— Они все очень милые люди, не правда ли?
— Конечно, — сказал я. Я слишком устал, чтобы поддерживать разговор.
— У них у всех есть цель, — сказала она. — Они самоотверженны. Готова держать пари, что мистер Клемент не ляжет спать вообще.
— Не стану с тобой спорить.
Она повернулась ко мне, ее глаза блестели в слабом свете, излучаемом приборами на щитке управления.
— Пол, я сегодня всем вам оказала услугу, не так ли?
— Конечно, причем огромную услугу.
— Окажешь мне за это тоже услугу?
— Если смогу.
— Возьмите меня с собой в Вашингтон. — Что? — Я с удивлением взглянул на нее.
— Смотри на дорогу, — сказала она. — Давай постараемся не попасть в аварию. Я хочу, чтобы меня взяли на работу в профсоюз, — сказала она. — Я могу печатать со скоростью шестьдесят ударов в минуту, а под диктовку — девяносто. И я могу работать с финансовыми документами. Когда вы будете возвращаться в Вашингтон, я хочу поехать с вами.
В этот момент мои чувства были слишком сложными, чтобы их можно было выразить одним словом или даже предложением. Элис хочет поехать в Вашингтон вместе с нами, и я знал, что это означает, что она будет доступна для меня в ближайшие полгода. Перспектива показалась мне приятной, но тут мне пришло в голову, что Элис, возможно, думает о более прочных узах. Но перспектива постоянства в каком бы то ни было смысле, по крайней мере на этом этапе моей жизни, не казалась мне привлекательной. К тому же мы ведь были едва знакомы. Кто-то может посмеяться надо мной или посчитать бесчувственным, но тем не менее это так. Да, нам с ней хорошо в постели. Но это не могло служить достаточно надежным основанием для женитьбы.
Женитьба. Господи помилуй, я ведь почти ее не знаю. Я действительно ее не знаю!
— Хорошо, — пообещал я. — Хорошо, я поговорю с Уолтером утром. И мистер Клемент окажется не единственный, кто не заснет этой ночью.
— Спасибо, Пол, — сказала она, улыбнулась и придвинулась ближе ко мне, и я продолжал вести машину одной рукой.
Когда я остановился перед ее домом, она сказала:
— Хочешь зайти на минутку?
— Лучше не надо, — ответил я. — Мне надо ехать обратно. Завтра всем предстоит трудный день.
— Хорошо. — Она прильнула ко мне и поцеловала. Это был долгий, трепетный поцелуй. — Приходи ко мне, когда сможешь.
— Приду, — обещал я и уже сожалел, что отказался к ней зайти.
Однако она вышла из машины прежде, чем я уже вознамерился изменить свое решение. Она помахала мне рукой и пошла через улицу, и я позвал ее:
— Эй, Элис!
Она вернулась к машине.
— Мы кое-что забыли, — сказал я. — Он может быть у тебя дома.
— Кто? Ox. — Она посмотрела через дорогу на свой дом. — Ты имеешь в виду убийцу?
— Да.
— Я снова пойду к соседям. Могу поспать у них на диване.
— Послушай. Войди в свой дом и сразу же выйди через заднюю дверь. Ты поняла?
— Да.
— Я снова пойду к соседям.
Кончилось тем, что я все-таки вылез из машины.
— Лучше я пойду с тобой, на случай, если он затаился внутри.
— Ладно. Идем.
Мы обошли весь дом, но никого там не обнаружили. Элис снова подумала о сексе, но на этот раз я был настолько взвинчен, что не смог следовать своим наклонностям.
Мы погасили свет, и я проследил, как она пробиралась из задней двери во двор. А затем направо через лужайку.
— Теперь езжай, — сказала она. — Со мной будет все в порядке, не беспокойся.
— Я подожду, пока соседи впустят тебя внутрь.
— Ни в коем случае! Что они могут подумать? Я вернулся внутрь, запер заднюю дверь и, пройдя в темноте гостиную и холл, вышел через парадную дверь на улицу. В машине я закурил и, сладко зевнув, поехал обратно в мотель.
Уолтер был в постели. Я подумал, что он спит, и не стал зажигать свет. Но когда я разделся и улегся в постель, он полушепотом сказал:
— Ну и штучку ты подцепил, эту Элис Макканн. Я не ожидал, что ты вернешься сегодня ночью.
— Уолтер, Бога ради, ее дед умер сегодня утром. Он усмехнулся:
— Пол, дорогой мой, твоя юношеская влюбленность написана у тебя на челе.
— Спокойной ночи, Уолтер. — Я разозлился и дал ему это понять.
Внезапно он начал каяться. Он сел, придвинулся ближе ко мне и сказал:
— Пол, извини меня. Я пошутил. Ладно?
— Ладно, — сказал я мрачно.
— Она, похоже, очень хорошая девушка. Я говорю это совершенно искренне, Пол.
— Она хочет уехать в Вашингтон вместе с нами, — неожиданно для себя сказал я. Я вовсе не собирался кому-либо рассказывать об этом.
— Она хочет что?
— Она хочет, чтобы профсоюз взял ее на работу. За то, что она принесла нам книги. Она может печатать, и с диктофоном, и вести финансовые документы.
— А как насчет работы здесь, когда мы откроем местное отделение?
— Нет, она сказала, что хочет уехать отсюда вместе с нами в Вашингтон. Подальше от Уиттберга.
— Я ее не осуждаю за это. Скажи ей, что она уже внесена в ведомость. Сейчас я могу оформить ее секретарем, а в Вашингтоне она сможет работать в стенографическом отделе. Хорошо?
— Хорошо, — сказал я, слегка ошеломленный. Все было улажено. Мне не придется маяться всю ночь, ломая голову над этим.
Я проснулся поздно и обнаружил, что нахожусь в комнате один. Я точно не знал, который час, но солнце стояло высоко, и мой желудок был пуст, так что я решил, что, должно быть, около одиннадцати. Послонявшись по комнате, я умылся, оделся; у меня было смутное ощущение пустоты, я хандрил и впадал в тоску. Сначала я не мог понять, что со мной происходит, что мне напоминает подобное состояние, но в конце концов понял. Это была хандра, связанная с концом семестра. Я тосковал из-за разлуки со своей студенческой компанией.
Однажды во время службы в армии я получил временное задание, особое назначение в обычно пустующий военный лагерь неподалеку от Цинциннати, в штате Огайо. Наш отдельный номерной армейский корпус готовил свой бюджет на следующие два финансовых года для утверждения в финансовой комиссии вооруженных сил при конгрессе. Мы составили карты всех позиций корпуса, у нас был список всех зданий на каждой позиции и всего оборудования в каждом здании, стоимость того, стоимость этого. И мы составили список наших заявок на новые здания и оборудование с восьми — десятистраничным обоснованием к каждой заявке. Списки были скорректированы, а обоснования отвергнуты, и мы их переписали, карты были признаны неточными, и их пришлось переделывать, колонки чисел были просуммированы и тысячи раз перепроверены — и на все это у нас было всего десять дней. Нас было около сорока человек, офицеры и рядовые срочной службы, которые работали по двенадцать или четырнадцать часов в сутки. В моей группе, из Сент-Луиса, было два капитана, полковник авиации, младший сержант и два рядовых 1-го класса, машинисты. Я был в числе последних. Эти десять дней мы жили странной жизнью, выдернутые из обычного распорядка, сгрудившиеся в тесном помещении, преисполненные сколоченным на скорую руку духом товарищества. Предстояло выполнить такой объем работы, изучить уйму возникающих по ходу дела вопросов, что было уже не до армейской субординации. Для нас открыли только три здания, поэтому офицеры и рядовые срочной службы жили в непривычной близости, вместе работали, вместе ели и — по воскресеньям, в единственный свободный день, — ездили в город и вместе напивались до полубесчувствия. Сейчас очень много говорят о бригадной работе — в правительственных учреждениях и в больших корпорациях, — но в большинстве своем это просто разговоры, способ приукрасить администрацию. В течение тех десяти дней на той проклятой заброшенной армейской позиции мы, сорок человек, действительно стали командой в подлинном смысле слова. И в последний день, я полагаю, мы все испытали чувство заброшенности, тоски и пустоты оттого, что нам приходилось расформировать нашу команду и вернуться к реальностям обычной службы. Полковник авиации уже не был тем человеком, который ввел меня в компанию, играющую на выпивку, в результате которой новичок оказывался пьяным под столом. А я для него больше не был юношей, научившим его во время одного из буйных завтраков петь “Ублюдок английский король”. Снова вернулась субординация; я был рядовой 1-го класса, а он полковник. И мы утратили черты индивидуальности. Я думаю, что это может служить лакмусовой бумажкой для настоящей команды: она способна выявлять индивидуальность.
Во всяком случае, я полагаю, что это тоскливое чувство пустоты всегда присутствует в подобных ситуациях. Всякий раз, когда люди работают вместе с таким же напряжением и единодушием над конкретным делом, завершение этой работы и распад команды — вещь печальная. И именно такая тоска, хандра и ощущение пустоты мучили меня в то утро, хотя в этом не было никакого резона. Быть может, команда и была создана, но у нее не было времени, чтобы успеть сплотиться в такую же группу, о которой я вспомнил. К тому же работа не была закончена. В действительности она только начиналась. Так почему же такая хандра? Уолтера поблизости не было — я предположил, что он уехал вместе с Флетчером и мистером Клементом к Флейшу, — ну и что? Не было разумной причины для хандры, говорил я себе, но тем не менее она продолжала гнести меня. Я дважды ополоснул лицо холодной водой, но тщетно, она оставалась при мне. Поэтому я оделся и пошел в соседний номер.
