипшую на майку лепеху.
— Надеюсь, наш любитель танго не повесит на нас всю эту хрень.
— Что?
— Ну да, теоретически он может пойти в полицию и заявить, что гангстеры ворвались в его заведение, устроили разборку со стрельбой, а он и понятия не имел, что ты заодно с мафией, хотя и водил с тобой шапочное знакомство.
— Слибульский! Ты что, забыл, я — частный детектив!
Слибульский задумался и издал нечто среднее между смешком и кашлем.
— Вспомни, часто с тобой в последнее время здоровались соседи? Ты турок, у тебя турецкое имя, родители твои — турки. С тех пор как ты стал сыщиком, ты уже успел сцепиться с каждым вторым легавым в городе. Думаешь, их остановит твоя дерьмовая табличка, если они хоть на секунду заподозрят в тебе главаря банды турецких террористов?
— У меня не только табличка, у меня и лицензия имеется.
Аргумент был, честно говоря, слабоват, и Слибульский даже не удосужился ответить на мое замечание. Вообще-то он открыл мне глаза на то, что до этого даже не приходило в голову.
Когда мы возвращались в ресторан, я все-таки сказал ему:
— Между прочим, он бразилец, а танго — это в Аргентине.
— Какая разница? Главное, что ты понял, кого я имел в виду.
И в этом Слибульский был совершенно прав.
Итак, наш любитель танго сидел на стуле, закинув ноги на стол и явно опрокинув в наше отсутствие бутылочку расслабляющего. У него были продолговатое сухое лицо с маленькими цепкими глазами, нос с горбинкой и острый подбородок, длинные черные как смоль, прилизанные назад волосы, которые при движении шевелились, словно росли из одного корня. Его крупная коренастая фигура выглядела еще массивнее благодаря майке и штанам, которые были ему впору, когда он играл в дворовый футбол в Рио. Кроме того, Ромарио имел твердое убеждение, что при любом росте можно носить обувь с каблуком высотой в пять сантиметров.
За истекшее время куда-то подевалась цепкость его глаз, которыми он тупо уставился на нас. Ему стоило больших трудов выговорить слово. Судя по всему, количество расслабляющего напитка исчислялось не рюмками, а бутылками. Что же он мог выпить такого, что за двадцать минут совершенно потерял способность к артикуляции? Возле него стоял пустой стакан. Я заглянул за стойку — там валялась пустая бутылка. Обычно по вечерам он от возбуждения ничего не ел, ограничиваясь только соками.
— Эй, Ромарио, перебрал малость?
Я положил руку ему на плечо. Ромарио посмотрел на меня долгим взглядом, в который хотел, по-видимому, вложить всю свою боль, но, кроме мутной остекленелости, этот взгляд ничего не выражал. Потом, подняв свою забинтованную руку, он подмигнул ей, словно хотел сказать: «Сколько же нам с тобой пришлось пережить». Снова взглянул на меня, на сей раз с немым упреком, и лицо его задергалось в нервном тике, а по щекам потекли слезы.
Он трясся и даже немного всхлипывал. Я потрепал его за плечо, пробормотав что-то вроде: «Все обойдется», и взглянул на Слибульского, ища у него поддержки. Но тот, занятый запихиванием в котел второго трупа, только пожал плечами. Тем временем всхлипы Ромарио перешли в плач, плач — в рыдание, а рыдание сменилось икотой. Слезы текли рекой, и я дал ему носовой платок, которым он вытер нос.
— Я… Ты знаешь… этот ресторан для меня… как любимая женщина. Только женщине дарят украшения и шмотки, а я покупал для него дрова, кафель, скатерти, чтобы он хорошо выглядел, понимаешь?
— Понимаю, — сказал я и, оглядев стены из пластика, пол из искусственного кафеля под мрамор и клетчатые скатерти из полиэстера, подумал, что же он тогда дарит своим бабам?
— Обещаю, ты скоро вернешься в свой ресторан. — В этот момент я почувствовал, что кто-то толкает меня в спину. Конечно, намного реалистичнее была другая перспектива для Ромарио: в ближайшее время закрыть «Саудаде» и снова начать продавать сосиски на гриле с баночным пивом.
— Извини, что так получилось, — сказал Ромарио. — Ты был прав, когда сказал — откуда нам было знать, что они сразу начнут стрелять. Я был в полном шоке. — Он снова взглянул на меня мокрыми от слез глазами. Я понимающе кивнул и посмотрел на часы — было уже больше часа ночи. — Если тебе удастся все уладить, Кемаль, я буду благодарен тебе по гроб жизни. — Он попытался улыбнуться. — А в моем ресторане тебе пожизненно обеспечена бесплатная еда.
Я выдавил из себя улыбку.
— Здорово, Ромарио. Я очень рад. Но, — на этот раз я подчеркнуто посмотрел на часы, — нам надо торопиться. Завтра здесь должно быть все чисто, будто ничего и не было. — Я показал на пулевые отверстия в деревянной обшивке. — Зашпаклюй стену и замажь чем-нибудь. А сейчас свари себе кофе и подумай, что ты можешь сделать одной рукой.
Вообще-то раздумывать, как выходить из нашей аферы, было некогда. Надо было срочно приступать к работе, пока ему не отрубили палец на другой руке, а завтра я планировал взять бутылку шнапса и посадить его на самолет. Если он смоется, будет довольно трудно доказать полиции, что он был только свидетелем. Тем более что мое слово, как частного детектива значившее несколько больше, чем признания Слибульского, будет против него. Мне было тридцать с небольшим — вполне достаточно, чтобы трезво оценить шансы и понять, что я вовсе не пользуюсь особым авторитетом и любовью, во всяком случае — среди полицейских.
— О’кей, — сказал Ромарио. — Я постараюсь.
Потом он поднялся и направился было в кухню, но вдруг оглянулся, пожал мне руку своей здоровой рукой и как-то странно посмотрел на меня.
— Спасибо тебе, Кемаль. Ты настоящий друг.
К счастью — из вежливости или потому что был пьян — он не стал ждать ответа, а, крутанувшись на каблуках, прошаркал в кухню. Я озадаченно смотрел ему вслед, спрашивая себя, верил ли он в то, что говорил, и верил ли в то, что я верю в то, что он сказал. А может, он просто думал, что в экстремальных ситуациях простительна любая болтовня. Оставалось лишь надеяться, что Ромарио не долго будет думать. Чем скорее он сядет в самолет, тем лучше.
