В знакомом дворе Цезаря встретили как обычно — молодые, крепкого телосложения парни ощупали его внимательными взглядами, и так же молча проводили в зал, где уже собрались криминальные авторитеты. По тому, как сдержанно встретило общество его появление, Цезарь понял, что предъяву ему будут кидать серьёзную, и что большинство присутствующих на сходке, объединились в своём мнении. Когда все расселись, поднялся Базилевс — вероятный приемник Монарха на посту смотрящего России и, глядя прямо в глаза Цезарю, сказал: — Мы все знаем тебя, Цезарь, по твоим прежним честным делам, и никто из нас не мог себе даже представить, что настанет день, когда придётся сделать тебе предъяву.
— И в чём же ваша предъява? — спросил Цезарь, на лице которого не дрогнул ни один мускул.
— Мы обвиняем тебя в самом позорном для вора преступлении — в крысятничестве, — чеканя слова, продолжал Базилевс.
Цезарь был готов к любому развитию событий, однако речь обвинителя его удивила. Впрочем, не только его — по залу прокатился шум, воры переглядывались, перешёптывались и кивали головами. То, что сказал Базилевс, означало кровь: либо кровь Цезаря, если сходняк признает обвинение справедливым, либо кровь Базилевса, если ему не удастся доказать справедливость обвинения. Цезарь посмотрел на Монарха — тот сидел молча, и его лицо было непроницаемо. Так и не поняв, о чём сейчас думает смотрящий России, который короновал его, решил защищать себя сам.
— Я согласен с тобой, Базилевс, крыс в своей среде надо вылавливать и безжалостно их уничтожать. Всё по понятиям. Ты кидаешь мне предъяву. Можешь обосновать её? — спросил побледневший Цезарь.
— Конечно, могу, — убеждённо ответил Базилевс. — Я знаю, что полагается за гнилой «базар» и готов подписаться кровью под каждым, сказанным здесь, словом. Обвинитель говорил спокойно и обдуманно, страшное оскорбление не в запале сорвалось с его уст — видимо, он был уверен в прочности своих позиций. Чтобы так себя вести, ему надо было заранее списать Цезаря в расход. Видимо, посчитав, что Цезарь уже будет не у дел, Базилевс рассчитывал поставить «смотрящим» за Москвой своего человека и наложить лапу на активы империи Цезаря именно сейчас, не дожидаясь, когда умрёт Монарх.
— Что мы имеем? Цезарь размещает общаковые деньги на своих счетах здесь и за рубежом. А как называются люди, которые тырят у своих? Правильно, крысятники. А что с крысятниками положено делать? — продолжал свою речь Базилевс.
— Ты всё-таки базар фильтруй, — сказал Цезарь, сжав кулаки и почувствовав, как на его скулах забегали тугие желваки.
— Ты, Базилевс, полегче, — сказал дагестанский авторитет, по кличке Шалва. — Чего ты гонишь раньше времени? Для меня, например, ещё не всё ясно. Пускай Цезарь объяснится.
— Я объяснюсь. Базилевс специально рамсы путает, и переводит стрелки на меня, чтобы общество не узнало о его зехерах, — сказал Цезарь и посмотрел на побелевшего от злости апонента.
В зале воцарилась мёртвая тишина. Все воры сидели неподвижно, устремив на Цезаря настороженные взгляды, и только Сохатый одобрительно кивал седой головой.
— Что касается предъявы Базилевса, так я могу кинуть ему в оборотку точно такую же. Мне известно, что он вместе со «смотрящими» за Хабаровским и Приморским краями — Джемом и Пуделем, продают красную икру за кордон, и с этого бизнеса в общак не внесли ни одной копейки. Так может народ разберётся и решит, кто из нас крыса?
— Ты чего буровишь!? — закричал, вскакивая со своего стула Джем. — Народ, я не при делах!
— А ты что молчишь? — спросил Цезарь Базилевса и, не дождавшись вразумительного ответа, зло и презрительно усмехнулся.
Сидевшие за столом воры зашумели, задвигали стульями, стали громко разговаривать, обсуждая встречную предъяву Цезаря.
— Хватит базарить! — наконец, хлопнув рукой по столу, крикнул Монарх, и в зале сразу же установилась мёртвая тишина. — Я терпеливо выслушал все ваши речи, теперь послушайте меня. Тяжко мне на старости лет разгребать заморочки поганые, но я своё слово скажу. Базилевс рано возомнил себя смотрящим за Россией — я ещё пока жив. О его «зехерах» я знаю, и знаю, почему он стрелки переводит на Цезаря.
— Ты, Монарх, на что намекаешь? — ощетинился Базилевс. — Ты хоть и верховный смотрящий, но базар свой тоже фильтруй.
— Да я его уже час в своей голове фильтрую, и про ваши макли с дальневосточниками не от Цезаря знаю. Я понимаю, что Москва лакомый кусман и при твоих аппетитах он тебе очень бы пригодился, но тебе его не укусить — подавишься. Так что твой косяк разгрести можно только по нашим понятиям. А как это делается, ты отлично знаешь. Я всё сказал, дальше пусть народ выскажется.
Сидевшие за столом воры хмуро молчали, понимая, что от их решения зависит жизнь одного из собратьев, но воровской закон суров.
— По-понятиям, оскорбление смывается кровью, — наконец сказал старейший вор в законе — Сохатый. — Мы не имеем право нарушать понятия.
— Какое мнение у остальных? — спросил Монарх, обводя присутствующих суровым взглядом.
— Кровь, — сказал Шалва.
— Кровь, — согласился сидящий с ним рядом Стилет — «смотрящий» Поволжья.
— Кровь…раздались голоса всех присутствующих в зале.
— Ну что, Базилевс, хочешь что-нибудь сказать в отмазку? — спросил Монарх. — Народ ещё послушает тебя.
— Я зону держал, а вы мне гнилые предъявы кидаете! — закричал Базилевс, обводя всех присутствующих бешеным взглядом.
— Так Цезарь тоже не простой пацан, тоже зону топтал, а сейчас «смотрящий» за центром Москвы, — не меняя выражения лица и тембра голоса, сказал Монарх.
— А ты, старый, значит, за него мазу держишь? — криво усмехнулся Базилевс. — С чего бы это?
— А за кого мне мазу держать, за тебя что ли? Цезарь наше общее добро бережёт и приумножает, а ты хотел лапу на чужое наложить. Я ещё с твоими аудиторами разберусь, которые в бумагах, как в говне рылись.
— Да я против народа ничего не имел, — тихо сказал Базилевс.
— Хватит пустой базар вести, ты даже стойку воровскую держать не можешь, начинаешь тут нам фуфло двигать, — презрительно усмехнулся Монарх и, подозвав к себе Шалву, тихо сказал ему что-то. Тот молча кивнул головой и вышел из зала. Не прошло и нескольких минут, как Шалва вернулся. В руках он держал большой охотничий нож.
— Тебя оскорбили, и ты имеешь право «мочкануть» его, — кивнув головой на Базилевса, сказал Монарх и протянул Цезарю нож.
— Я не мясник, чтобы резать человека, — нахмурился Цезарь.
— Не понял? — удивился Монарх. — Ты что, хочешь спустить дело на тормозах?
— Я хочу в честном бою доказать свою правоту. Отдайте ему нож а моё оружие — это мой кулак.
— Нормальный ход, — одобрительно хмыкнул Монарх и протянул нож Базилевсу. Остальные авторитеты молча переглянулись, потом одобрительно закивали головами.
— Прощайся с жизнью, император, — злобно усмехнулся Базилевс и, вытянув вперёд руку с ножом, бросился на Цезаря.
Шагнув в сторону и развернувшись (этот приём в боксе называется сайд-степп) Цезарь нанёс сильнейший удар кулаком в челюсть своего противника. Тот упал, как подкошенный…
…Разъезжаясь со сходки, авторитеты прощались с Цезарем подчёркнуто тепло и уважительно…
…Хоронили вора в законе по кличке — Сохатый.
Траурная процессия медленно приближалась к воротам кладбища. Мерно покачивался, как будто плыл по волнам, гроб, который несли на своих плечах молодые, крепкого телосложения, парни. Печальная процессия медленно прошла по центральной аллее, свернула на боковую, углубилась в берёзовую рощицу, и там остановилась. Взору провожающих в последний путь покойника, открылась свежевырытая могила, куча заранее привезённого чистого, речного песка, лопаты, доски, верёвки…
Наступила минута прощания. Опять вздохнула и заплакала медь оркестра, разнося по кладбищу печальный похоронный марш. Опять забелели платочки в руках у женщин, повлажнели глаза у мужчин, вытянулись в струнку стоящие у гроба молодые, крепкие, одетые в одинаковые чёрные кожанки парни, скорее напоминающие личную охрану провожающих, чем почётный экскорт отбывающего в иной мир, старца…
Вскоре, возле могильного холмика, обложенного венками и цветами так, что не видно было даже пяди свободной земли, остались только самые близкие и приближённые к Зинаиде Ивановне, люди. Речи никто не произносил — стояли молча, чуть склонив головы, и каждый, наверное, в это время думал о своём, понимая, что рано или поздно придёт и их черёд, покидать эту грешную землю, и отправляться в мир иной.
— Пойдём, Зина, отца не вернуть, — тихо произнёс Голдобин. — Все там будем, не умрёт только Кащей, по фамилии — Бессмертный.
— Спасибо за поддержку, — вздохнула Зинаида Ивановна и, повернувшись, медленно отошла от холма из венков и живых цветов.
