Рэймонд Чандлер - Сестричка

Я промолчал. Долорес снова перешла на деловой тон.

– Мэвис будет получать теперь семьдесят пять тысяч за фильм и в конце концов дойдет до ста пятидесяти. Она пошла вверх, и ничто ее не остановит.

Разве что серьезный скандал.

– В таком случае, кому-то надо объяснить ей, кто такой Стилгрейв, – сказал я. – Почему бы не вам? И кстати, если мы будем располагать неопровержимыми данными, то как поведет себя Стилгрейв, видя, что мы подбираемся к мисс Уэлд?

– А разве ему нужно знать? Не думаю, что она расскажет ему об этом.

Собственно, я полагаю, что Мэвис порвет с ним напрочь. Но для нас это не будет иметь значения – если мы добудем доказательства. И если она будет знать, что они у нас есть.

Долорес рукой в черной перчатке с раструбом потянулась было к черной сумочке, потом побарабанила пальцами по краю стола и вернула руку на прежнее место. На сумочку она не смотрела. Не смотрел и я.

Я встал.

– У меня могут оказаться перед мисс Уэлд кой-какие обязательства. Вам это не приходило в голову? В ответ Долорес лишь улыбнулась. – И поскольку дело обстоит именно так, – сказал я, – не думаете ли вы, что вам пора убираться к черту?

Долорес взялась за подлокотники и, все еще улыбаясь, стала подниматься.

Я схватил ее сумочку прежде, чем она успела протянуть к ней руку. Глаза ее вспыхнули. Она издала звук, похожий на плевок.

Открыв сумочку, я порылся в ней и обнаружил белый конверт, показавшийся мне довольно знакомым. Вытряс из него фотографию, сделанную в «Танцорах», – обе ее части были сложены и наклеены на листок бумаги.

Я закрыл сумочку и швырнул владелице.

Долорес уже встала, рот ее растянулся в усмешке, обнажив зубы. Она не издала ни звука.

– Интересно, – сказал я и щелкнул пальцем по глянцевой поверхности снимка. – Если только это не подделка. Кто с ней сидит, Стилгрейв?

Снова раздался серебряный смех.

– Нелепый ты человек, амиго. Я и не знала, что еще существуют такие люди.

– Довоенный фонд, – сказал я. – С каждым днем нас становится все меньше. Откуда у вас этот снимок?

– Взяла в гардеробной из сумочки Мэвис. Пока она была на съемке.

– Она знает? Интересно, откуда он у нее?

– Получила от тебя.

– Ерунда. – Я приподнял брови на несколько дюймов. – Где б это я мог его взять?

Долорес протянула руку через стол. Голос ее стал холодным.

– Пожалуйста, верни его мне.

– Я верну его Мэвис Уэлд. Мне неприятно говорить это, мисс Гонсалес, но на роль шантажиста я не гожусь. Обаяния не хватает.

– Отдай! – потребовала она. – Иначе...

И запнулась. Я молчал, давая ей досказать. На ее приятном лице появилась презрительная гримаса.

– Ну ладно, – вздохнула Долорес. – Это была моя ошибка. Я сочла тебя умным. Теперь вижу, что ты заурядный, тупой частный сыщик. Эта жалкая убогая контора, – она обвела ее рукой в черной перчатке, – и жалкое убогое существование должны были сказать мне, что ты за идиот.

– Они действительно говорят об этом, – согласился я.

Долорес медленно повернулась и пошла к выходу. Я вышел из-за стола, и она позволила мне распахнуть перед ней дверь.

Мисс Гонсалес медленно вышла. В деловых колледжах так выходить не учат.

По коридору она шла, не оглядываясь. У нее была красивая походка.

Дверь с тихим щелчком закрылась. На это, казалось, ушло много времени.

Я стоял и смотрел, словно никогда не видел ничего подобного. Потом повернулся, пошел к столу, и тут раздался телефонный звонок.

Я поднял трубку и ответил. Звонил Кристи Френч.

– Марлоу? Нам хотелось бы видеть тебя в управлении.

– Сейчас?

– Чем быстрее, тем лучше, – сказал он и повесил трубку.

Я вынул из-под журнала для записей склеенный снимок и положил в сейф к остальным фотографиям. Надел шляпу и закрыл окно. Ждать было нечего.

Поглядел на зеленый кончик секундной стрелки наручных часов. До пяти была еще масса времени. Секундная стрелка бежала и бежала по циферблату, как коммивояжер. Было десять минут пятого. Я снял пиджак, отстегнул наплечную кобуру и запер «люгер» в ящик стола. Полицейские не любят, когда приходишь с пистолетом на их территорию, даже если имеешь право носить оружие. Они любят, чтобы ты приходил заискивающим, держа шляпу в руке, говорил тихо, вежливо и ничего не выражал взглядом.

Я снова взглянул на часы. Прислушался. Здание казалось тихим. Вскоре оно станет безмолвным. И тогда по коридору, дергая дверные ручки, зашаркает мадонна темно-серой швабры.

Я снова надел пиджак, запер дверь между комнатами, выключил звонок и вышел в прихожую. Тут зазвонил телефон. Я бросился к нему, чуть не сорвав дверь с петель. Звонила Орфамэй, но такого тона у нее я еще не слышал.

Холодный, уравновешенный, не категоричный, не пустой, не угрожающий и даже не детский. Голос девушки, которую я знал и вместе с тем не знал. Едва она произнесла первую пару фраз, я понял, чем вызван этот тон.

– Звоню, потому что вы просили позвонить, – сказала Орфамэй. – Но вам не нужно ничего рассказывать. Я ездила туда.

– Ездили туда, – сказал я. – Да. Понял. Ну и что?

– Я... одолжила машину. Поставила ее на другой стороне улицы. Там было столько машин, что вы не могли заметить меня. Возле похоронного бюро.

Обратно я за вами не поехала. Попыталась было, но вдруг сообразила, что совершенно не знаю тамошних улиц. Потеряла вас. И вернулась.

– Зачем?

– Сама не знаю. Когда вы вышли, мне показалось, что у вас какой-то странный вид. Или, может быть, у меня возникло предчувствие. Как-никак – он мой брат. Я вернулась и позвонила в дверь. Никто не ответил. Это тоже показалось странным. Может, я склонна к предчувствиям. Внезапно мне показалось, что необходимо войти в этот дом. Я не знала, как, но мне было необходимо сделать это.

– Со мной такое случалось, – выговорил я. Это был мой голос, но кто-то пользовался моим языком вместо наждачной бумаги.

– Я позвонила в полицию и сказала, что слышала выстрелы. Полицейские приехали, один из них влез в окно. Потом открыл дверь и впустил другого.

Вскоре они впустили и меня. И не отпускали. Мне пришлось рассказать им все: кто он такой и что я солгала насчет выстрелов из страха за Оррина.

Пришлось рассказать и про вас.

– Ничего. Мне пришлось бы самому рассказать им все это после того, как я рассказал бы вам.

– Вас, небось, по голове не погладят, так ведь?

– Да.

– Арестуют или что?

– Могут арестовать.

– Вы бросили его на полу. Мертвого. И, конечно, скажете, что вам больше ничего не оставалось.

– У меня были на то причины, – возразил я. – Они могут показаться не особенно убедительными, но они были. Ему уже ничто не могло помочь.

– Да, были, еще бы, – сказала Орфамэй. – Вы очень находчивый. У вас на все есть причины. Что ж, похоже, вам придется изложить их полицейским.

– Не обязательно.

– Придется, придется, – произнес голосок, в нем слышалось необъяснимое удовольствие. – Непременно. Вам развяжут язык.

– Оставим это, – сказал я. – Частный детектив всеми силами оберегает клиента. Иногда заходит слишком далеко. Вот я и зашел. Поставил себя в опасное положение. Но не только ради вас.

– Вы бросили его на полу, мертвого, – сказала Орфамэй. – И мне все равно, что сделают с вами полицейские. Если посадят в тюрьму, я, пожалуй, буду рада. Не сомневаюсь, что вы это воспримете мужественно.

– Конечно, – подтвердил я. – С веселой улыбкой, как всегда. Видели ли вы, что было у него в руке?

– В руке у него ничего не было.

– Вернее, лежало возле руки.

– Там не было ничего. Совершенно ничего. Что это была за вещь?

– Ну и прекрасно, – сказал я. – Рад этому. Что ж, до свидания. Я сейчас еду в управление полиции. Они хотят меня видеть. Если больше не увидимся, желаю вам удачи.

– Пожелайте лучше себе, – ответила Орфамэй. – Вам она может потребоваться. А мне нет.

– Я сделал для вас все, что мог. Может, если б вы с самого начала рассказали мне побольше...

Орфамэй, недослушав, резко повесила трубку. Я же положил свою на место бережно, как младенца. Достал платок и вытер ладони. Подошел к раковине, умылся. Поплескал в лицо холодной водой, сильно растер его полотенцем и погляделся в зеркало.

– Вот ты и съехал с утеса, – сказал я отражению.

Посреди комнаты стоял длинный желтый дубовый стол с беспорядочными жжеными следами от сигарет по краям. За ним было окно с проволочной сеткой поверх матового стекла. За столом перед грудой бумаг сидел лейтенант Фред Бейфус. У торца, откинувшись вместе с креслом назад, восседал рослый, крепко сбитый человек с бульдожьей челюстью. В зубах он держал огрызок плотницкого карандаша. Лицо этого человека я вроде бы видел недавно на газетном снимке. Глаза его были открыты, он дышал, но иных признаков жизни не подавал.

По другую сторону стола находились две шведские конторки и второе окно.