Он шагнул к мусорной корзинке, поворошил бумаги в ней, и еще до того, как его взгляд упал на маленький передатчик, когда его рука только коснулась его, он переменился в лице. Оно как-то вдруг обвисло и побелело.
— Вы не могли этого сделать. Я слышал, как вы вошли. У вас просто не было времени.
Наконец он увидел плоский ящичек с решеточкой наверху.
— Вот так, Барон, ничего хитрого. Я только сунул его туда. Никаких проводов или антенн. Несколько транзисторов и проводков, батарейка и микрофон. Другой, почти такой же аппарат, но только приемник, находится в паре кварталов отсюда, на помосте Красного Креста, приятель! И каждое слово, сказанное вами и мной, все, что происходит здесь, передается по двум громкоговорителям, установленным на помосте Красного Креста. Наверное, тысяча человек слышала ваши слова и выстрел. Теперь уже полгорода знает все. Не только я один, Барон, а Сиклифф. Весь город!
Я молил Бога, чтобы так оно и было. Надеялся, что Бетти сумела подсоединить приемник к громкоговорителям и они разнесли все происходившее в кабинете Барона по Главной улице и по всей округе. Однако, если что-то не сработало, Барон еще мог выкрутиться.
Он аккуратно положил -передатчик на письменный стол и бросил взгляд на широкое окно, расположенное на фасаде здания, продолжая все время держать меня на мушке.
Он выглянул в окно на улицу с высоты семи этажей, потом пробежал глазами по Главной улице в сторону помоста Красного Креста, находившегося в двух с лишним кварталах отсюда. На меня он смотрел лишь секунду-две, но стоило мне сделать шаг в его сторону, как его глаза снова уставились на меня, а револьвер нацелился мне в грудь.
Я замер, напрягая мышцы ног. Но успел разглядеть лицо Барона и понял, что увиденное им из окна потрясло и испугало его. Кожа на его лице приобрела болезненно-серый оттенок, рот приоткрылся, губы отвисли. Ствол револьвера опустился и смотрел в пол между нами, и он проронил так тихо, что я еле расслышал его:
— О Боже!
И тут я услышал, как по коридору зашлепали бегущие ноги.
— А вот и копы за вами, Барон, — сказал я.
Однако он, казалось, не слышал меня.
Пожалуй, мне следовало бы сообразить, чем был занят его мозг. Вероятно, я мог бы остановить его, но не остановил. К тому же он не делал резких движений. Он невидяще посмотрел на меня, словно пробуравив меня своими глазами. Снова выглянул в окно, опустил глаза на улицу, находящуюся далеко внизу, и опять перевел взгляд на меня, но не задержал его на мне, потом повернулся и — казалось, очень медленно — просунулся головой и плечами в зияющее окно.
Я вскрикнул и прыгнул к нему, едва не свалившись от зверской боли в боку. Дверь за моей спиной с грохотом распахнулась в тот момент, когда я пытался ухватить ступню Барона, но лишь задел ее пальцами, и он исчез в пустоте. Наклонившись вперед и опершись одной рукой на подоконник, я увидел, как он медленно падает, переворачиваясь в воздухе. Он не кричал, ни звука не сорвалось с его губ. Его фигура постепенно уменьшалась по мере приближения к тротуару, раздался легкий шлепок — и все.
Прежде я никогда не видел падения человека с такой высоты и надеюсь, что больше никогда не увижу. Пожалуй, все выглядело бы менее ужасно, если бы он кричал. Странная мысль пришла мне в голову через пару секунд после того, как Барон превратился в подобие желе на асфальте. Меня вдруг заинтересовало, не выставил ли Барон руки вперед, чтобы смягчить удар, в тот жуткий последний миг перед тем, как он врезался в тротуар. Не знаю. Однако думаю, что да.
Чья-то рука легла на мое плечо, но еще секунду я продолжал смотреть вниз, на тротуар, думая о том, каким был Барон всего несколько минут назад и чем он стал сейчас. Я видел сотни людей, ползающих как жуки по улице. В двух с половиной кварталах Главная улица вокруг помоста Красного Креста была заполнена человеческими фигурками; машины были запаркованы в два ряда с обеих сторон квартала; и все больше людей двигалось ускоряющимся потоком сюда, к «Алмазному дому».
За несколько ужасающих секунд Барон, должно быть, увидел, как его чудовищный замысел рассыпается в прах, понял, что происходит в городе под ним, и сообразил, что ждет его в ближайшем будущем. И он прыгнул. Я повернулся, прижимая руку к кровоточащему боку. Слабость и головокружение затуманили на секунду мое зрение. Передо мной стоял мужчина в синем габардиновом костюме, уставив на мое лицо глаза с тяжелыми веками. За его спиной стояли другие, полисмены в форме. Один из них остановился в дверях лицом к коридору и отгонял любопытных.
Стоявший рядом мужчина представился:
— Я — лейтенант Кэйси. Пройдемте, Скотт. — Его голос отнюдь не был дружелюбным, но, увидев мою руку на боку и сочащуюся из-под пальцев кровь, он спросил: — Тяжелое ранение, Скотт?
— Полагаю, от него я не умру. Если государство не убьет меня, я еще поживу.
Он шагнул мимо меня и выглянул в окно, потом повернулся с искаженным от отвращения лицом и снова посмотрел на мой кровоточащий бок:
— Все же надо сделать перевязку. На всякий случай.
— Вы слышали что-нибудь из сказанного здесь, лейтенант?
— Кое-что. Некоторые слышали все. Однако пока это ничего не значит.
— Будет значить.
— Хорошо бы. — Он вздохнул. — Надеюсь, вы его не подтолкнули?
— Он прыгнул сам. Вы же были уже в дверях, когда я пытался схватить его, вы должны были видеть, как я старался удержать его. И вы знаете, почему он прыгнул. К тому же он все еще сжимал в руке свой револьвер. А моя пушка лежала в его кармане. Теперь вы найдете их внизу. Едва ли я мог вытолкать его, Кэйси, если иметь это в виду.
Он вздохнул еще раз.
— Присядьте, Скотт. — Он кивнул на кресло за письменным столом Барона. — Через минуту принесут носилки.
Я осторожно сел, снова почувствовав сильное головокружение, и сказал:
— Лейтенант, что с Норрисом и компанией? Если они сбегут...
— В одном можно быть уверенным. Вы уже не сбежите. Вас мы упрячем надолго, Скотт. Может, вы пробудете под замком пожизненно. Если останетесь в живых.
— Может. Вы имеете в виду Блэйка?
Он пожевал нижнюю губу, его полуприкрытые тяжелыми веками глаза буравили меня.
— Мы заглянули в патрульную машину внизу. Один из двоих тоже мертв.
— Знаю. Но вы же сами понимаете, Карвер не был настоящим копом. Не больше, чем Блэйк. Просто платный убийца, старавшийся отработать полученные баксы. И он получил, что заработал. Кэйси, он был копом не больше, чем я. Просто носил полицейскую форму.
Лейтенант свирепо выматерился, замолчал, взглянув на плоский ящичек на столе Барона, и спросил:
— Эта штуковина все еще включена?
— Наверное.
Он быстро шагнул к столу и щелкнул тумблером с «Вкл.» на «Выкл.». Ему, несомненно, уже приходилось иметь дело с подобными передатчиками. Некоторое время Кэйси пялился на него, потряс головой, сложил руки на груди, оперся на стол и уставился на меня. Через минуту пришли парни с носилками и еще через минуту вынесли их. Со мной на них.
Коридор был заполнен людьми. Среди них стояла Бетти в сопровождении двух крепких полисменов. Сказав им что-то, она подошла к носилкам.
— Шелл! — воскликнула она дрожащим голосом. — Тебе здорово досталось?
— Не-а, я просто устал. Парни вот любезно предложили донести меня до машины. — Я улыбнулся ей. — Детка, ты прекраснее всех на свете. Не знаю, как тебе удалось, но я никогда и не сомневался в тебе.
Лифт еще только поднимался, и нам пришлось подождать несколько секунд. Она успела объяснить:
— Все получилось просто превосходно. Меня пытались остановить, когда я забралась на помост. Однако полились слова, как если бы включили настоящее радио. Барон как раз говорил, что ты не проживешь достаточно долго, чтобы рассказать все кому-нибудь. Поначалу все приняли это за какой-то розыгрыш, но потом люди поняли, что это серьезно. Шелл, ты правда чувствуешь себя хорошо?
— Ага. Он прострелил мне башку пару раз, но мозг не задел. Меня просто слегка укачало.
Лифт остановился, его дверцы разошлись, и Бетти сказала с мягкой улыбкой:
— Вижу, что ты выживешь.
— Еще бы. Через неделю я буду на ногах, вольный как птица. — Я вдруг подумал о камере, в которую меня наверняка упекут по выходе из больницы, и добавил: — Во всяком случае, я буду на ногах.
Парни занесли меня в лифт, и, прежде чем двери задвинулись, Бетти успела бросить:
— Я буду перестукиваться с тобой из женского отделения тюрьмы.
Мы спускались вниз. Я зажмурился, стараясь представить себе, что меня ждет впереди, как мне удастся выкарабкаться. Все же был шанс, что, заговори некоторые люди, я окажусь не за решеткой, а снаружи. Мне оставалось только ждать. И надеяться, что у меня все получится.
Было шестнадцатое сентября, названное позднее газетами самым жарким шестнадцатым сентября за последние сорок четыре года. Полагаю, если бы статистики проявили больше страсти в своем увлечении цифрами, то откопали бы сенсационные данные о том, что это были самые жаркие два часа пополудни шестнадцатого сентября за несколько столетий, ибо там, где я сидел, все вокруг было заполнено тепловыми волнами.
